Вспомнилась песня про резинового ежика:
По роще калиновой,
По роще осиновой
На именины к щенку
В шляпе малиновой
Шел ежик резиновый
С дырочкой в правом боку.
Были у ежика
Зонтик от дождика,
Шляпа и пара галош.
Божьей коровке,
Цветочной головке
Ласково кланялся еж.
Здравствуйте, елки!
На что вам иголки?
Разве мы волки вокруг?
Как вам не стыдно!
Это обидно,
Когда ощетинился друг.
Милая птица,
Извольте спуститься –
Вы потеряли перо.
На красной аллее,
Где клены алеют,
Ждет вас находка в бюро.
Небо лучистое,
Облако чистое.
На именины к щенку
Ежик резиновый
Шел и насвистывал
Дырочкой в правом боку.
Много дорожек
Прошел этот ежик.
А что подарил он дружку?
Об этом он Ване
Насвистывал в ванне
Дырочкой в правом боку!
Шел я как-то раз в этом самом прекрасном девяносто третьем году, насвистывал дырочками в резиновых своих плечах, шел в гости к Ване и нес ему подарочек, купленный возле Первой Аптеки. Ваня, правда, не знал, что я к нему иду, так как в деревянном домике не было телефона, а мобилы еще не завелись в наших кармашках. И вот я вошел в Дегтярный переулок, где на меня, возможно, нахлынули воспоминания о школьных годах. А может быть, и не нахлынули. Да нет, конечно, не до тухлых школьных воспоминаний мне было – более волнующие темы занимали мой мозг. Но, подойдя к заветной двери (за ней скрипучая деревянная лестница поднималась сразу на второй этаж), я обнаружил, что дверь закрыта. На стук никто не отзывался. Вани не было дома. К тому же я приметил, что на деревянной ступеньке перед дверью разложены какие-то объекты. Я присмотрелся: паспорт, некоторое количество мятых бумажных денег, пачка сигарет, зажигалка и бумажный листок, на котором небрежно написан телефонный номер моего друга Саши Мареева. Я открыл паспорт. С фотографии на меня смотрело лицо молоденькой мулатки с шаром мелкокучерявых африканских волос. Имя – Элеонора Ангельская. Возраст – двадцать два. Родилась в Москве. Такое лицо и такое имя не так уж часто встретишь в российском паспорте. Впрочем, паспорт, возможно, был все еще советский – их еще не успели поменять. Картина происшедшего стала мне немедленно ясна и понятна. Афрорусская девочка (явно из наших кругов) пришла в гости к Ване, но, обнаружив закрытую дверь, решила воспарить духом прямо на пороге мастерской. В этом возвышенном состоянии она почувствовала, что ее несколько отягощают предметы в ее карманах. Сбросив их, как некий балласт, на деревянный порог, она куда-то унеслась, окрыленная. Видимо, скоро приземлится и вернется за покинутыми объектами. Я оставил все как есть и вышел на Тверскую (она уже не называлась улицей кое-кого). Был день, довольно людно было. Продвигаясь в сторону Маяковской, я увидел, что навстречу мне идет эта девочка-мулатка. Подошел к ней, заговорил. Мы вместе вернулись к домику, посидели на ступеньке, болтая. Вскоре появился и Ваня в сопровождении Владика Мамышева-Монро. Владик в атласной рубахе и чуть ли не в каком-то парчовом камзольчике, несмотря на теплый сентябрьский денек. Ваня с Владиком были неразлучны в тот период. Я вначале думал, что они – парочка, но потом узнал, что Ваня вообще не гей, что не мешало ему заботиться о своем безбашенном друге, как родная мать.
Короче, сложилась вдруг такая неразрывная дружеская шайка из пяти человек, куда входили Ваня, Владик, я, Элеонора и еще загадочная очень подружка Элеоноры, Катя – шестнадцатилетнее существо, тоненькое, хрупкое, наподобие стебелька или ландыша. Но этот стебелек обладал железной волей и стойкостью японского самурая, а также неукротимым желанием тусоваться. Эта Катенька всем была известна как Катя Сбежавшая Из Дома. Она, действительно вроде бы, сбежала из дома, и, кажется, родители ее не особо разыскивали. Жила она в бегах припеваючи. Она очень гордилась своим беглым статусом и была на регулярной базе влюблена в одного диджея из клуба «Аэродэнс». Диджей, кажется, об этой любви ничего не знал, и вообще они даже не были знакомы, но это не мешало Катеньке почти каждую ночь извлекать нас всех из каких угодно состояний и непререкаемо требовать, чтобы мы все встали, оделись и немедленно отправились все вместе танцевать и тусоваться в клуб «Аэродэнс» близ метро «Аэропорт». Перед тем как войти в клуб, мы все должны были (так научила нас Катя Сбежавшая) сцепиться мизинцами, а потом резко расцепиться и произнести при этом заклинательную фразу: «Пришли вместе – уйдем вместе!» Таков был ритуал. Вполне осмысленный, кстати, ритуал – среди хаотических тусовок и развлечений тех дней легко было потеряться. Все появлялись, исчезали, снова появлялись в ритме хаотических флуктуаций, но Катенька Сбежавшая никакого хаоса не признавала, жизнь ее подчинялась своеобразному кодексу бусидо, и она, наделенная четкой дикцией и властным характером, умела подчинить этому кодексу и всех остальных членов нашей маленькой банды. В общем, хотя она и была самой младшей среди нас, но именно она являлась фюрером нашей группировки – остальные были слишком хаотичны. Обликом Сбежавшая являла собой эталон рейверши: темные гладкие волосы, фарфоровое белоснежное личико с острыми чертами, короткая юбочка, топик, голый (даже на морозе) живот с блестящим пирсингом в пупке, ну и, конечно, тяжелые армейские ботинки на ногах. Именно так должны были выглядеть все модные девочки тех лет. Некоторые мои знакомые пытались флиртовать с ней, но Сбежавшая обрубала такие поползновения, словно ножом гильотины: она незыблемо соблюдала верность своему дистанционному и одностороннему роману с диджеем из «Аэродэнса».
В отличие от своей упорядоченной подруги, Элеонора Ангельская как раз была крайне и последовательно хаотична, зато наделена телепатическими талантами. Находясь в любом уголке Москвы, ты мог испытать потребность увидеть ее. Не требовалось никуда звонить, хватало одной мысли – максимум через час либо ты встречал ее где-то, либо она просто появлялась, входила, вплывала, вбегала, совершая в воздухе танцевальные движения своими смуглыми пальцами. Ее африканские волосы и ее кожа излучали запах горькой шоколадки. В девяностом году она успела сняться в одном из первых советских эротических фильмов – эти первые советские эротические фильмы стали, собственно, и последними: Советский Союз сразу же развалился. Фильм, снятый на Рижской киностудии, назывался «Обнаженная в шляпе». Элеонора и сыграла там эту самую обнаженную в шляпе. Отец ее был африканский студент, мать – простая русская женщина. Африканский хаос смешивался в ней с русским хтоносом. Она встречалась сначала с Сашей Мареевым, потом с Ваней, потом недолго со мной – впрочем, ханжески-целомудренный глагол «встречаться» не особо употреблялся в те разнузданные годы. А потом произошло действительно революционное событие! Она стала первой девушкой Владика Монро! Это случилось по моей инициативе: как-то раз я вдруг осознал, что моя миссия – излечить Владика от пристрастия к однополой любви. И сделать это следует с помощью любвеобильной Элеоноры. Тут же это и осуществилось, молниеносно. Элеонора сразу же согласилась, осознав всю важность возложенной на нее миссии. Владик тоже согласился легко, без трепета, хотя до этого (по его утверждениям) никогда не вступал в сексуальный контакт с существом женского пола. Свершилось это дело у меня на Речном – они уединились на кухне, на длинном кухонном диване, а мы все (Ваня, я, Ануфриев и Сбежавшая) сидели в соседней комнате и очень переживали: нам всем очень хотелось, чтобы Владику понравилось. И ему понравилось! После коитуса он явился дико довольный, сияющий и впоследствии протусовался с Элеонорой в сексуальном смысле около двух недель, но затем все же вернулся на гомосексуальную трассу. Элеонора же сделалась девушкой Ануфриева – месяца на два, после чего неведомые вихри унесли ее куда-то от нашей компании, и более никогда я не встречал на тропах жизни эту афрорусскую фею.
Пусть мне и не удалось перековать Монро в натурала, но я все же очень горжусь тем, что стал инициатором и организатором его первого гетеросексуального соития. Я многократно хвастался этим фактом в многочисленных интервью – собираюсь похвастаться еще раз двадцать пять, если получится.
Воспоминания о том периоде середины девяностых воскрешают в моей гортани вкус пирожков из «Русского бистро». Тогда открылись везде эти закусочные, и пирожки там поначалу испекались очень даже неплохие. Потом испортились. Но тогда Владик просто влюбился в эти пирожки, в это «Русское бистро». Несколько раз в день он желал приносить оттуда большие пакеты с горячими пирожками.
Часто мы сидели в «Русском бистро» на Чистых прудах среди густого народного и нередко сумасшедшего контингента, пожирали пылкие пирожки и пили черный чай. Помню, меня очень завораживала песня про булочки, которая там звучала. Хотя пирожки и булочки – разные вещи, но люди из бистро все равно постоянно ставили эту песню, воспевающую девочек под видом гимна сдобе:
Булочки московские, сладкие петровские,
Булочки-шкатулочки, девочки мои…
Мы впятером, как пятипалая ладошка, тусовались в «Русском бистро», скакали в танцах на дискотеке «Аэродэнс», а также во множестве других клубов. Прилежно галлюцинировали в домике на Дегтярном переулке: там мимолетную, но бездонную и бездомную истину подносили к нашим смеющимся ртам. Так вот роняют серебряную десертную ложечку с порцией горького светящегося мёда в бочку изначального, сладострастного, сокровищного дегтя!
О, детство, ты – парчовая кибитка,
Как пиздотрасса счастья в никуда,
Как на губах застенчивая нитка
Густой слюны, блестящей, как слюда.
Нам говорят, что рифмовать не надо,
Нам впаривают искренний верлибр.
Но как же без шаманского пригляда?
И чем без тигра стал бы влажный Тибр?