– Тебе что за печаль? – Ланселот рассвирепел, а в такие минуты говорить с ним, право же, было трудно, – Либо он ждет меня, либо нет. Если ждет, я должен пройти к нему!
Если ж не меня ждет, и не я – Избранный Рыцарь…
– Тогда? – спросил Дракон, – Что будет тогда?
– Вот тогда и увидим. Тогда придется мне себе самому доказать, что Ланселот я. А до тех пор – верю, что я и есть тот, кто пробудит Мерлина.
– Смотри же! Вот он, Мерлин, и вот ты, Ланселот!
Дракон ввел Ланселота в огромный зал, где стояло огромное кресло, можно сказать, трон, и железные прутья в кулак толщиной закрывали этот зал от всего света.
– Гляди, – указал Дракон, – вон там он.
Ланселот остановился возле решетки и взволнованно смотрел на могучего седовласого мужа, простертого на огромном катафалке.
«Итак, я здесь. Артур не дошел сюда, это ясно, Галахад, тот, конечно, здесь был. Если теперь окликнуть его… Рыцарские правила и традиции гласят: тому лишь дано пробудить Мерлина к жизни, кто всю свою жизнь жил в чистоте. Никогда не был трусом. И женщины не коснулся, –
Опустил тут Ланселот голову и надолго погрузился в раздумье. Ибо честь-то его никогда не знала ни пятнышка, но вот женщины… – А еще в неписаных правилах сказано… –
Ланселот ухватился левой рукой за железный прут и жадно всматривался внутрь, – сказано: тот, кто сюда добраться сумел, пожалуй, и мертвого возвратить к жизни способен.
Но если я позову его, а он даже не шевельнется? Если и после того будет тихо лежать точно так же, будто ледышка, будто камень? Позвать?.. Эх! Я же не Галахад!»
– Мерлин! – крикнул он так, что огромный зал загудел.
Слышишь ли, Мерлин? Пришел Ланселот! И зовет тебя!
Проснись!
Но даже не шевельнулся Мерлин.
Приник Ланселот к решетке лицом, на коем была в тот миг вся душа его. Душа, которая, может быть, вот сейчас потерпит ужасное поражение, сейчас отправится на вечные муки.
– Да неужто ты не слышишь меня? Я здесь! Я здесь! О
старый соня, тебя позвал Ланселот. Ланселот взывает к тебе! – Кулаком в железной перчатке он с такою силой ударил по железному пруту, что прут прогнулся, – Не слышишь? Так подыхай же.
Он припал к железной решетке, и из груди его глухо вырвалось неистовое мужское рыдание.
Но на самом-то деле случилось не так. Много лет спустя после этой истории я встретился с Мерлином. Точнее –
и не в похвальбу будь сказано, – он пришел ко мне сам и рассказал обо всем, что произошло тогда и о чем Ланселот не мог знать. А случилось вот что: Мерлин все-таки пошевельнулся, и хотя рыдавший, припав к решетке, Ланселот не мог того видеть, увидел Дракон. А потому, подступив к Ланселоту сзади, так ударил его по затылку, что тот, без памяти, распростерся всем своим грузным телом неподалеку от Мерлина.
Истинно помешавшийся в уме от удара, Ланселот очнулся на соломе в темнице Дракона и, смутной мыслью объяв ужасный смысл своего поражения, вновь впал в беспамятство. Ему был нанесен жестокий удар – Мерлином, как он полагал, на самом же деле – Драконом. Сознание его помутилось, а ведь и наисильнейший мужчина обращается в беспомощного младенца, когда тело его не поддерживает душа. Неясные и смутные картины теснились за закрытыми его веками, он видел гогочущих Драконовых псов, кои, окружив клетку его, над ним насмехались, в какой-то миг промелькнул чешуйчатый лик Дракона, а потом надолго объяла все тьма.
Но теперь мы уже на месте: мы здесь, на серебряно поблескивающем прибрежном песке, в тот самый момент, когда обманутый, побитый, униженный Ланселот просыпается, и позади него мощными, спокойными волнами дышит море, и медленно подымается солнце, а перед ним –
все тот же Дракон.
Едва сознание вполне воротилось к нему, едва увидел он, где находится, и ощутил физическое свое бессилие, как в тот же миг обрел Ланселот – ибо к этому типу людей относился – ключ к сотворенным им глупостям. Он понял, как мог здесь оказаться, хотя и не ведал, как это случилось,
– он оказался здесь лишь потому, что было у него призвание, да только не осознал он всей ответственности, из этого происходящей, а значит, и не мог выполнить призвание свое как должно. Призванию часто сопутствуют фанатизм и роковая одержимость, а посему пристрастность – единокровная сестра его, глупость же – близкая родственница.
В эти минуты, в бреду и грязи, из глубины поражения своего Ланселот за очень короткое время уразумел много такого, чего никогда и не заметил бы, находясь на солнечной стороне жизни. Его трагедия крылась в том, что молниеносно угаданную истину постиг он поздно и, как представлялось ему, находясь в положении безнадежном.
Итак, Ланселот, пожелав умереть стоя и встретить назначенные ему удары не пряча лица своего, с трудом приподнялся, встав сперва на колени и опираясь на руки, потом, хоть и качало его, выпрямился. Он ожидал смерти и потому – кто осудил бы за слабость эту даже столь мужественного и молодого воина – прощально огляделся. Пред ним, глубоко запрятавшись среди угольно-черных скал, находилась Крепость, по сторонам же, словно морские волны, откатывались и набегали голые холмы, а за холмами, рассеянные и растоптанные, влачили свое ярмо люди, из которых родом был Ланселот. Одному из которых он обещал – как давно это было!.. да может, и не было вовсе, – что одолеет Дракона и пробудит Мерлина.
Дракон приблизился к стоявшему уже твердо на ногах
Ланселоту. Когда они повстречались в первый раз, рыцарю было все же не по себе оттого, что он впервые оказался лицом к лицу с Драконом, видел его не способные мигать глаза, плоскую, чешуйчатую лягушачью морда. Но теперь
– теперь он знал его, и, поскольку все утерял, бояться ему было нечего. Поэтому он просто стоял и ждал.
– Видишь, что натворил ты?
– Я не мог поступить иначе.
– Что ж теперь будет с тобой?
Ланселот пожал плечами.
– Теперь я умру.
– Это было бы легко. Не по-мужски, – Дракон отрицательно качнул головой. – Недостойно тебя.
– Теперь уж ничто не может быть меня достойно.
– Ланселот! – В голосе Дракона было столько почтения, что безоружный воин вскинул голову, – Ты ли говоришь это?
– Нет, – Ланселот смотрел на Дракона, его взгляд лишь изредка скользил по сторонам и совсем случайно наткнулся на псов Драконовых. А псы рычали и, столпясь за спиной своего властелина, хватались за мечи, – Я уже не
Ланселот. Мерлин не проснулся!
– Но ты-то жив! Ты жив и здоров, ты можешь все начать сначала. Вернешься домой и расскажешь правду: Мерлин спит. Ну а ты, – в голосе Дракона перекатывались камни, –
ты уже проснулся?
– Прикончите уж меня поскорее, – попросил Ланселот,
– к чему эти разговоры? О чем бы то ни было!
– А может, о том поговорим, что ты все же выбрался из моего замка, хоть и потерял коня своего, свободу и меч?
Оттуда немногие до сих пор выходили, Ланселот!
– Если бы мне довелось еще когда-нибудь чему-то дивиться или размышлять, я спросил бы только: как я попал туда?
Псы Дракона, почтительно, но готовые напасть, стояли полукругом. Небо покрыто было тучами, но постепенно светлело, и наконец появилось солнце.
– Ты без памяти упал перед гробницей Мерлина. Не хотелось мне, чтобы эта чернь, – с неописуемым презрением указал себе за спину Дракон, – видела храброго мужа в положении его недостойном. Я сам унес тебя. Ты лежал на мягкой постели, тебя поили водой, кормили мясом нанизанных на кинжал фазанов.
– Где конь мой, где мой меч?
– Если обещаешь покинуть эти владения, все получишь обратно. Знай же, как умею я миловать!
Только лишь великим страхом Дракона перед Мерлином и опаскою перед Ланселотом можно объяснить столь чудовищный его промах. Рыцарь быстро вскинул голову, и
Дракон сразу понял свою ошибку, но было уже поздно.
– А ведь ты – тот, кто никогда не просит и не дает пощады. Твои слова. За что же меня щадишь?
– Превыше всего я уважаю храбрость. Не ты оказался
Избранным, но жить, думаю, право имеешь. Будь ты действительно у меня в плену, здесь сейчас не стоял бы.
– Где конь и меч?
Дракон махнул рукой, псы с ворчаньем склонились, подали знак в сторону крепости. Из кованых крепостных ворот вылетел долгогривый скакун, живой и невредимый, свирепо огляделся вокруг и переступил несколько раз неуверенно.
– Сюда! Здесь я!
Конь взвился неистово, встал на дыбы, бешеным ржаньем ответствовал Ланселоту и галопом, так что псы опрометью бросились в стороны, поскакал к нему. Ланселот обнял его за шею, и оба склонили головы на плечо друг другу.
– А где же меч мой?
Дракон опять махнул рукой, и два пеших пса с опаской к нему приблизились. Один держал в руках грозный меч,
другой же нес шлем, перчатки и плащ Ланселота. Все это они сложили к ногам его, но, стоило Ланселоту вскинуть голову, отскочили назад.
– Итак, видишь сам. Твоя свобода, меч и конь – все при тебе. И ты жив. Удались же с миром и, коль не можешь сказать обо мне доброго слова, дурного тоже не говори!
– Значит, свобода моя, меч и конь… Мерлин?
– Мерлин спит. Ты видел его. Пойми же наконец, Избранный Рыцарь – не ты. Быть может, распутство твое или то, что жаждешь ты крови… или гордыня… почем я знаю… но он не проснулся.
– Это правда, – вздохнул Ланселот, – Правда, что он не проснулся. Чего не видел – не видел. Но если б другой кто сказал… Эх, знать бы, где в речах твоих ложь? Ладони мои ощущали солому твоей темницы… Знаю еще, что гнилью несло от той соломы. Словно с навозом…
– Верно, приснилось. Худо было тебе.
– Может, и так, – колебался Ланселот, – может быть.
Ведь иной раз видишь, а то даже испытываешь такое, чего вовсе и нет. – Он покачал головой, наклонился, опоясался мечом своим. И медленно, задумчиво сел в седло.
– Ступай с миром да помни о том, что постиг сейчас.
Один военачальник Драконов выступил вперед и склонил голову пред грозным своим господином, показывая, что, если будет дозволено, хотел бы заговорить. Дракон милостиво кивнул.