водьев, нажиму шенкелей или просто движению бедер. С губ у них клочьями свисала пена, сразу же и отлетая, но во всей их стати, в каждом повороте полыхала та же ловкая сила, та же могучая энергия, что и в сражавшихся их господах.
Ланселот, воспользовавшись мимолетной паузой, нетерпеливо тряхнул головой и, тяжко отдуваясь, поднял забрало. По лицу его струился пот. Галахад, увидя перед собой незащищенное лицо Ланселота, тотчас открыл и свое лицо, он тоже измучился, тоже исходил потом, – но они вновь бросились друг на друга. Однако вокруг поднялся протестующий гул, и славные рыцари Круглого стола, забыв или отложив на время свое недоброжелательство к
Ланселоту, а пуще всего страшась за Галахада, тоже запротестовали, ибо и так уже беспримерен был сей поединок по чистоте своей, длительности и неистовству – такого они еще никогда не видали! Артур встал, Гиневра не сводила с ристалища глаз, Галахад покачнулся, и Ланселот словно обезумел. Да и не под силу простому смертному обрушить такой град, такой ливень ударов, какой обрушил в одержимости своей Ланселот на Галахада, все отступавшего, все дальше отклонявшегося в седле назад, и в громе этом, в звоне металла – ибо Галахад по-прежнему достойно отражал выпады Ланселота – раздался вдруг голос Артура, ему пришлось закричать во всю мощь своих легких, чтобы быть услышанным:
– Да разоймите же их!
– Назад! – вскочив на ноги, крикнула тут королева, и кинувшиеся было на поле герольды остановились с разбега. – Прочь от них! Все – прочь!
И теперь уже всем стало понятно – о господи, как понятно и видно всем, кто знал в этом толк! – что изготовился
Ланселот к последнему удару, что вся жизнь его сейчас в его палаше и он верит в палаш свой! Он все сильней наклонялся вперед в седле, вновь и вновь осыпая Галахада ужасными ударами сбоку, одного из коих довольно, чтобы разом разрубить и человека, и лошадь. Галахад все еще держался, однако и устроители поединка, и мастера-фехтовальщики, и герольды, одним словом, все, кто находился в непосредственной близости, с ужасом видели, что неудержимую лавину ударов обезумевшего – найдется ли слово вернее? – обезумевшего Ланселота Галахад Безупречный отражает крестовиной меча! Оба сражались с открытым забралом, так как оба знали, что скорей проиграют бой, чем нанесут другому удар в лицо. Ланселот даже не тратил более сил на то, чтобы защищать себя. Вот те-
перь он что-то шепнул своему коню, и тот словно тоже взбесился, ринулся к коню соперника, укусил его в шею – и тогда конь Галахада в испуге повернулся к коню Ланселота задом. А Ланселот уже стоял в стременах и сверкнул над головой его меч, поднятый для последнего страшного удара (видел, видел Ланселот незащищенную спину Галахада, но даже не помыслил проткнуть ее!), и тут наконец
Галахад отбросил меч свой и вскинул руку.
Герольды с отменным усердием, дабы показать, быть может, сколь в деле необходимы, бросились между ними, хотя не было в том никакой нужды, так как Ланселот, увидев отброшенный в сторону меч противника, опустил свое сверкнувшее на солнце оружие, круто повернул коня и отъехал от Галахада.
– Господин мой король! – Галахад, тяжело переводя дыне, говорил негромко, с трудом, – Я объявляю себя побежденным, но, богом клянусь, не стыжусь того! Это был славный бой, такого у меня еще не бывало ни с кем. Нет, я его не стыжусь, ибо тот, кто заставил меня отбросить меч мой, – первый рыцарь земли британской!
Тут и Ланселот отбросил меч – проворные герольды всем скопом подбежали, подхватили оружие – и, послав своего вороного к Галахаду, остановился с ним рядом.
– Господин мой Артур! Тебе лучше всех ведомо, ради чего я сражался, ведомо и то, сколь высоко я почитаю и люблю сэра Галахада. Потому-то и требую я себе рыцарский меч, а еще требую, чтобы провозгласили герольды: хоть и верно, что Ланселот Галахаду достойный противник, но вот то, что я победил… право же, в седле коня моего было нас не иначе как двое: я и удача!
– Ждите меня там, где стоите!
И вот на взрыхленной, разбитой конскими подковами площадке появился король, за ним королева и вся расфуфыренная придворная рать.
– Нужно еще одного рыцаря, Ланселот, – прошептал
Галахад, – Проси сэра Кэя.
– Спрашиваю тебя при всех, славный рыцарь, – повернулся Ланселот к сэру Кэю, – готов ли ты засвидетельствовать, что я достоин сей чести?
– Готов.
Вот как все было. Там же, не сходя с места, стал Ланселот рыцарем, и хотя сама по себе церемония посвящения
– вздор, однако два пустячных с виду, а между тем весьма существенных эпизода требуют упоминания. Общеизвестно, что при посвящении в рыцари используется ритуальный текст: «Свидетельствую, что он вел достойную жизнь, а в суровых сражениях, равно как и в поединках, проявлял себя славно». Промолвить слова, хоть наспех, скороговоркою, – только всего и требовалось от сэра Кэя и от Галахада. Первым заговорил сэр Кэй:
– Свидетельствую перед богом и моим королем, что сей благородный муж всегда вел жизнь достойную, в сражениях был храбр и на поединках… на поединке со мной он меня победил с огромнейшим превосходством… Это был честный бой, и я обязан ему жизнью. Клянусь, Ланселот достоин рыцарского меча.
– Все вы видели, что произошло здесь, как все случилось, – возвысил голос свой Галахад, – Знаю сего юношу с детских лет, он всегда был мне по нраву, но не думаю, чтобы кто-то мог здесь сказать, что Галахад бился с ним худо. Вы видели этот бой. Поскольку я – это я, должен еще добавить, что с радостью осушил бы чашу за то, чтобы он, –
Галахад указал на Ланселота, – остался среди нас. Но скажу все как есть, одну только чистую правду: он владеет палашом лучше, чем я, и он сильнее меня. Клянусь, Ланселот достоин рыцарского меча.
О том, что творилось в душе Гиневры, говорить излишне, да это и так станет ясно немного позднее. Но тут под звуки фанфар стоявший во главе своей свиты Артур выступил вперед и сказал:
– Подойди ко мне, Ланселот! Склони колено, гордец, не передо мной – перед Британией и богом, который поставил меня королем. Помни всегда: твой отец родился слугой, но он был храбр и разумен. Перед подданными моими, перед
Британией и перед богом повелеваю тебе: будь храбрым, но никогда не употреби во зло силу свою! Повелеваю тебе защищать слабых, для глупости стать бичом, для правого дела – рукою возмездия. Это слышал бог, над нами и в нас сущий, слышали мои рыцари и ты, Ланселот. Подымись же, теперь ты – рыцарь! Теперь будь настороже, господин
Ланселот! Огромна сия честь, но и ответственность тяжка.
Прими же рыцарский меч!
Жадно схватил Ланселот роскошные ножны, ведь для него это было напутствие, открывало дорогу к Дракону.
Низко поклонясь королю, он вырвал из ножен меч. И вот тут-то с трудом удержался от слез: он сжимал в руке собственный меч! Свой зазубренный в схватках, дорогой его сердцу клинок! Тот самый меч, с которым все эти годы был неразлучен, которым бился сейчас с Галахадом. Артур взглянул на него, и понял в тот миг Ланселот, сколь высок душой может быть человек, даже если выпало на его долю много неудач, да и славы немало, даже если досталась ему ветреница жена.
– Я давным-давно знаю, – тихо промолвил Артур, – что рыцарь ты истинный, только так всегда про тебя и думал.
Сейчас ты это доказал, Ланселот! Если и тебе не удастся…
зачем тогда жил я?!
Этот меч и был подарком Артура своему любимцу.
Поднял Ланселот сверкнувший на солнце клинок, показал его всем.
– За Артура! – вскричал он громовым голосом, – За
Артура и Британию!
Оглушительным эхом ответили ему дворяне и рыцари.
А Гиневра, зрелой красой блиставшая королева, возбужденная и растревоженная, всхлипывая, ожидала, дождаться не могла вечера… Так посвящен был в рыцари Ланселот.
После каждого большого турнира, особенно же в день посвящения в рыцари истинно достойного воина, устраивают по обычаю великое пиршество. Естественный и прекрасный то обычай, ибо великие минуты в жизни человека должны сделаться памятными навсегда, и каждый, будь то женщина или мужчина, жаждет веселья и со всеми разделенной радости. Вот почему, вернувшись на своем коне ко дворцу короля, Ланселот, наперед все предстоящее зная –
он уже насмотрелся вдосталь на подобные празднества, –
подозвал к себе главного конюха.
– Возьмите коня, почистите и обиходьте, – сказал он, соскочив наземь, – Пусть отдохнет хорошенько. Но седло не снимайте и оставьте на нем плащ мой, перчатки и меч.
Да, еще вот что, – бросил он вдогонку конюху, который, поклонясь, уже кинулся исполнять приказание, – отведешь его в стойло, но не привязывай, не то он взъярится.
– Но, господин рыцарь! Ведь конь ваш, коли мы его не привяжем…
– Не бойся, – хлопнул конюха по плечу Ланселот, – он и не шевельнется, пока голоса моего не услышит. Все ж четверть часа пусть постоит без седла, но потом заседлай вновь! Потому что, как только кончится чепуха эта, – знаком указал он в сторону дворца, – я тотчас и отправлюсь в путь. В полночь либо на рассвете. Все понял?
– Будет так, как ты сказал, господин Ланселот!
– Ну то-то, делай свое дело!.. Ступай! – шлепнул он по шее коня, и вороной, весело дохнув на него, потрусил в конюшню. Ланселот секунду смотрел ему вслед, а потом с юношеским упоением представил себе высокую минуту прощания, которая станет вершиной праздничного пира, –
минуту, когда отправится он наконец освобождать Мерлина, сразиться с Драконом.
В рыцарском зале, как всегда во время больших торжеств, пылали сотни факелов, на стенах развешаны были знамена и ковры. Каменный пол усыпали душистым сеном и полевыми цветами. На галерее музыканты перебирали струны лютен, пробовали, как звучат барабаны. Вдоль всех четырех стен зала выстроились воины с алебардами и трубачи с фанфарами, они застыли неподвижные, как статуи, глядя прямо перед собой, и лишь вполглаза – но зато с великим усердием – следили за главой музыкантов, дабы, когда вскинет он руку, быть начеку и по знаку его протрубить «внимание!» либо с