Он даже не заметил, когда перестал играть старый арфист. Незадолго до этого призрачные камни вокруг поплыли прочь, подобно тучам, расходящимся после грозы. Сидя на земле, Фелан безмолвно смотрел, как он снимает арфу с плеча и тянется за чехлом. Тут он увидел на арфе множество рун, тайные письмена, сплошь покрывавшие резонатор и раму.
– Кто ты? – прошептал он, наконец-то обретя дар речи. – Ты – Кельда?
– Иногда. А иногда – Уэлькин. А иногда… – он пожал плечами. – Неважно. Я прихожу туда, где слышу музыку.
– Но как… Каково твое настоящее имя?
Арфист сощурился, сверкнув на Фелана светло-голубым глазом.
– Спроси отца. Он знает.
Фелан пристально взглянул на отца. Тот все еще играл, да так, словно из-под его пальцев рвались все ноты, не сыгранные за тысячу лет.
– Что ты с ним сделал? До этого дня он не мог сыграть даже на травяном стебельке или выстучать ритм парой ложек.
– Я? Я ничего не делал. Это все ты.
Он спрятал арфу в чехол, затянул старые кожаные ремешки, нежно потрепал потертую кожу, и чехол вместе с арфой исчез. Фелан изумленно уставился туда, где он только что был, но тут же поднял взгляд вслед взмаху руки арфиста.
– Он был заточен в этой башне с тех пор, как попытался убить меня своей музыкой. Тогда он обрушил только верхушку той старой сторожевой башни. А на этот раз он нашел лучший способ разделаться со мной. Он вывернул душу и сердце наизнанку, чтобы спасти тебя от той участи, что постигла его самого. Нет, – добавил он, стоило Фелану открыть рот, – тебе она ни в коей мере не угрожала. Но он-то об этом не знал! И ради тебя обрушил стены башни своей игрой.
Казалось, Фелану становится тесно в собственной коже.
– Кто ты? – снова спросил он голосом истончившимся, неосязаемым, как дым.
Арфист улыбнулся.
– Всего лишь древний камень, – сказал он, и с этими словами стал им – видавшим виды валуном, вросшим в землю на макушке холма, дремлющим под полуденным солнцем, покрытым пятнами лишайника да едва различимыми узорами, что некогда могли быть словами.
Немного погодя Фелан придвинулся ближе и привалился к нему спиной, слушая Зою и отца. А еще немного погодя услышал пророчество камня:
– Ей быть следующим бардом этой земли. Ей своей песней склонять к закату луну и пробуждать солнце, и не останется среди бардов ни одного, кто в силах устоять перед ее волшебством.
А еще немного погодя его нашла Беатрис.
Принцесса взошла на пригорок с сандалиями в руках, растрепанная ветром. Поднявшись на ноги, Фелан с изумлением увидел ее неуверенность и даже некоторый испуг. Шагнув ей навстречу, он заметил слезы, высыхающие на ее лице, а, обняв ее, снова почувствовал крепкие, нежные объятия музыки в ее сердце.
– Я тебя не видел, – сказал он.
– А я не видела никого, кроме тебя. И так испугалась! Как никогда в жизни. Все остальные куда-то пропали, а из истории твоего отца я поняла, куда занесло вас с Зоей. Кельда надул вас, и…
Фелан покачал головой, но тут же остановился и криво улыбнулся.
– Да, пожалуй, так и есть.
– Я хотела войти в башню вслед за твоим отцом, но до сих пор никак не могла найти дорогу. Что с ними случилось?
– На этот раз отец обрушил ту башню, которую следовало.
Принцесса подняла голову и взглянула через его плечо. Над ухом прошелестел ее вздох.
– Так это Иона! А я все это время думала, что с Зоей играет Кельда. Ничего было не видно. Только сейчас в глазах прояснилось. Никогда раньше не слышала, чтобы твой отец играл.
– Я тоже. Он наконец вспомнил, как это делается.
Принцесса вновь шевельнулась, и Фелан почувствовал на губах ее волосы.
– А где Кельда?
Подумав, Фелан решил, что проще всего ответить прямо.
– Он превратился в Уэлькина и снова научил отца играть. А потом превратился обратно вот в это.
Фелан кивнул на выступавший из земли валун и почувствовал, как Беатрис затрепетала от изумления. Она медленно выпустила его из объятий и уронила сандалии в траву. Фелан криво усмехнулся: казалось, принцесса забыла обо всем, кроме камня, покрытого хитрой вязью почти стершихся от времени строк.
Опустившись рядом с камнем на колени, она потрогала его, погладила, провела кончиками растопыренных пальцев по древним письменам и в конце концов улыбнулась дрожащими от восторга губами сквозь слезы, упавшие на залитый солнечным светом валун.
– Самые первые слова, – прошептала она. – Самое древнее волшебство… Ой, Фелан, посмотри сюда. – Он присел рядом с ней и поцеловал ее соленые губы, жалея, что это не он лежит под ее нежными, ищущими пальцами, и гадая, чувствует ли их старый бард в том сне, где сейчас обитает. – Это же круг со спиралью!
– Что?
– Вот это!
Беатрис взяла его руку и провела его пальцем по кругу, а затем – вдоль спирали, сходящейся к его центру. Взглянув на него, она рассмеялась сквозь слезы.
– Тот самый символ с каменной двери в гробницу, которую мы откопали. Больше я не видела его нигде. Может, это и есть его имя?
– Он – призрак?
– Ну, может быть, эта гробница – вовсе не гробница. Или, может быть, гробница все еще ждет его – ведь он пока что далек от смерти.
Озадаченный, Фелан вспомнил выкрикнутое Ионой слово, заставившее старого барда в изумлении пропустить ноту. «Услышать свое имя впервые за невесть сколько тысяч лет… Как тут не удивиться», – подумал он. Тронутый тем, что Беатрис сумела так ясно различить вырезанные в камне слова, и все миры, заключенные в них, он потянулся к руке принцессы, нежно отвел ее пальцы от истертого камня и поднес к губам.
Музыка за спиной замедлилась, начала распадаться на неоконченные фразы, рассыпаться на отдельные ноты. И вдруг Иона рассмеялся – свободно и удивленно. Подобного смеха Фелан не слышал от него никогда.
Тут загрохотал, заревел амфитеатр; волны звука, одна за другой, катились со всех сторон, сталкивались над сценой и тяжким эхом катились назад, навстречу новому гулу. Все четверо вновь стояли на сцене, на подмостках – музыканты, окаменевшие при виде внезапно возникшего вокруг мира, и принцесса, недоуменно оглядывавшаяся в поисках пропавшего камня, пригорка, иного тайного мира и древнего слова под пальцами.
Очнувшись первой, Зоя издали улыбнулась Кеннелу. Тот, как и все остальные, вскочил на ноги и хлопал так неистово, что ладони могли бы отвалиться.
Затем она повернулась к Ионе и долго, с недоверием разглядывала его, прежде чем заговорить.
– Найрн?
Он молча поднял на нее взгляд, и на миг Фелану почудилось, что в глазах отца мелькнул, точно тень, след бесконечного пути длиною в тысячу лет.
– Тогда я был молод и глуп, – сказал он после долгого молчания.
Зоя вздрогнула.
– Значит, мы все…
– Возможно, – чуть мягче ответил он. – Но ты узнала Кельду раньше, чем я. Уэлькин… Все волшебство и поэзия, все древние голоса этой земли ожили, обзавелись парой ног, чтобы бродить по свету, арфой, да парой рук, чтобы играть на ней. Ее, истинную музыку нашей земли, ты и слышала.
Зоя впилась в него взглядом.
– И ее вы сегодня играли, – прошептала она.
Иона улыбнулся.
– Я слышу ее каждый раз, слушая тебя. Ты рождена с ней. А в моей всегда кроются какие-то потаенные мотивы, – он притянул Фелана к себе. – Я думал, что спасаю сына, но этот плут снова надул меня: оказалось, я спас сам себя.
– Сюда направляется отец, – негромко пробормотала принцесса, взглянув вниз через край сцены. – И Кеннел. И мать. И дядюшка – наверное, желает знать, куда девался Кельда. И тетушка. У кого есть охота объясняться с ними?
– Только не у меня, – твердо ответила Зоя.
– И не у меня, – выдохнул Фелан.
– Остаюсь я, – с сухой иронией подытожил Иона. – Но лучше бы не прямо сейчас…
– Школьная кухня, – устало предложила Зоя. – Утром я поставила тушиться рагу, а сейчас мне кажется, что никогда в жизни я не была так голодна. К тому же, скоро она станет единственным тихим и безлюдным местом на весь город. Идемте со мной, и я всех накормлю. Фелан, что тебя так рассмешило?
– Неисчерпаемый котел, – ответил он, обняв Зою и поцеловав ее в мокрый от пота висок. – Последняя недостающая деталь. Я все думал, когда же ты доберешься до нее.
– Я вас отвезу, – не замедлила предложить принцесса, вопросительно взглянув на Иону.
Секунду помедлив, Иона кивнул.
– Только ненадолго. Чуть позже надо будет пойти, отыскать луну и выпить с ней кружечку лунного света.
– Но ты вернешься домой? – резко спросил Фелан.
Иона улыбнулся – горько и счастливо.
– На этот раз – да, – пообещал он. – И буду возвращаться в каждый вечер из тех, что мне еще остались… – он крепче сжал рукой плечо сына. – Рано еще скорбеть по мне, мальчик мой! Я просто вернулся в царство живых. Может быть, я никогда к нему не привыкну, и каким же чудесным будет его разнообразие! Ах, да, – добавил он, снимая с плеча забытую арфу и вручая ее Фелану.
Но Фелан покачал головой и снова накинул ремень на плечо отца.
– Оставь ее себе, – хрипло сказал он и криво улыбнулся своему невыносимому отцу. – И выпей с луной за мой успех. Ты наконец-то помог мне завершить итоговую работу!
Глава двадцать шестая
Великое состязание бардов, созванное на равнине Стирл в первый день лета по просьбе Кеннела, придворного барда короля Люциана, ставит перед нами множество вопросов, выходящих далеко за рамки данного исследования. Подобно точному местоположению Костяной равнины, подобно истокам порожденной ею поэзии, это событие будет служить темой научных статей и итоговых работ выпускников еще десятки, если не сотни лет. Отчего Кельда, который, согласно всеобщим ожиданиям, должен был выйти из состязания победителем, в конце второго дня исчез столь бесследно, что даже лорд Гризхолд не мог сказать, что с ним произошло? Каким образом Иона Кле, по всем сведениям, в молодости – самый неуспешный ученик за всю историю Школы-на-Холме, сумел аккомпанировать той, что заняла место придворного барда короля Бельдена, с таким потрясающим мастерством, с такой страстью и знанием дела, что только в силу собственного категорического отказа принять эту должность и связанную с нею ответственность, не участвовал в состязании в третий и последний его день? А постоянные смутные и странные слухи о втором дне состязания? О том, что среди участников был еще некий бард, «чей голос был подобен горной лавине, а песни, струившиеся из-под его пальцев, известны были немногим из ученых», безымянный бард, к концу второго дня пропавший так же бесследно, как Кельда? Кто был этот незнакомец? А таинственная трещина в каменной кладке амфитеатра, якобы возникшая не под тяжестью собравшихся зрителей, а из-за крика столь громкого, что он немедля вошел в легенду?