овом месте – на площади Контрэскарп, что на рю Муфтар, и там тоже фонтан, и столики, и немудреная еда, и вино, и разговоры с блистательными людьми, и взгляды, и радость, и влюбленности… Она пишет в своих мемуарах, что в каком-то смысле эти кабаре и их обитатели противостояли более денежному, респектабельному и буржуазному Правому берегу, вообще буржуазности как таковой, – но я позволю себе с этим не согласиться. Французы, несмотря на всю свою революционность, это самая буржуазная нация на свете! Ничто в мире не заставит их отказаться от утреннего круассана и чашки кофе в любимом кафе. Просто эта великая нация в большей степени, чем другие, обладает тем, что называют даже не art de vivre (искусство жизни), но joie de vivre (радость жизни), почему с легкостью и совместила застолье с концертом, со спектаклем – в то время, когда еще не воцарилась повсеместно попса и подлинное удовольствие приносили изысканные и одухотворенные развлечения, когда интеллектуальное искусство (а в кабаре того времени читали Превера, Рембо и Лорку, потешались над политиками и пели сложные романтические баллады) еще было востребовано на площади, а не стало уделом бледных и всем недовольных поклонников Уэльбека в свитерах с растянутыми локтями.
Историки кабаретного жанра любят вспоминать Франсуа Вийона – но как далеко ушли поэты и певцы послевоенного Парижа от своего средневекового собрата! Они ничего не крали и их, слава Богу, не вешали. И даже на “Сцены из жизни богемы” Анри Мюрже, которые легли в основу гениальной оперы Пуччини, их жизнь мало походила. В конце концов даже фасад первого парижского кабаре Le Chat Noir украшал витраж Адольфа Вийетта под названием “Золотой телец”. Они весело потешались над буржуазными нравами, но решительно отказывались голодать в мансардах. И знаменитая певица Иветт Жильбер, вдохновлявшая Тулуз-Лотрека, – безусловно, еще одна предшественница нашей героини, – ввела моду не только на песню-скороговорку, слова в которой и французам разобрать бывает непросто, но и на роскошные длинные черные перчатки.
Конечно, Барбара и ее друзья в то время еще зарабатывали очень мало, но на жизнь хватало, и главное – они могли все свое время отдавать занятию искусством, тому единственному, что их интересовало. Настоящая роскошь, если вспомнить иные судьбы…
“Шлюз” – правильное название
Хотя и довольно дурацкое. Сегодня здесь обычный туристический ресторан, способный похвастаться лишь своим местоположением – на набережной Сены, почти напротив Нотр-Дам. И только скромная доска у входа напоминает, что когда-то по этому адресу – набережная Гранд Огюстен, 15, – располагалось знаменитое на весь Париж кабаре L’Ecluse (“Шлюз”). Его в 1951 году создали музыканты Лео Ноэль, Марк Шевалье, Андре Шлессер и Брижитт Сабуро. Атмосфера была парижская: иногда возле входа можно было увидеть саму хозяйку – Брижитт Сабуро в черной юбке и красном шарфе. Она играла на аккордеоне, предлагала прохожим цветы – сирень, ландыши – и говорила, обращаясь к первому встречному: “Дорогой, это весна. И если ты хочешь радости – заходи…” За стеклянной дверью посетителя ждал крошечный зал с барной стойкой, декорированной рыболовной сетью, под зеленым брезентом стояли белые бакены, висели скафандр и спасательный круг. Один из основателей работал когда-то водолазом и придумал такое оформление. Вскоре свет маяка и спасательный круг приобрели символическое значение. Они помогали артистам петь и играть на расстоянии вытянутой руки от зрителей – при том что те пили вино и разговаривали. Барбара вспоминала, что даже их шепот казался ей громовыми раскатами, и единственное, чего все-таки удалось добиться, – это того, чтобы во время выступления публика не ходила взад-вперед.
Здесь Марсель Марсо впервые предстал в образе своего знаменитого Бипа, здесь начинали Серж Лама, Пьер Ришар, Филипп Нуаре, выступали Джани Эспозито, Жак Брель и еще многие, чьи имена сегодня, увы, мало говорят даже французскому читателю, не говоря уже о русском. Здесь Барбара стала звездой и получила титул “певицы полуночи” – по-русски это звучит грубовато, но chanteuse de minuit передает и шик, и шарм, и загадочность артистки, которая завершает представление.
Впрочем, сначала она выступала под номером один. В самом конце 1958 года ее пригласили открывать новую программу и предложили маленький по тогдашним меркам гонорар – 1800 франков за вечер. Далее следовали номера эксцентрические, поэтические, юмористические, а в финале выступала певица Кора Вокер: ее называли “Белой дамой квартала Сен-Жермен”, и она была, кажется, самой первой исполнительницей знаменитых “Опавших листьев” Жака Превера и композитора Жозефа Косма. Вообще Превера она исполняла много и очень любила его поэзию. Пела, между прочим, и сама Брижитт Сабуро, аккомпанируя себе на аккордеоне, – блондинка с короткой стрижкой и приятным низким голосом. Барбара потом напишет: “Место, которое я занимала в L’Ecluse, по праву должно было принадлежать ей”.
Марк Шевалье – а он дожил до 93 лет и написал не одну книгу о своем кабаре и дал множество интервью – вспоминает, что Барбара была тогда большая, нескладная, “не соответствовала общепринятым стандартам красоты и не казалась такой хорошенькой, как, например, Жюльетт Греко”. Она удивляла своим смелым музицированием: смешивала мелодии песен и интерпретировала их по-своему. Он даже спросил барда и композитора Жоржа Мустаки, что он думает по этому поводу, и тот ответил: “Она все-таки не музыкант, она и не училась-то толком”. Тем не менее уже в начале следующего года Барбара становится номером три в программе – она цепляла публику. Для этого пришлось подвинуть другую певицу – Каролин Клер, бойко распевающую характерные песенки. За Клер вступился Дом звукозаписи, и руководители L’Ecluse поплатились за свое решение тем, что больше пластинок с ними не записывали. Но Барбара совсем скоро стала vedette – звездой, выступающей после полуночи. Посетители стали ходить в L’Ecluse ради нее.
Что это было? Как крупная близорукая женщина, не знающая, куда девать руки, не смотрящая в зал – она сидела за роялем в профиль к зрителям и пыталась бешеным темпом музыки и речи прикрыть страх и смущение, – стала красавицей и непревзойденной певицей? Как робкая дебютантка, весь концерт после своего выступления под номером один жадно слушающая других артистов, сидя где-то наверху на краешке стула и не имея возможности даже пошевелиться, удостоилась вдруг статьи в журнале Combat, озаглавленной “Барбара разорвала L’Ecluse”. Почему именно она – сегодня легко услышать на YouTube песни в исполнении Сабуро, Вокер и той же Клер и убедиться, что и они, в свою очередь, были классными певицами со своей манерой и несомненным обаянием?
Ален Делон, не будучи, конечно, мыслителем, сказал однажды необычайно точно: “Все актеры делятся на плохих, хороших и великих. С плохими все ясно, хорошие играют хорошо, а великие ничего не играют – они просто живут перед камерой”. Барбара долго и старательно делала себя, но главное – пение, а потом и сочинительство песен были для нее не любимой профессией, а образом жизни, способом существования. Петь – значило дышать, жить, и не было на свете ничего важнее и прекраснее. Так бывает: кого-то целует Бог, и этот счастливец (или несчастный) потом платит за это свою цену.
“Мне важно было преодолеть страх – и я пулей кидалась к роялю с почти закрытыми глазами. Я училась высвобождать энергию и направлять ее в нужное русло: именно тогда появилась привычка перед выступлением буквально выталкивать из горла громкий и страшный крик, потом я делала так всегда. Все тело – от волос до кончиков пальцев на ногах – надо было подчинить пению. В детстве я была очень худая, в двадцать стала толстеть от переживаний: горе не питает, но прибавляет лишние килограммы. В двадцать пять моим телом уже распоряжалась сцена: она заставила посмотреть на себя со стороны и измениться. Совершенно непонятным образом похудели ноги, шея и руки стали длинными… Со временем пение потребовало, чтобы я не сидела как пришитая за роялем, а двигалась. Появились походка, жесты”.
В L’Ecluse она была в черном – любимый цвет на всю жизнь (“Он фантастический, он размывает силуэт и выявляет суть”). Сначала просто черная юбка и такой же свитер. Потом первый костюм – его сшила из вельвета, купленного когда-то для мужа, знакомая консьержка, работающая по соседству с кабаре. Блуза с высоким воротником, закрывающим шею, и разрезом спереди: потом этот фасон почти не менялся. Когда позже Барбара познакомилась с Пьером Карденом, он придумал для нее очень красивую длинную юбку со шлейфом, но двигаться в ней было почти невозможно, и она не стала ее носить. Зато Мин Верж – знаменитый модельер Мулен Руж – предложила брюки, которые были приняты с восторгом: они не сковывали тело. Она, в отличие от других артисток, которые могли за время концерта сменить десять нарядов один шикарнее другого, мало думала об одежде. Воротник-стойка, иногда украшенный чем-то вроде стекляруса, расклешенные по моде того времени брюки, длинный рукав, все непременно черное – это был ее стиль, ее особая элегантность. Ничто не должно было отвлекать от голоса, интонации, взгляда, жеста.
“Я никогда не репетировала жесты перед зеркалом, не работала с режиссерами (кроме спектакля «Лили Пасьон»), я подчинялась тем законам, которые устанавливала публика. Я говорила с ней, я любила ее, и это она создавала все мои песни – без нее ничего бы не случилось”.
Все помнят, что шлюз на реке – это когда ты долго ждешь, а потом корабль, на котором ты находишься, оказывается совсем на другом уровне, чем прежде. Так что L’Ecluse было правильным названием. Да еще и ее домом в течение шести лет.
За несколько недель до смерти она позвонит приятелю и предложит: “Слушай, у меня идея. Давай опять петь в бистро и кабаре. Как раньше, когда я начинала…”