«Да что он ко мне прицепился, в самом деле?» - подумал Фома.
– Три миллиона, - ответил он, произведя в уме нехитрые подсчеты.
– Проживают на так называемых Территориях, искусственных, насыпных, укрепленных сооружениях, чье назначение… Как называются ресурсы, ограничивающие численность, Белаква? Встань, когда с тобой разговаривают!
– Ли… как-то, - честно сказал Фома.
– Лимитирующие. Так вот, для человечества такими ресурсами являются… Слушаю, Белаква…
– Нефть, - сказал Фома, - углеводороды. Металл… Ну… еще еда.
– Белаква у нас интересуется не только мухами, - сказал Хромоножка. - Белаква у нас интересуется едой.
Ученики опять засмеялись, хотя Фома вовсе не был жирным.
– Территории представляют собой области добычи и первичной переработки нефти, а также других полезных ископаемых. Однако, - он вновь прошелся, делая вид, что не замечает Фому, в тоске переминавшегося с ноги на ногу, - до недавних пор Территории находились под угрозой вследствие постоянных нападений кэлпи. Кто такие кэлпи, Белаква?
– Враждебный вид, - ответил Фома.
– Ученые до сих пор спорят между собой, и так и не пришли к единому мнению относительно происхождения кэлпи, - продолжал Хромоножка. - Некоторые полагают, что кэлпи - деградировавшие представители человечества, вследствие мутаций негативного характера утратившие разум, культуру и руководствующиеся примитивными инстинктами. Другие же полагают, что кэлпи - мутировавшие представители какого-то иного вида, например, ластоногих, а их сходство с людьми является чисто функциональным, сформировавшимся благодаря сходному образу жизни. Как называется такое сходство, Белаква? Фома молча хлопал глазами.
– Садись, два, - с удовольствием сказал учитель. - Такое сходство называется гомологией.
Фома молчал, уставившись в стол.
– И нечего так смотреть… Фома поднял голову.
– За что вы меня так ненавидите, Густав Томазович? - спросил он. - Может быть, вы тоже… тогда отвлеклись, задумались о чем-то и нарвались на растяжку? Растерялись, свернули не по тому рукаву… Вы тогда считали мух, а теперь ненавидите меня, ведь не можете же вы ненавидеть себя.
«Что я такое говорю?» - подумал он в ужасе.
В классе стало очень тихо. Ученики уставились на Фому, рты у всех приоткрылись, отчего ему показалось, что у них три глаза - два на обычном месте и один под носом.
– Во-он! - закричал Хромоножка не своим, каким-то бабьим голосом.
Фома сопя стал выбираться из-за стола.
– И еще мой папа говорит, - сказал он, - что кэлпи умнее, чем кажутся… И что кэлпи были всегда. Еще давным-давно, когда суши было много. Просто редко показывались людям. Они тогда воевали между собой, сказал папа, а нас боялись. А когда людей стало мало, вышли из укрытий. Это просто наши дальние родичи, которые в незапамятные времена пошли по своему пути… и еще…
– Передай своему отцу, чтобы он зашел ко мне, - сказал Хромоножка уже своим голосом, - а сейчас выйди из класса.
И Фома двинулся по проходу между столами.
Кто-то из учеников запустил ему в спину огрызком яблока.
– Я не пойду, Элата…
Фома уселся на песок, обхватив руками колени, словно бы замкнув свое решение в телесный замок.
– Ты должен, - сказал Элата. - Ты наш бард.
– Я не ваш, - ответил Фома. - И не бард. Вы ошиблись, Элата. Вам нужен был не я. Я совсем не умею петь. У меня слуха нет. Даже мама просила, чтобы я не пел, когда она дома.
– Тебя выбрала дочь-сестра, а она не могла ошибиться. И ты наш. Мы любим тебя, - значит, ты наш.
– Любите? - спросил Фома горько. - Вы украли меня. Вы напустили на меня вашего водяного коня. Вы что-то сделали со мной там, на острове. Я стал большим и остался маленьким.
– Это дочь-сестра, - пояснил Элата шепотом, прикрыв рот рукой. - Это ее магия. И мы любим тебя, Фома. И разве прежние твои сородичи не насмехались над тобой? Разве они просили тебя спеть? Делились с тобой последним?
Фома молчал.
Элата пожал плечами. Говоря, он крепил к носу лодки потайной фонарь из плавательного пузыря рыбы-пластуна.
– Бард любим и неприкосновенен, - говорил он, не прерывая работы. - И мы примем меры, чтобы твои же сородичи не выстрелили в тебя, Фома. Мы научились.
Фома подумал.
– Я могу спеть вам сейчас, - сказал он, - обо всем, что вы хотите. И вы отпустите меня потом?
– Ты уже пытался вернуться к своим, - Элата покачал головой. - И что из этого вышло? Ты будешь петь только о том, о чем сам захочешь, Фома. Никто не говорит бардам, что им петь.
– Никто? - Фома вытер нос рукой. - А если я спою вам, чтобы вы не воевали?
– Бард поет о подвигах, - сказал Элата. - Он поет о войне, о горячей крови, о храбрости друга, о доблести врага. А иначе какой же он бард?
Элата был очень горд. Это его гнездо нашло барда, хотя бы и среди проклятых белоруких, а значит, будет славный бой, и остальные признают его, Элаты, первенство. Уже два гнезда присоединились к ним.
Получается, что, когда Фома мечтал о том, как вырастет и станет героем-разведчиком, вроде Леонида-истребителя, и будет пробираться по плавням, по их затокам и рукавам, кэлпи тоже мечтали о том, чтобы красться по затокам и рукавам и убивать людей? Получается, его правда равна их правде? Как это может быть? И значит ли это, подумал он вдруг, значит ли это, что кэлпи тоже не совсем взрослые?
– Зачем вы вообще воюете с нами? - попробовал он подойти с другой стороны.
На уроках истории Хромоножка говорил, что люди прежде воевали друг с другом. Казалось бы, должно быть наоборот - ведь земли тогда хватало на всех, но Хромоножка говорил, что люди научились жить в мире, только когда их осталось очень мало. Потому что им пришлось сотрудничать, чтобы вместе добывать уголь, железо и нефть. Может быть, теперь кэлпи не воюют друг с другом, потому что их тоже осталось мало. А может быть, подумал Фома, люди теперь не воюют с людьми, потому что появились кэлпи?
– Люди убивают нас, - сказал Элата, - они травят нашу воду. Они втыкают железо в заповедные острова. Они ставят мины в протоках. Глушат нашу рыбу. Ловят нашу птицу. Они убили наших бардов.
– Людей мало, Элата, - повторил Фома то, что думал.
– Нас теперь тоже мало, - сказал Элата.
Он достал откуда-то аккуратно обмотанный куском зеленой материи карабин и деловито щелкнул магазином. Фома молча глядел на него, потом спросил:
– Что ты делаешь, Элата?
– Иду на войну, - сказал Элата. - Наше гнездо первое догадалось, что можно воевать, как вы. Машинками. Железом.
Он искоса поглядел на Фому.
– Люди думают, мы боимся железа. Не можем дотронуться до него… Мы боимся вовсе не железа, Фома. Мы боялись ваших машин, потому что они лишали нас чести. Но мы учимся, Фома. И благодаря этому теперь у нас есть бард. Видишь эту железку, Фома? А теперь смотри, я откладываю ее в сторону. Потому что если мы будем воевать машинами и железом, нам не нужен бард. Бард нужен тем, кто слаб, чтобы они стали сильными. Бард нужен тем, кого мало, тем, кто воюет против множества. Бард нужен, чтобы петь о подвигах, а разве нападать превосходящими силами - подвиг? Но если ты не пойдешь с нами, я возьму железку. И не только ее одну, Фома. У нас много оружия, которым можно воевать нечестно.
Он вновь нагнулся и порылся в ворохе оружия.
– Вот, - сказал он, - стрелы. Они вымазаны ядом ремнезубки. Мы не можем идти с голыми руками против ваших ружей, Фома, но ради тебя мы пощадим врага. А ты потом споешь об этом песню. Как прекрасно, храбро мы воевали, как благородно оставляли врага в живых, потому что враг наш храбр и тем выше цена нашей славы. Так вот, бард, яда на наконечнике ровно столько, чтобы человек, раненный этой стрелой, потерял сознание. Заснул.
Он взмахнул рукой, сжимающей стрелу за древко, и потревоженный горячий ночной воздух коснулся холодного лба Фомы.
В прибрежных зарослях возилась тихая ночная птица, в камышах плескалась нутрия. Фома слышал все эти звуки сразу, словно ночь была частью его самого. «Как передать это Элате? - подумал он. - Как рассказать о тихих плавнях, о заводях, о ночном зверье, о ночи, не желающей, чтобы ее тревожили огнем и железом?»
– Ты будешь петь о нашей доблести? - спросил Элата.
Фома молчал.
– Тетра, принеси садок с ремнезубкой, - крикнул Элата в темноту, - пускай наши стрелы несут смерть. Ибо наш бард не идет с нами. Только бери осторожно, она и так раздражена.
– Я пойду с вами, - сказал Фома. - Я буду петь вам… …Свет прожекторов очерчивал черным четкий рисунок скулы Элаты и подвязанные боевым узлом волосы. По черной воде плясали белые отблески. Казалось, из всех цветов остались только белый и черный.
– Тут вы добываете вашу горючую грязь, - сказал Элата. - А мы сейчас сделаем так, чтобы больше вы ее не добывали. По крайней мере, здесь. В этом месте.
Платформа стояла, растопырив ноги-опоры, наблюдательные вышки сверкали огнями прожекторов, словно головы на длинных шеях. Вода вокруг нее была подернута маслянистой пленкой.
Лодки покачивались на вялой зыби, в каждой - кэлпи, у каждого волосы подхвачены боевым узлом, у каждого за спиной копье, у каждого - взведенный самострел, и наконечники стрел вымазаны ядом ремнезубки.
– Но здесь же люди! - сказал Фома.
– Конечно, здесь люди! Здесь работают взрослые мужчины, и они вооружены железными штуками. А их охраняет много мужчин, которые не работают, но тоже вооружены разными штуками. И они все время ждут нападения. Это честно?
– Не знаю, - сказал Фома.
– Три гнезда пошло с нами, а значит, силы равны. Как ты думаешь, сколько на платформе всего белоруких?
– Не знаю, - тупо повторил Фома.
Он ощупал свое тело. Тело было взрослым и чужим. «Один раз оно послушалось меня, - подумал он, - когда я попытался бежать и сбросил Элату в воду».
– Я знаю, - повторил Элата, - силы равны.
– Это, по-твоему, и есть геройство - напасть исподтишка?