– Он едет сюда!
– Почем ты знаешь?
– Господин мой… мы их чуем по духу. И того уж боимся.
– Ступай туда, – указал Ланселот в лес. – Затаись там.
Он заставил коня попятиться и, укрывшись за ракитовым кустом, стал ждать. Когда из-за поворота на лениво шагавшей лошади показался явно невысокого ранга «пес»
– на мече его не было никаких украшений, – Ланселот тихо сказал коню своему:
– А теперь выйди ему навстречу!
Рыцарь выехал из кустов, загородив тропу, и долгогривый конь, понимавший, кажется, даже мысли своего хозяина, с достоинством, с могучей медлительностью повернулся навстречу «псу».
Закат уже переходил в сумерки: вроде бы и темно, а кое-где серебрится – совсем как волосы стареющего человека. Ланселот молча заступил дорогу солдату, для разговоров время было не подходящее. Вот теперь он разглядел
Драконова пса. Он увидел перед собой довольно рослого человека с тупым и грубым лицом, обалдело уставившего тусклые глаза свои на возникшего перед ним рыцаря.
«Поражен, видно, и не знает, как поступить. По его, – и быть такого не может», – думал Ланселот и ждал, не произнося ни слова.
Несколько минут прошло в молчании, наконец «пес», потряся головой своей, все-таки заговорил:
– Ты чужеземец?
– Нет, – качнул головой Ланселот, – я здесь родился.
– Тем более! Оскорбление величества! Закона не знаешь? Ты за это умрешь!
– Что за закон такой?
– Не может подданный или урожденный земли сей безнаказанно лицезреть не только что самого Великого
Властелина, но и слуг его.
– Выходит, из-за этого я должен умереть. Ну и как же оно будет-то? Кто убьет меня?
– Я, кто ж еще. Попавшийся на пути слуг Непобедимого
Властелина умрет, и умрет от руки того, с кем повстречался.
– Ну, а коль скоро я повстречался с тобою…
– Верно. К тому же ты посмел сесть на коня – беззаконие!
Конь Ланселотов сердито ударил копытом и ощерил на солдата зубы.
– Постой-ка смирно, – успокоил его Ланселот, – сейчас, сейчас… Так, значит, мое преступление только в том, что я попал тебе на глаза.
– Я покорнейше служу Непобедимому Властелину и выполняю волю его. Сойди с коня и склони голову пониже, чтобы мне легче было снести ее!
Ланселот захохотал, его конь, услышав это, вскинулся на дыбы и передними ногами ударил солдата в бедро.
Свистнул, сверкнул меч Ланселотов – и один «пес» Дракона распростерся в пыли.
Ланселот, сойдя с коня внимательно рассмотрел недавнего своего противника.
– Эй, человек, – окликнул Ланселот, повернувшись к лесу, и голос его был низок и глух, – Ты нужен мне. Вылезай же! Где два остальных?
– Господин мой… ты уже сотворил такое… не довольно ль тебе?
– Чепуха! Веди дальше!
– Они убьют нас! И детей моих тоже!
– Тебе не нужно показываться. Подбрось на коня эту тварь! – Ланселотов скакун вскинул вдруг голову, уставился на хозяина. Рыцарь засмеялся. – Ну, ну! Ишь, чего удумал! На тебя-то я сам сяду!
Старый знакомый Ланселота – пока еще мы не решаемся назвать его «соратником» – подкинул труп на ленивую солдатскую лошадь, и немного времени спустя прибыли они в поселение, которое скорей напоминало поле, изрытое кротами, чем людское жилье. Людей нигде не было видно, но среди хижин полыхал костер.
– Там они!
– Теперь держись сзади!
Ланселот подскакал к костру, подле которого сидели два «пса». Внезапно, темной тенью налетел он из темноты, хотя день всегда любил больше, и, держа в поводу лошадь слуги Дракона, оглядел двух вскочивших на ноги «псов».
– Приехал, Сигус?
– Да, – вымолвил Ланселот и сбросил к ногам их убитого «пса». – Вот он я. – В темноте те двое не различали его лица, только слышали голос. – Скажите той твари, кою вы именуете Непобедимым Властелином, что прибыл рыцарь
Артура, дабы прикончить его. Можете отправляться и передать слова мои, да прихватите эту падаль. Мол, посылаю ему вместо рыцарской моей перчатки. Для него и это сойдет. Ну, живо!
Ошеломленные, растерянные и перепуганные «псы»
бросились к своим лошадям, вскочили в седла и ускакали, пренебрегши как возможностью сразиться, так и надеждою отомстить.
– Господин мой! – крикнул Дарк откуда-то из тьмы; он приближался, шумно ступая, и наконец вышел на свет. –
Господин рыцарь! Я уже смею… нет, ты послушай! Я уже смею спрашивать, слышишь?!
– Слышу, – отозвался медленно отъезжавший и уже погружавшийся во тьму Ланселот. – Что ты хочешь спросить?
– Погоди! Не уезжай еще! О, ведь я уже смею задать вопрос! Кто ты, господин рыцарь?!
– Мое имя Ланселот. Я сын той Вивианы, которую бросили в озеро… Я вернулся, чтобы отомстить за нее.
В описаниях драк и потоками льющейся крови лишь те находят усладу, кто никогда этого не испытал. Опыт жизни подсказывает мне, что настоящий человек, чем чаще вынужден прибегать к оружию, тем с меньшей охотой это делает и вовсе не рад, когда иного выхода не остается. Мне, по склонностям моим, более всего хотелось бы на этом месте хроники поставить точку, ибо, описывая то, что за сим последовало – то есть последует, – Я принужден буду то и дело употреблять выражения вроде «и он пустил ему кровь», «он убил его», «он его изничтожил», хотя подобные слова мутят мне душу и оскорбляют мой вкус. Но вкус и истина – две разные вещи, и, уж если приходится выбирать из них что-то одно, я без сомненья выбрал бы факты, истину, и ни в коем случае – вкус. Ибо вкус нередко выворачивает наизнанку и весьма порядочных с виду людей, которые, предпочтя безжалостной оголенности истины тепленькую уютность вкуса, неизбежно и закономерно становятся лгунами. И, что самое опасное, лгут не только другим, но даже себе. Пожалуй, себе прежде всего. И тем теряют кого-то того, кем были.
Эти несколько слов предпослал я дальнейшему, дабы пояснить: повествование о приключениях и битвах Ланселота было мне в радость, так как до сих пор, насколько могу я судить, было в жизни его немало привлекательного и немало побед – иными словами, и вкусу и истине все в ней отвечало. Однако же с той минуты, как Ланселот, подчиняясь склонности своей и призванию, не только признал врагов врагами, но сам разыскал их, натравил на себя и вызвал на бой, история эта становится мрачной, ибо не ведает она ни упоительного победного завершенья, ни конечного счастья и прочего в этом роде, ибо даже самый верный Ланселотов товарищ – его долгогривый скакун –
испытает невзгоды плена, будет брести по колено в крови и грязи, нередко вовсе меж тем забывая, как весело подталкивал некогда спину безмятежно шагавшего перед ним
Ланселота, как дрался за него и с ним вместе и как бывал счастлив, когда Ланселот, успокаивая, клал руку свою ему на холку. Судьба Ланселота стала горько-суровой, и хотя это закалило его характер, но развеяло радость жизни. Вот почему, озорное жизнелюбие утерявши, он вел свои последние битвы с угрюмой и несокрушимой силой, а поскольку и в мыслях не имел заботиться о вкусе и чувствах, то считанные те существа, что оставались с ним в этот период его жизни, тоже стали печальны, хотя – в похвалу ли, в укор ли мои слова Ланселоту, – словно безумцы, держались с ним до конца.
Увы, я опять лишь умножаю слова вместо точного описания событий, но делал я это, да послужит сие мне в оправдание, не в интересах Ланселота, а ради истинности самой истории.
Памятуя о преступлениях и зверствах Дракона, нельзя сказать, будто Ланселот слишком был жесток или кровожаден. Его то грех больше. Заслуживающим всяческого порицания образом рыцарь перенял стиль Дракона: у него хватило бесстыдства послать вызов «Непобедимому Властелину», отправляя ему не рыцарскую свою перчатку, а труп его убитого приспешника, – и Дракон, конечно, не мог проглотить такое. Признаюсь: волнение охватывает меня, когда готовлюсь я описать личную встречу Дракона и
Ланселота, ибо сошлись здесь два могучих, во всем противоположных и тем не менее схожих характера, а подобное сопряжение рождает лишь молнии. Однако ж и события, непосредственно сей встрече предшествовавшие, не должны быть опущены.
Дарк, кому дерзкое геройство Ланселота медленно, но неудержимо возвращало память о том, что и он – человек, толь одушевился, что попросился к нему в оруженосцы, готовый последовать за храбрым воителем сквозь огонь и воду, выкинуть из головы былые свои страхи и, само собой разумеется, детей и жену также. Но время, а главное скитания и последние приключения кое-чему Ланселота научили, и посему пылкие речи Дарка, клявшегося в верности, он оценил по истинному их достоинству.
– Ладно, Дарк. Сейчас я поеду дальше один, а ты отправляйся домой. Расскажи – но только тем, кому доверяешь, – что бродит в здешних краях Ланселот. Когда же я позову, спешите ко мне все скопом. Понимаешь ли, Дарк?
– Не понимаю, господин Ланселот! – покачал головой обретший себя человек, – Но будет так, как ты желаешь.
– Довольно и этого. Ступай же домой!
В беседе их заключается некая странность: Дарк в первую минуту ужасно был разочарован, однако, возвращаясь домой, с каждым шагом все больше радовался, что ему покуда не нужно идти с Ланселотом; Ланселот хотел просто избавиться от Дарка, чтобы тот не мешался у него под ногами, к тому же он полагал, что обретший себя человек уже сыграл свою роль, – он тоже не знал, что настанет час и Дарк, только что мычавший, как вол, потом робко блеявший что-то и, наконец, заговоривший ясно, ликующе,
– именно Дарк победит вместо него. Или ради него. А уж почему оно так, судить одному только спасителю нашему, если будет на то его воля.
Итак, расскажу, лишних слов не тратя: вскоре после того, как отвадил Ланселот от себя Дарка, – и дня не прошло – в отменно удобном для засады мелколесье набросились на него псы Драконовы, а было их, должно быть, с десяток; видя, что конь Ланселота сражается как сам сатана, они, тотчас распознали ему цену и губить не стали.
Дело же свое сладили проще, багром сдернули Ланселота с седла. И вот тут, первый раз в жизни (я постыдился бы писать про это и, может, не написал бы, если б окончилась стычка та не тем, чем окончилась), Ланселот бежал. Спасал жизнь свою. Бежал, показал спину врагу, потому что хоть и был меч у него в руке, да запутался наш герой в рыцарском плаще своем, от Артура полученном, мешал ему плащ – ни повернуться в нем, ни двинуться, ни удар отразить, ни пробиться, коротко говоря, рыцарство мешало рыцарю