е знаю, зачем этот приятель так жестоко напиздел все это Володе, но Володя поверил ему безоговорочно и стал с нетерпением ждать выхода своего сборника с предисловием Бродского. И тут вдруг Бродский совершенно некстати умер. Это повергло Володю в состояние шока, но он был не из тех людей, которые легко отказываются от поставленной цели – в данном случае узнать в подробностях мнение Бродского о Володиных стихах. Поэтому Володя Тарасов стал усиленно заниматься спиритизмом с целью вызвать дух Бродского и лично расспросить его о стихах. Я не знаю, удалось ли Володе это осуществить, но благодаря этой нелепой истории для него открылся новый мир: он стал спиритом. Даже, говорят, асом в этом деле. В остальном Володя обладал довольно буйным нравом, любил водку и другие субстанции и представлял собой загадочный образ русского темпераментного человека-поэта, зачем-то живущего в еврейско-арабском священном городе Иерусалиме.
Итак, писатели в основном желали общаться с писателями, художники – с художниками. Диссиденты желали общаться с диссидентами. Как-то раз мы устроили сеанс для нашего друга правозащитника Федорова и для его друга, тоже правозащитника, носившего необычную фамилию Пергамент. Федоров и Пергамент очень хотели пообщаться с Чаадаевым, но Чаадаев не вышел на связь. Пришлось вызывать кого-то из декабристов.
Пергамент, кстати, оказался интересным человеком. Кроме диссидентской деятельности, он занимался наукой, а именно изучал социальную организацию животных и птиц. Он захватывающе рассказывал нам о том, насколько радикально отличается кастовое общество грачей от демократического общества ворон. Хотя в биологическом отношении грачи и вороны близкие родственники, но в отношении социальной организации они абсолютные антагонисты. Грачи безупречно чтут привилегии своих знатных родов. Как бы ни был физически силен грач из более низкой касты, он всегда почтительно уступит дорогу грачу-аристократу, даже если тот представляет собой ослабевшую особь. Вороны – это, наоборот, полное отрицалово, типа американцев, – уважают только личную силу, а на благородное происхождение им насрать. Пергамент проводил аналогию с крысами. Такое же точно различие, как между грачами и воронами (говорил Пергамент), существует между обществом горбатых крыс и обществом потканов (плоских крыс). Горбатые крысы, как и грачи, придерживаются кастово-аристократической схемы, в то время как потканы – стихийные демократы и уважают лишь силу конкретной особи (возможно, я перепутал и все обстоит наоборот: горбатые крысы индивидуалисты-демократы, а плоские – носители кастового принципа). Как бы то ни было, все это говорит о том, что природа заинтересована в разнообразии социальных структур внутри одного вида: это повышает шанс видового выживания – в какой-то ситуации выживут грачи, в другой – вороны. При том, что и те и другие существуют в рамках одной и той же природно-климатической ниши. Проецируя это наблюдение на человечество, следует сделать вывод, что и человеческий вид заинтересован в разнообразии форм социальной организации, это повышает шансы на его выживание. А поскольку природно-климатические ниши (в ракурсе их значимости) отчасти заменяются в случае человечества нишами языковыми, следовательно, носители одного языка заинтересованы в том, чтобы разделиться на приверженцев двух контрастирующих друг с другом типов социальной организации. До некоторого момента можно было наблюдать пример такого успешного (в качестве динамической бинарной модели) разделения на примере Англии и Америки. Англичане были грачами, американцы – воронами. Англичане были горбатыми крысами, американцы – плоскими. По всей видимости, это продуктивное распределение ролей и позволило англоязычным народам занять доминирующее положение на планете, а английский язык стал общим языком Земли.
Способствовало ли укреплению китайского принципа в планетарном масштабе разделение китайцев на социалистических, живущих в Большом Китае (КНР), и капиталистических, обитающих в Гонконге и на Тайване? Думаю, да, способствовало. У русского языка был (и остается) шанс выиграть (на некоторое время) гонку языковых вооружений, и, может быть, оно бы уже так и сталось, если бы Гражданская война закончилась примерно так, как это описал Василий Аксёнов в своем романе «Остров Крым»: образовалось бы две России – Белая Россия и Красная Россия. Россия Грачей и Россия Красных Муравьев. Если бы эти две России (подобно Англии и Америке) постепенно преодолели враждебность друг к другу и сделались бы союзницами, тогда они совместными усилиями смогли бы обольстить народы Земли, предлагая каждому из них не один какой-либо вариант развития, а два варианта, причем очень контрастных.
Относительно судеб еврейского народа я также придерживаюсь мнения, что одного еврейского государства на земном шаре недостаточно. Должно (согласно моему проекту) образоваться еще одно еврейское государство, совершенно независимое как от Израиля, так и от прочих стран. Это новое государство должно возникнуть в Европе. Уничтожение целого народа – европейских евреев – не оплатить никакими контрибуциями, поэтому я считаю вполне естественным, если Германия предоставит небольшую часть своей территории для нового еврейского государства.
Полагаю, это будет территория где-то на Севере Германии, у моря. За много веков европейского существования евреи заслужили право называться европейским народом. Государственным языком новой страны можно сделать идиш, чтобы тем самым совершить легкий реверанс в сторону германского мира. Представляю себе ландшафты этого Юденланда, словно бы написанные кистью Каспара Давида Фридриха: суровое море, скалы, сосновые леса. Часть территории можно обосновать на священном острове Рюген, фигурирующем в русских сказках в качестве мифического острова Буяна. Мое воображение с легкостью воссоздает неоготические синагоги, небоскреб в виде гигантской светящейся меноры над северным морем, здание военного министерства в виде огромной шестиконечной шестикрылой звезды (в пику надменному Пентагону). Столицу я бы назвал Гейнебургом в честь великого немецкого поэта Генриха Гейне, который был евреем. В честь автора «Северного моря» и «Еврейских песен». Аэропорт в виде гигантской головы Эйнштейна. Фрейдовские сады, исполненные благородного невротического символизма. Водопад Маркса. Ну и, среди прочего, небольшой памятник мне – я настаиваю, чтобы скульптор изваял меня трехлетним, сидящим на спине сенбернара. Полагаю, я заслужил этот скромный памятник на одной из небольших, сонных, слегка заброшенных площадей Гейнебурга, чья булыжная мостовая к 3115 году успеет опушиться полуполярным (биполярным) мхом и высокой северной травой. А как еще? Все же, как ни крути, я был одним из основателей независимого государства Юденланд, я первый высказал идею этого государства и аргументированно обосновал ее во время своих выступлений в бундестаге и на заседании Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций. Мне удалось убедить все объединенные и необъединенные нации в необходимости и целесообразности основания этого нового государства, несущего в себе миссию возрождения европейского еврейства. Мое красноречие и убежденность опьянили всех простой правдой о целительной пользе Юденланда, маленькой и гордой страны у холодных вод Северного моря.
Жаль только, что Северное море так засрали. Когда я плыл по нему в последний раз, в 2014 году, на небольшом корабле, следующем курсом из Хельсинки в Травемюнде, я чуть в обморок не падал от степени засратости этих вод. Ручейки шлака неслись по этому морю, лужи какой-то мерзостной нефтеподобной пленки укрывали собой волны. Но ничего, евреи – неплохие экологи. Мы очистим Северное море, установим строгие нормы, разведем здесь морозоустойчивых дельфинов и серых китов – куда уж евреям без Левиафана? Никакого фана без Левиафана! Никакого фавна без Левиафавна! Недаром в русских сказках появляется Чудо-Юдо Рыба-Кит, то есть «чудо иудейское».
Вот я и рассказал вам русскую сказку о нордической еврейской стране, о ее портовых городах Новая Джудекка и Спиноза – рассказал сказку в духе тех трансперсональных баек, что рассказывали нам духи. Но это вовсе не означает, что я несерьезно отношусь к этому проекту, что я не верю в него – я верю в него всей душой, я знаю, что монумент «Мальчик на сенбернаре» будет медленно покрываться мхом на крошечной площади Гейнебурга и быстро забудется, что он установлен в мою честь, тем более что на нем не будет никаких надписей, и сопливые лапки детей будущего станут возлагать на изъеденные морским ветром ступени этого монумента кусочки крымской яшмы, вязаные варежки, прозрачные обмылки кенигсбергского янтаря, халцедоны, смуглые аптечные пузырьки, часы, надломленных стойких оловянных солдатиков, красные флажки, наперстки, британские леденцы, карельские калитки (непритязательные вагиноподобные пирожки с рисом), маленьких медных Будд, купленных за несколько батов в монастырях Таиланда, использованные презервативы с каплями инопланетной спермы, антикварные покарябанные октябрятские звездочки с фавническим ликом неоперившегося Ленина, абрикосы, устричные панцири, лыжные шапки, акварельные наброски, осколки китайских блюдец с фрагментами рассыпавшегося дракона, древние ассигнации с изображениями болотных птиц, темно-синие перья темно-синих серафимов, темно-красные перья темно-красных херувимов, волглые буквари, черные кристаллы с берегов Волги, шарики для пинг-понга, монеты Гонконга и обоссанные кроссовки Кинг-Конга – короче, весь тот треш, который дети будущего имеют обыкновение возлагать на ступени монументов прошлого.
Быстро, очень быстро к этому памятнику зарастет зыбкая народная тропа, и так-то оно и к лучшему: по этой заросшей северной травой тропе проползут влажные улитоньки, проскачут резвые куницы, прокрадутся жирные лисятки, прокатится невнятным колобком Жорик Бобков, протащится оперенный крокодайл, и стайки крупных упитанных кенгуроидов в белых панамах будут предаваться спортивным состязаниям неподалеку, издавая краткие гортанные крики сумчатого ликования. Внутренний зрак отчетливо рисует мне сценку: на море появляется паром, идущий от Гельголанда на Рюген, этому парому пришлось обогнуть весь датский полуостров, и вот он приближается к причалу имени Иакова Всякого, а паром уже ждут. Стоят высокорослые зеленоглазые евреи с обветренными лицами в широких рыбацких штанах. Белокурые девушки из Нового Иерусалима и Северной Кордовы (их длинными волосами играет холодный ветер) всматриваются своими прозрачными глазами в морскую даль, а там как раз одинокий солнечный луч свалился в свинцовые волны, сделав их на краткий миг изумрудными, разорвав ненадолго туманную взвесь, воспаряющую над горизонтом. Негромко беседуют, стоя небольшими группами, статные юденландские офицеры в темно-серых мундирах, с шестиконечными кокардами на околышах фуражек. Над их головами развевается на ветру флаг Юденланда – белое полотнище, на нем желтая шестиконечная звезда на фоне черного тевтонского креста. Кто только не толпится на этом причале! Дебелые негры с золотым