Под ярким утренним солнцем Ионы нигде не наблюдалось. Повинуясь интуиции, Фелан перешел реку по Докерскому мосту, посмотреть, нет ли отца в раскопе. А может, он спит где-нибудь на куче мусора прошлого века? Или, может, принцесса что-нибудь знает?
Беатрис поднялась к нему, уже испачканная с ног до головы и взмокшая на жаре. Сняв соломенную шляпу, она обмахнулась ею, как веером, и непокорные золотистые локоны, вырвавшиеся из безжалостного плена заколок, затрепетали в воздухе у ее щек.
– Заходил несколько раньше, – ответила она на вопрос Фелана. – Спрашивал, не видела ли я Кельды с утра, перед уходом из замка. Конечно, не видела – в такой одежде я вообще стараюсь ни на кого не наткнуться. Больше он не сказал ничего. Ушел, а я вернулась вниз, расчищать эту каминную полку. Понятия не имею, куда он мог направиться, – принцесса помолчала, вопросительно глядя на Фелана. Ее глаза сияли яркой синью на фоне пыльной маски, в которую превратилось ее лицо. – Я вижу, как он в последнее время смотрит на Кельду во время приемов при дворе.
– Да, – с нажимом ответил Фелан. – Думаю, в прошлом между ними что-то произошло, что бы там Кельда ни говорил. Вот я и пытаюсь присмотреть за отцом. И понять, в чем дело.
Надев шляпу, принцесса пристально взглянула на Фелана из тени ее полей.
– Ничего не пойму, – прошептала она. – Ничего. Кельда… он не может, не должен знать того, что знает. И не может быть таким молодым, как утверждает, если в прошлом сталкивался с Ионой.
– Вот и я не думаю, что он так уж молод.
Фелан провел ладонью по лицу, чтобы невзначай не проговориться о том, что думает. Лоб оказался мокрым от пота.
– Если я снова увижу твоего отца, сказать ему, что ты его ищешь?
– Не надо. Он только спрячется от меня понадежнее.
– Потому что иначе вы оба окажетесь в опасности, – принцесса на миг сжала губы и испустила глубокий вздох. – Как мне хотелось бы тебе помочь! Но, если я снова влипну в неприятности, мать сошлет меня в деревню, к сестрице Шарлотте, под благотворное влияние детишек, яблоневых садов и коровьих стад. И это меня с ума сведет.
Представив ее среди цветущих яблонь, в чинном сельском наряде, уныло швыряющей палки собакам, Фелан улыбнулся.
– Ужасающая перспектива, – согласился он. – Но представьте, как хорошо вы научитесь понимать «Круг Дней»!
Размышляя об этом, принцесса чудом успела подхватить шляпу, едва не унесенную порывом ветра в Стирл.
– Наверное, с него-то все и началось. С языка бесконечно повторяющихся дней. Может, волшебство жило в нем с самого начала? А мы просто забыли его?
– Кельда не забыл.
В голове вновь мелькнули хитросплетения нитей этой невероятной сказки, и, несмотря на жаркое полуденное солнце в ясном небе, Фелана охватила дрожь. Принцесса – в комбинезоне, покрытая пылью веков, точно леденец сахарной пудрой – не сводила с него серьезного взгляда.
– Если я чем-то могу помочь, только скажи, – коротко сказала она. – Переживу как-нибудь и Шарлотту, и круг дней.
«А можете ли? – подумал Фелан. – Может ли тут помочь хоть кто-то из нас? И чем?»
Он молча кивнул и вновь двинулся к мосту. И, оглянувшись, увидел, что принцесса провожает его взглядом. Криво улыбнувшись ему, она отвернулась и полезла вниз – а потом, шаг за шагом, ступенька за ступенькой, скрылась под землей.
Фелан снова перешел реку и вернулся в город.
Толпа кишела музыкантами с инструментами за спиной и просто приезжими, явившимися послушать музыку и посмотреть на легендарное состязание. Полуденный водоворот влек всех к угощению, выпивке и веселой компании. Услышав оклик, Фелан замедлил шаг и увидел друзей, призывно машущих ему из раскрытых дверей трактира. В предвкушении обеда и беззаботной дружеской болтовни, он присоединился к ним. В трактире яблоку было негде упасть; музыканты ели стоя, а их инструменты свисали за окна, покачиваясь над водой. Вокруг только и разговоров было, что о грядущем состязании: кто что будет играть или петь первым номером, кого из бардов каких великих дворов видели в Кайрае, где, кем и какие ставки принимаются на то, кто займет место Кеннела. Конечно же, фаворитом был Кельда. Но ведь он, в конце концов, всего лишь провинциальный бард из Гризхолда! Как знать, какие еще дивные чудеса из отдаленных дворов, быть может, в эту самую минуту едут к столице?
– А ты выступаешь? – спросил кто-то Фелана, заставив его с удивлением вспомнить, что он действительно выступает.
Под нажимом друзей он признался, что будет выступать, но практически не готовился и на победу вовсе не рассчитывает. Просто – чтоб было, что рассказать детям, когда они начнут приставать с вопросами, сделал ли он в жизни что-нибудь хоть чуточку интересное. После ухода друзей он задержался за пивом, слушая разных музыкантов, вновь пойманный в паутину восторгов, ожиданий и песен, накрывшую весь город.
Наконец он снова вышел на улицу, с удивлением оценил высоту солнца и длину теней на булыжной мостовой, и тут-то увидел отца.
Иона быстро, целеустремленно шагал куда-то вдоль берега, вверх по течению. Фелана он не заметил. Фелан устремился за ним, стараясь не спотыкаться о раскрытые футляры от инструментов на мостовой да пореже сталкиваться с гуляющими. Шли долго. Вот доки кончились, и толпа поредела. Следить за Ионой сделалось проще, хотя, вздумай он оглянуться, спрятаться было бы труднее. Однако Иона не оглядывался. Ближе к замку, где на улицах еще попадались кучки людей, толпившихся вокруг заезжих музыкантов, и чувствовалась прохлада предвечернего бриза, дувшего с реки, отец наконец-то свернул с неуклонно прямого пути, перелез через парапет набережной и скрылся из виду.
Фелан ускорил шаг, осторожно пересек усаженную деревьями набережную и, спрятавшись за толстым стволом, оглядел берег внизу. Иона шел вдоль реки по обнажившемуся после отлива илистому берегу, оставляя в грязи глубокие следы. Вот он снова свернул – к огромной трубе, наполовину заросшей кустарником, проложенной еще до того, как шлюзы, каналы и новые водопроводные сети изменили облик древнего русла реки.
Иона подошел к трубе и скрылся внутри.
Фелан издал негромкий стон, неуклюже перебрался через парапет и, увязая в иле, последовал за отцом в темноту.
Глава двадцатая
На этом следы Найрна вновь исчезают из истории. Все, что мы можем видеть, – «Круг Дней», то там, то сям поднимающийся из мутной болотной воды, точно поросшие травой кочки. Таинственное лицо, наполовину скрытое под капюшоном, и три параллельные линии, средняя из коих с обоих концов длиннее двух внешних (древнее начертание слова «хлеб»), подают знак тем, кто может узнать их, увидев в великом множестве самых невероятных мест. Чеканка на рукояти меча. Гравюра на фронтисписе книги. Резные розовые камеи на обеих сторонах дамского медальона. Рисунок на вывеске трактира под многозначительным названием «Бродяга». И на другой вывеске – над входом в пекарню. Наконец, древнейшая, лишь недавно сделанная находка – металлический диск, на одной стороне которого изображено лицо под капюшоном, а на другой – загадочные линии.
Чье это лицо?
Кто носил этот диск?
Что он мог означать для носителя?
Может ли статься, что Найрн находил в этих относительно твердых кочках нечто знакомое, оставшееся неизменным в течение столетий, берущее начало в его прошлом, такое же долговечное, как он сам? Вполне возможно. В нескончаемом круговороте его собственных дней ничто другое не было так непреложно, как эти символы его юности. Вероятно, изначально это было его лицо. После разговора с Арготом Ренне он действительно мог отыскать в своих странствиях этакий тайный конклав. Мог раскрыть его членам историю своей жизни, и даже то, что когда-то узнал о тайных силах, которыми они стремились овладеть. Возможно, он сам основал это общество в попытках возродить силу, которой некогда обладал, и которая иссякла или была отнята у него на Костяной равнине. Не исключено, что какое-то время члены этого оккультного общества носили такие диски как отличительный знак.
А может быть, это лицо принадлежало Деклану, который умер, так и не завершив поисков придворного барда, достойного короля Оро и равно одаренного в музыке и волшебстве?
Возможно также, что все эти знаки оставлял в истории сам Найрн в разных обличьях – печатника, булочника, воина, любовника, трактирщика – как крик в бескрайних сумерках, в которых он жил, обреченный вечно, день ото дня, видеть, как все, что он знал и любил, уходит, уплывает в ночь.
Таким образом, «Круг Дней» указывает нам путь Бродяги, так и не прощенного неумолимой силой земли, по которой он странствовал. Охваченные жалостью и страхом, мы начинаем задаваться вопросом: с какого же деяния, коему нет прощения, начался его одинокий поход сквозь историю?
Что может оказаться столь непростительным?
Что же случилось в той башне?
Пошел он, побрел в неведомый мир
Неприкаянный,
Непрощенный,
В дали такие, где слово и звук
Оторвались от корней.
Долго их время трясло в решете,
Пока каждое слово не стерлось,
Не износилось до блеска
Нового ясного смысла.
Вот как далек был его
Путь сквозь родную речь,
Умиравшую и воскресавшую.
В первом путешествии за пределы равнины Стирл, где Найрн прожил в том или ином обличье больше трех сотен лет, он оставил следы по всему Бельдену.
Он снова, как в дни юности, бродил по свету, но на этот раз искал не музыку, а «Круг Дней». Как знать, вдруг этот источник силы поможет оживить призрачное, едва тлеющее в нем волшебство, позволявшее скрывать возраст и превращаться в камень, когда тянуло забыться, но не более… Ему никак не удавалось настроить арфу в лад этому волшебству. Даже простейшего строя было не добиться. Быть может, вновь обретенное волшебство вернет ему и музыкальный слух?