перьевыми рубашками на фоне синих снегов…
Особенно запомнился мне один чудовищный бурят, которого Снегирёв привез как-то раз из какого-то особенно дальнего бурятского кармана. Это был огромный человек, на вид пугающе могучий и при этом слегка одутловатый, лысый, рослый, с полушаманским лицом. Он лечил от алкоголизма – в основном женщин. В основном немолодых интеллигентных дам, впавших в болезненную зависимость от спиртного. Надо ли говорить, что сам он при этом пил, как зверь? Пару раз мне случилось стать свидетелем его терапевтических сеансов, и, полагаю, никогда не забуду я этих жутких сценок.
Мы сидим в комнате, пьем кофе с лимоном, рядом Снегирёв с шаманом попивают водку, параллельно рядом на кухне сидит уже пациентка – на вид жена композитора, или академика, или заместителя министра.
Очень достойно выглядящая дама, с благородной осанкой. Но кое-какие аспекты ее лица все же свидетельствуют о ее пагубном пристрастии к зелью. Бурят опрокидывает в себя полстакана, берет почти полную бутылку водки, выходит на кухню с бутылкой и стаканом в руках. Не успевает дама сказать «здравствуйте», как он уже перебивает ее:
– Ну что пришла, сука?! Сейчас ты пожалеешь, что пришла, блядь сизоносая. Обратно ты отсюда на коленях уползешь, тварь ебучая поганая… Выпить хочешь? Нет? Что, блядь, не слышу? Нет, говоришь, не хочешь. А я думаю, хочешь. По глазам твоим блядским вижу, что хочешь, пизда болотная. А раз хочешь, значит, надо выпить – правильно я говорю? Щас я тебе приготовлю фирменный коктейль, как в самом заебатом баре. Чего пригорюнилась, сука? Смотри в глаза, тварь, когда с тобой хозяин разговаривает. Смотри, как надо коктейли смешивать, – смотри и учись, ты, кусок говна, недостойный называться женщиной. – С этими словами бурят наполняет водкой стакан наполовину, хватает со стола пепельницу, наполненную окурками, вытряхивает ее содержимое в стакан, потом еще смачно харкает туда, взбалтывает и сует стакан прямо под нос даме. И тут уже начинается пиздец, вопли на всю квартиру:
– Пей, сука! Чтоб до капли выпила, тварь позорная! Пей, тварь, кому сказал! Пей, мразь недожеванная! Ты еще нос у меня воротить будешь? Пей до дна, скотина блядская!
Он хватает ее за лицо и насильно выливает ей в рот это отвратительное пойло. Дама трясется, давится, все это лютое месиво льется на ее импортную блузку с оборками, потоком льются слезы, окурки ползут по лицу, падают на грудь, она сползает со стула, ее тошнит, она пытается удрать в туалет, чтобы блевануть, но бурят не пускает ее.
– Куда собралась, тварь? Здесь блюй, здесь, при всех, пизда позорная, чтоб люди видели, какая ты тварь гнилая, какая мразота у тебя внутри! Так, сука, выворачивай нутро свое поганое! Гадина, пришла в приличную квартиру и обгадила всю кухню – и кто ты после этого? Давай, жри блевоту свою, сука, чтобы вылизала все. – И он тычет ее лицом в лужу ее же блевотины.
И это все лишь начало леденящей феерии насилия, террора и унижения. Мы сидим в соседней комнате, Гена Снегирёв спокойно закусывает селедочкой, одновременно полистывая какую-то книгу. Его жена обсуждает с моей мамой ранний фильм Бергмана. Никто даже не оглядывается на дверь в кухню. Никто не беспокоится о том, что детское существо в виде меня является свидетелем этого адского пиздеца. Все привыкли к процессу лечения. И говорят, очень эффективное было лечение. Пациентки реально завязывали, более того, они с обожанием смотрели в страшный лик бурята. И платили за лечение щедро.
Время от времени бурят уставал орать на тетку и выходил к нам в соседнюю комнату, чтобы опрокинуть в себя еще немного водки. После этого он возвращался к работе.
Пациентки шли косяком. Говорили, что после лечения у бурята они не только не могли прикоснуться к алкоголю даже кончиком языка – они не могли даже слышать звон рюмок, сдвигаемых в соседней комнате.
Исцеленные женщины обожали бурята и, по слухам, долго потом слали ему в Бурятию подарки и благодарственные письма.
Сейчас я думаю, что мне разрешали присутствовать при этой суровой терапии с тайным умыслом: чтобы, когда я сделаюсь взрослым, я даже не думал становиться алкоголиком. Но я все равно им стал. Правда, пью я сейчас только красное вино, но сути это не меняет. Одно знаю точно: если бы я его не пил, то давно уже склеил бы тапки под ударами жестокой жизни.
Еще одним детским писателем, влюбившимся в таежные походы и далекие глубинные деревни, был Юрий Коваль. Но он ничем не походил на буяна и задиру Гену Снегирёва. Я уже упоминал об удивительной доброте Коваля, упомяну также о его абсолютной скромности. Я очень ценю этого замечательного писателя, особенно его повесть «Недопесок Наполеон Третий». Это повесть о песце, сбежавшем из питомника.
Песца зовут Наполеон Третий, и он стремится к Северному полюсу, но застревает в русской деревне, где живет старик, способный видеть ауры людей и даже песцов. Эти аурические свечения различных оттенков старик называет колесами.
Впрочем, мой самый любимый эпизод, когда-либо вычитанный мною в советской послевоенной прозе для детей, принадлежит перу не Юрия Коваля, а Василия Аксенова. Василий Аксенов в целом не детский писатель, но у него есть одна книжка для детей, которая входит в список моих излюбленных книг. Эта книжка называется «Мой дедушка – памятник». Написал и издал Василий эту книжку в шестидесятые годы, еще до того, как покинул Советский Союз и обосновался в Америке.
Сюжет вкратце таков: в Ленинграде живет идеальный пионер Гена Стратофонтов.
Ему десять лет, но он развит не по годам: превосходно играет в шахматы (обыгрывает гроссмейстера Михаила Таля на сеансе одновременной игры), преуспевает в школьных занятиях и в спорте, мечтает о морских странствиях. А также он тайно влюблен в свою ровесницу – юную гимнастку Наташу Вертопрахову. Но засматривается Геннадий не только на девочку, но также на портрет своего деда (или прадеда, не помню), адмирала Стратофонтова, который был отважным мореплавателем и искателем приключений. Этому прадеду довелось сыграть важную роль в судьбе одного далекого архипелага под названием Большие Эмпиреи. Жители архипелага чтут память русского адмирала, спасшего их от чужеземного ига, – они называют его Стратофудо и установили его конный памятник на главной площади своей столицы. Юный Геннадий всеми фибрами своей отважной и романтической души жаждет когда-нибудь добраться до архипелага и увидеть памятник своими глазами. И вдруг его мечта сбывается! Его принимают юнгой на борт научно-исследовательского судна «Алеша Попович», которое вот-вот должно отплыть из Ленинграда в сторону Больших Эмпирей! Когда «Алеша Попович» выходит в открытое море, идеальный пионер переживает идеальный триумф духа: он стоит один на носу корабля, обратив свое лицо к горизонту, его волосами играет вольный морской ветер… Ну и весь этот шестидесятнический романтический пафос мастерски взвинчивается автором до предельного градуса. И тут вдруг происходит чудовищная хуйня. Геннадий видит, что из трюма на палубу выползают два помощника корабельного кока, с трудом волоча огромный чан, наполненный протухшим борщом. Кряхтя от непосильной тяжести, они подтаскивают чан к борту, поднимают и вываливают его содержимое в соленые сияющие волны. И тут происходит нечто такое, что способно стремглав свести с ума не только юного пионера и красных от натуги помощников кока, но и доверчивого читателя.
Вместо того чтобы хуйнуться в йодистые воды, содержимое чана повисает в воздухе огромным шаром. Этот шар висит над морем, янтарно переливаясь на солнце всеми своими свекольно-капустными тухлыми аспектами. Помощники кока застывают, как статуи, окабанев от изумления. Пионер тоже. Он не в силах отвести глаз от борщевого шара, но самое чудовищное состоит в том, что шар как бы смотрит на него всеми своими ингредиентами, смотрит, как Вий, которому внезапно приподняли его тяжелые веки. И шар начинает двигаться в воздухе. Двигаться в сторону пионера! Далее следует головокружительная сцена погони: пионер пытается убежать от шара, шар его преследует. Наконец загоняет мальчонку в какой-то узкий отсек палубы. Пионер осознает, что сопротивление бесполезно, прекращает метаться, и тогда шар зависает над ним на секунду, а после, словно бы издав неслышный вздох облегчения, обрушивается на него всем своим жирным и склизким телом. Далее великолепный пассаж: постойте, читатель! Неужели вы подумали, что наш герой потерял самообладание, расплакался, как девчонка, сомлел, впал в истерику, затрясся всем телом, свалился в обморок, искусал свой детский рот? Нет, не таков был Геннадий Стратофонтов, достойный правнук отважного адмирала Стратофудо! Крепко сжав зубы, лишь слегка поигрывая мужественными (несмотря на юный возраст) переливами своих лицевых мышц, Гена четкой походкой приблизился к оцепеневшим помощникам кока.
– Никому ни слова! – процедил юный мореплаватель, глядя им прямо в глаза.
– Ну что ты, Генок! Мы – могила, – пролепетали потрясенные помощники, потрясенные уже не проделками борща, а несгибаемым характером нашего героя.
После этого Гена повернулся к ним спиной и, не ускоряя шага, громко хлюпая тухлым борщом в своих ботинках, спустился в каюту, которую он делил с бывалым судовым плотником Володей Телескоповым.
Глава сорок третьяМеланхолия в детской коммунистической сказке
Я думаю, что основной эмоцией советской культуры для детей была меланхолия, печаль. Вроде бы много вещей там было смешных, и даже обязателен был элемент комизма, поскольку знали, что дети любят смешное и их нужно смешить. Тем не менее постоянно присутствовал привкус печали. Вспомним такие шаблоны, как «чуть-чуть печальная и добрая улыбка сказочника» или «немного печальный и мудрый взгляд» человека, который рассказывает ребенку сказку. Образ человека, обращающегося к ребенку, пропитан печалью. Это печаль знания – та самая Меланхолия, которую изобразил Дюрер. Человек рассказывает ребенку сказку, которая сама по себе милая и даже смешная, но он утаивает от ребенка некое важное знание, и это знание о смерти. Поэтому рассказчик печален. Он рассказывает ребенку про принцессу и про слоника, но про то, что маленький слушатель умрет, не рассказывает. Эта меланхоличность пронизывает советскую культуру для детей. Чем глубже эта детская культура политизирована, чем теснее она связана с коммунистической идеологией, с темами Революции, государственного переворота и социальной несправедливости, тем острее ощущается в ней печаль. То есть эта печаль есть не только психологический фон, она есть еще и политический и даже экономический message. Хочется вспомнить такую известную сказку, как «Три Толстяка». Сказка написана Юрием Олешей, сказка о Революции. Эта сказка заканчивается словами, которые на меня в детстве оказывали леденящее воздействие. Именно резкая печаль, которая содержится в этих словах. Главными героями сказки являются дети, Суок и Тутти. Это разлученные брат и сестра. Тутти – наследник власти Трех Толстяков, власти капиталистической, которая будет в сказке свергнута. Суок – это девочка, которая растет в цирковом балагане. В ходе сказки выясняется, что их отец, некий зага