Мэтр Берли последовал за ней мимо безукоризненно чистых, мягко освещенных, просторно размещенных в витринах и на стенах трофеев, отвоеванных у истории, – ларцов и оружия, украшенных драгоценными камнями, свирелей и арф, монет и одежд, аляповатых резных кубков и блюд – к витрине в углу.
– О-о, – негромко сказал он, взглянув на профиль.
– Что бы могло значить ваше «о-о»? Мэтр Кле, увидев его, расхохотался… Что могло его так насмешить?
– В самом деле? Я и не знал, что он умеет смеяться. Данное лицо – вернее, то, что от него осталось – появляется то там, то сям на протяжении сотен лет: вначале на этом странном металлическом диске или монете, затем на печати, изображенной на фронтисписе этой книги, и даже вычеканенным на гарде вот этого меча, – говоря, он двигался, ведя принцессу от витрины к витрине, от столетия к столетию. – А здесь мы можем наблюдать его даже вырезанным на этой изящной камее. Таким образом, мы должны признать: это лицо наводит на мысли о множестве разных вещей – тайне, учености, войне, любви, власти.
– Обо всем этом… – завороженно проговорила принцесса. – Но, мэтр Берли, кто же это такой?
– Никто, – куда беспечнее, чем можно было ожидать, ответил мэтр Берли. Видимо, он привык жить, смирившись с этой загадкой. – Ученые высказывали самые различные предположения, но соглашаются только в одном: видимо, в данном случае важна не личность – и человек, изображенный здесь, и художник умерли сотни лет назад, – а символ. Узнавание.
– Узнавание чего? – настойчиво спросила принцесса.
– Это нам также неизвестно, принцесса. Возможно, знающих этот язык. Или посвященных в скрытые в нем секреты.
– То есть, если узнаешь лицо, ты – тот, кому известны эти секреты?
– Грубо говоря, да, – согласился хранитель.
– Тогда что же говорит этот тайный язык? Не сомневаюсь, кто-нибудь уже сделал перевод.
– Да, – кивнул хранитель. – И не один.
– И?
– Э-э… – мэтр Берли озадаченно провел ладонью по гладкой лысине. – Ученые сошлись на общепринятом названии этого текста – «Круг Дней». Судя по всему, это некий дневник, журнал повседневной жизни ранних обитателей этих земель. Стряпня, сев, изготовление каменных наконечников для стрел, шитье и стирка одежды…
– Стирка? – не веря своим ушам, переспросила принцесса.
– Да. И тому подобные повседневные заботы.
– Но кто станет вести дневник о стирке, когда записи нужно выцарапывать на коре, а то и высекать на камне?
– Этот вопрос не раз возникал в ходе научных дискуссий.
– Значит, секреты кроются в стирке, – внезапно догадалась принцесса. – Стряпня, сев – все эти слова означают нечто другое. Тайное.
– Именно так, принцесса, – кивнул мэтр Берли. – И тут мы заходим в тупик. Останавливаемся у порога тайны, не имея ни единого намека на то, что они могут означать.
Поразмыслив над этим, принцесса неохотно, вымученно улыбнулась.
– Думаю, поэтому мэтр Кле и смеялся. Он узнал лицо непостижимого. Значит, исследования зашли в тупик…
– Пока не родится ученый, который сумеет понять загадки, сопряженные с примитивными способами стирки, дальше нам действительно не продвинуться.
– В высшей степени странно, – принцесса помедлила. Ей очень не хотелось сдаваться, но больше искать ответ было негде. – Что ж… Благодарю вас, мэтр Берли. Отец, вероятно, придет к вам с тем же вопросом. Конечно, я передам ему то, что вы рассказали, но он наверняка решит, что либо я, либо вы, либо многие поколения ученых что-то упустили…
Внезапно двери распахнулись, и – вот он, легок на помине! В зал быстрым шагом вошел король в сопровождении гостей: лорда Гризхолда с супругой, леди Петрус, множества придворных, пожилых кузенов и кузин, которых Беатрис даже не помнила по именам, и рослого темноглазого человека – барда лорда Гризхолда, несомненно, явившегося взглянуть на старинные инструменты. «А вот и я, – внезапно вспомнилось принцессе, – одетая как каменщик, в не стиранный со вчерашнего дня комбинезон, напоказ всему свету…»
Смех и порыв спрятаться в одном из шкафов мэтра Берли пришлось подавить. Прятаться все равно было поздно. Отец увидел над витринами ее лицо, а подойдя ближе, и все остальное, но даже не изменился в лице. Скорее всего, он, обладавший весьма широкими взглядами на необычные экспонаты, даже не заметил ее костюма. А вот леди Петрус заметила, да еще как – ее крашеные брови едва не спрыгнули со лба.
– Дорогая, – сказала она, мужественно чмокнув губами воздух над щекой Беатрис, – как необычно ты выглядишь!
– В самом деле? Я просто как раз отправляюсь копать.
– Копать… Да.
– У моей дочери необычные интересы, – поспешно заговорил король. – Она сама садится за руль, пересекает Стирл и большую часть дня пропадает под землей, а после возвращается домой – если нам посчастливится, с забытыми осколками самой истории. Вроде этого! – он выставил на всеобщее обозрение принесенный с собой медный диск. Пожилые кузены и кузины зашушукались. Лорд Гризхолд подался вперед, чтобы лучше видеть. – Твой дядя, – пояснил король для Беатрис, – тоже заинтересовался стариной.
– Да, пахари в моих полях постоянно откапывают разные разности, – пробормотал лорд.
Его бард тоже надолго задержал взгляд на диске, и Беатрис обнаружила, что, в свою очередь, надолго задержала взгляд на нем. Она не смогла бы так сразу сказать, каков он – необычайно красив или просто неотразим. Казалось, он занимает куда больше места, чем ему требуется. «Возможно, – подумала она, – в каком-то смысле он обитает во всем своем большом, ширококостном теле – даже в тех его уголках, о которых другие и не подозревают». Даже его длинные волосы, распущенные по последней принятой среди музыкантов моде, словно бы излучали черный свет, как шкура хорошо вычищенной лошади.
Бард вскинул голову и встретился с ней взглядом. Его глаза сияли тем же черным внутренним светом. На миг принцессе почудилось, что этот свет струится в ее глаза. В этот миг полный жизни юноша будто бы сделался неосязаемым, как воздух, как время, словно он стал всего лишь маской какого-то безымянного древнего осколка прошлого, проникшего под кров ее отца. Принцесса была привычна к виду древних вещей, и что-то в ее душе узнало в этом человеке одну из них.
Моргнув, она освободилась от наваждения, перевела дух и вновь увидела его неотразимое лицо и мрачное любопытство в устремленных на нее глазах. Кровь закипела в ее жилах, и она почувствовала, что неудержимо краснеет – от ключиц до лба. Она с трудом отвела взгляд в сторону, но и после этого чувствовала на себе его глаза.
Однако, может быть, это ей просто почудилось: вновь подняв взгляд, она увидела, что бард смотрит на отца, говорящего хранителю коллекции:
– Да, Беатрис, как она вам и сказала, принесла нам загадку. Вот что нашлось в раскопе.
«Как же зовут этого барда?» – меж тем вспоминала она. Официально он еще не выступал при дворе, хотя накануне вечером Беатрис слышала негромкие звуки арфы с галереи для менестрелей. Она знала: он будет выступать сегодня, за ужином в честь лорда Гризхолда.
– Беатрис?
Все вокруг смотрели на нее. Почувствовав, что снова краснеет, Беатрис виновато улыбнулась.
– Извини, отец, я… Я задумалась, – она сделала шаг назад. – Мне пора. Уже отлив, и остальные ждут, когда я приеду подобрать их.
– Подожди, подожди, – со смехом сказал отец. – Прежде, чем убежать, расскажи нам, где это было найдено.
– О… За Докерским мостом, среди стоячих камней у берега реки.
– В самом деле? Что же могло вдохновить мэтра Кле на исследование этих развалин?
– Отец, никто не знает, что вдохновляет мэтра Кле.
– Да, это так. Что ж, если должна идти, значит, должна. И постарайся откопать что-нибудь настолько же удивительное, чтобы показать нам всем за ужином.
– Хорошо, отец.
Быть может, она снова почувствовала на себе взгляд барда, отворяя дверь, а может, это ее собственное влечение заставило ее оглянуться перед тем, как переступить порог. Да, он действительно смотрел ей вслед, и на его лице явственно отражалось то же удивление и интерес, что и на лице Беатрис.
Весь день она ломала голову над этим широким точеным лицом, странным образом излучавшим энергию одновременно с тайной. В нем чувствовалось нечто дикое. Нет, не то чтобы дикое – ничего звериного, возможно, всего лишь намек на непредсказуемость, вполне подходящую барду из мрачных и грубых гризхолдских земель. Должно быть, он собирал свою музыку везде, где бы ее ни услышал, среди высших и низших сословий, в палатах и в хижинах. Может быть… Это лицо то и дело появлялось между ее глазами и кистью, между ее глазами и маленькой киркой, пока они с Кэмпионом двигались вдоль края каменной кладки, выступавшего из-под слежавшейся земли. Время от времени Кэмпион принимался насвистывать, а порой задавал вопросы о диске, и она отвечала, почти не слыша собственных слов.
К концу дня она услышала его вскрик, обернулась и с удивлением увидела, что он, выронив кисть, протирает глаза.
– Миледи, – пожаловался он, смеясь и в то же время шмыгая носом, запорошенным пылью, – вы соблаговолили пожаловать меня целой тучей пыли прямо в лицо!
– Прости, – воскликнула Беатрис, шаря в карманах в поисках платка. – Вот, возьми…
– Не могу же я сморкаться в вензель династии Певереллов!
– Еще как можешь. Я всю жизнь это делаю.
Несмотря на свои возражения, он с великим энтузиазмом высморкался, протер слезящиеся глаза, подобрал кисть и бросил на Беатрис хитрый взгляд.
– Ты уже не первый час ничего не слышишь и даже не замечаешь. Уж не влюбилась ли?
Принцесса удивленно уставилась на него.
– Как я могла влюбиться, – будто со стороны услышала она собственные слова, – если увидела его только сегодня утром?
Веселье, извергшееся из глубин ямы, переполошило бы и самых закаленных обитателей этих руин. «Если бы, – с легкой горечью подумала принцесса, – здесь обитал хоть кто-то, кроме мэтра Кле».
– Кельда, – сказала леди Энн тем же вечером, помогая принцессе одеться к ужину. – Этого барда зовут Кельда.