– Ты сама выйдешь на состязание, – мрачно сказал Кеннел. – И победишь.
Казалось, на плечи Зои разом легла вся тяжесть его решимости, отчаяния и злости. Под этой тяжестью она замерла, не дыша, не в силах вымолвить слово.
– Победишь, – повторил Кеннел резче прежнего. – Отыщешь в себе истоки и корни нашей земли, и вложишь их в песню, и будешь петь, пока не заплачет сама луна. А если нет, вместо меня пред королем будет петь этот гризхолдский бард, который вовсе и не бард, а нечто древнее, темное и злое, и я даже не знаю, что постигнет нашу землю, когда он допоет свою песнь до конца.
Глава двенадцатая
Вот здесь, ближе ко времени объявленного Декланом состязания, грань между историей и зыбким царством поэзии начинает утрачивать четкость, подобно тому, как четко очерченная граница может колебаться и прерываться, пересекая болото. «Куда же девалась граница?» – может спросить озадаченный историк. Действительно, перед нами – лишь хляби неизведанной территории, по коим мы, не отклоняясь ни на шаг, проследуем ясным, отмеченным не на одной карте курсом истины.
То, что Деклан созвал сход бардов, отмечено во многих источниках. Придворные хроники короля Оро сообщают об этом так: «Наконец Деклан дал королю надежду, что рядом с ним вновь будет бард, способный напутствовать и развлекать, ибо столь велика была любовь короля к музыке Деклана, что впредь он удовольствовался бы лишь лучшим из лучших». Здесь стоит сделать паузу и уделить королю Оро толику сочувствия, так как ни один бард при его новом дворе, сколь бы он ни был одарен, конечно, не мог знать заветных баллад и сказаний его родной земли: Деклан унес их с собой в могилу.
Множество свидетельств, которые мы находим в других хрониках, в личной переписке, в счетных книгах и хозяйственных записях, указывают на отсутствие члена ведущей хронику семьи, «что уехал на равнину Стирл на сход бардов». Все это – недвусмысленные доказательства того, что сход состоялся, лежащие вне пределов поэзии. Действительно, на призыв Деклана откликнулись барды всех сословий – высокие и низкие, далекие и близкие, из богатейших дворцов и грязнейших трактиров, из рыбацких деревень севера, с западных вершин, из соленых южных болот. Со всех уголков Бельдена сошлись на равнину Стирл барды, музыканты, менестрели – всяк, кто имел инструмент или голос.
К счастью, Деклан предоставил жителям деревни недолгие несколько месяцев, отделявших зиму от дня летнего солнцестояния, чтоб подготовиться к этому. Бардам предшествовали строители, ремесленники и торговцы, баржи леса из северных пущ и фургоны с множеством прочих товаров, а за ними, в надежде найти работу после ужасной зимы, потянулись и люди. Можно представить, как, словно грибы после дождя, росли дома по берегам реки, как облепили они дорогу к школе на вершине холма. С приходом на равнину путников, богатых и бедных, повсюду расцвели постоялые дворы, трактиры и лавки.
Нетрудно догадаться: так было положено начало великому городу, впоследствии ставшему официальной резиденцией правителей Бельдена.
Одновременно с этим он, без сомнения, должен был казаться современникам средоточием волшебства – местом, где звучит музыка всех пяти королевств, и потому вместе с бардами, послушать и подивиться лучшему, что мог предложить Бельден, на сход явилась и их публика.
Но перед этим уходящая прочь тень зимы оставила за собой незнакомца – туманную, двойственную фигуру, коротко, как говорится, «по касательной», упомянутую в поэзии того времени, а в истории присутствующую лишь между строк.
Пришел и он, старейший бард,
От начала времен.
Стар, как поэзия, он был,
Стар, как сама память.
Разбуженные музыкой над Стирлом,
Проснулись камни Костяной равнины,
И вышел он из-под спуда,
Чтобы сыграть первые песни на свете,
Которых никто уж не помнит.
Незнакомец явился первым, в авангарде волны музыкантов, хлынувшей на равнину – казалось, так быстро разосланную Декланом весть могли бы получить лишь деревья да камни Стирла. Некоторое время спустя Найрн понял, что именно так оно и было, до этого же просто дивился действенности Декланова искусства. Стоило старому барду сказать слово – и этот арфист появился едва ли не прежде, чем луна решила сменить фазу.
Ученики, принадлежавшие к «Кругу Дней», удивительно сблизились после гибели Дрю. При всей несхожести их характеров и остроте мнений, теперь их связывал не только тайный древний язык, но и понимание поразительной, захватывающей дух непредсказуемости жизни – ведь даже они, владеющие древнейшим из имен смерти, не смогли разглядеть ее приближения. В те дни, когда зима шла на убыль, они начали собираться по вечерам, раз или два в неделю, в трактире, выстроенном отцом Ши, пивоваром, на том берегу реки. Они пили его эль, рисовали угольками руны на его скрипучих столах, чертили их в золе, сыплющейся сквозь решетку камина, и втайне от непосвященных бросали друг другу вызовы на одном языке, чтобы соперник ответил на них письменами другого.
Найрн, все еще старавшийся совладать со смертоносной силой, кроющейся в древних словах, играл в эти застольные игры с опаской и пару раз рискнул вслух предположить, сколь ценным может стать список слов мэтра Деклана, когда ученики освоят его весь. И с изумлением узнал, что остальные ни о чем не подозревают. Им даже в голову не приходило, что это он метнул свое сердце в сверкающую сосульку, заставив ее рухнуть прямо на голову ничего не ведавшего Дрю!
– Думаешь, хоть кто-то поверит, если ты оговоришь себя? – кратко спросил Деклан, когда Найрн явился к нему объяснить, отчего погиб Дрю. – Ты – крестьянский сын, что пел свои песни свиньям в загоне, едва способный нацарапать собственное имя. Ты не сможешь заявить, что обладаешь таким могуществом, не представив доказательств. А как ты это сделаешь, отравленный всеми своими страхами? Гибель Дрю была случайностью. Оставь как есть. Не береди эту рану.
– Все ложь да ложь, – с горечью отпарировал Найрн, белый от ужаса, расхаживая вокруг старого барда, сидевшего за столом в кабинете. Деклан сверкнул на него золотыми глазами, но ничего не ответил. – И… Да, ты прав. Теперь я всего боюсь. Я слишком мало знаю, чтоб понимать, как соблюдать осторожность. Это было все равно что погубить человека любовной песней, которую поешь совсем не ему. Ведь я даже не помышлял о смерти. Однако…
– Смирись с этим. Сделанного не исправишь. Учись на ошибках, чтобы не повторять их.
– Я могу просто бросить все это. Взять – и бросить. Не нужно мне волшебства. Довольно арфы да дороги…
– Ты зашел слишком далеко и узнал слишком много, чтобы вернуться назад к неведению, – ровно ответил Деклан. – Уж лучше научиться управлять своей великой силой, чем носить в себе такую опасность и постоянно бояться ее.
Найрн открыл было рот, но старый бард прочел выражение его лица, а может, и мысли, и не дал ему вымолвить ни слова.
– Подумай, – посоветовал он. – Что лучше – жить в невежестве и вечных сомнениях, или обладать знанием и быть уверенным, что больше никого не убьешь против собственной воли? В любом случае от этой силы тебе не избавиться. От самого себя не уйдешь. Подумай. А после скажи, что тебе больше по нраву.
С течением дней Найрн понял, что старый бард был прав. И в этом, и в другом: товарищи по «Кругу Дней» действительно попадали бы со стульев от смеха над его притязаниями и самомнением, попробуй он только заикнуться о том, что это он виноват в смерти Дрю.
Никто из них, включая самого Найрна, не заметил, как этот незнакомец появился в трактире впервые. Найрн бросил случайный взгляд на темную массу за столом в темном, самом дальнем от огня углу. Но было в ее виде (а может, не только в виде) нечто такое, что взгляд его скользнул мимо так, будто это была скамья или половица – словом, вещь настолько привычная, что не стоит ее и называть. Все они приближались ко дну первой кружки пива и, раз уж отец Ши ушел в пивоварню, а иных гостей в трактире вроде бы не было, шумно спорили о том, какие тайны могут скрываться внутри слов-палочек, как вдруг рядом, словно из ниоткуда, раздались отчетливые звуки настраиваемой арфы.
Все вздрогнули от неожиданности, а Оспри и вовсе подскочил так, что опрокинул недопитую кружку. Видя их изумленные взгляды, сидевший в темном углу человек, чье грубое морщинистое лицо над арфой в широких короткопалых ладонях вдруг сделалось удивительно хорошо различимым, заговорил первым.
– Так вы, значит, и есть его ученики? Ученики мэтра Деклана? Того, что созывает всех на состязание?
Ши гулко сглотнула, откашлялась, очищая горло от всех следов языка палочек.
– Да.
Неожиданно взволнованная, она поднялась из-за стола и рявкнула во весь голос:
– Пап! Гости!
– Иду! – живо откликнулся ее отец.
– Быстро же ты добрался, – заметил Оспри, поднимая опрокинутую кружку.
– Я как раз шел через равнину… – голос его был глубок и хрипл, как шорох гальки в волнах прилива. – Так я, выходит, первый?
– Не считая нас, – многозначительно ответил Блейз.
Лицо незнакомца озарилось мимолетной улыбкой – или то был лишь внезапный отсвет пламени очага?
– Да, не считая вас. Уж вы-то пришли сюда самыми первыми, – он тронул струну, но тут же неуверенно поднял бровь. – Пожалуй, раз уж вы и сами – барды, так вряд ли подбросите мне монетку за мою музыку. Но я совсем на мели и сух изнутри, как камень.
– Хочешь – играй, – пожав плечами, ответила Ши. – Может, придут еще гости и решат, что твоя музыка стоит…
– Играй, – перебил ее Найрн. – Я поставлю тебе пиво.
– И я, – поддержал его добряк Оспри.
На сей раз улыбка незнакомца была отнюдь не иллюзорной.
– Очень любезно с вашей стороны, – пробормотал он.