вдоль тела, но я до сих пор чувствую пальцы, вдавливающие щеки так сильно, что кожа лопается изнутри.
Когда его люди видели меня у Кая? В тот день, когда его избыли? Или на следующий, когда я приехала сама?
— Да, я натравил на него зверей, - говорит Олег, потирая лоб. – Потому что урод заслужил. Но мне и в страшном мне не могло присниться, что моя собственная жена буде зализывать ему раны. Это даже вслух произносить смешно!
«Моя собственная жена…»
Олег сказал так много обидных слов, но мое сознание отчаянно цепляется именно в эти, совершенно нейтральные. Его собственная жена. Его придаток.
Собственная – от слова «собственность».
— Они могли его убить! – оглушая саму себя, взрываюсь я. – Ты хотя бы об этом подумал?!
— Я подумал о том, чтобы защитить себя от альфонсов, которые мало того, что трахают мою дочь, так еще хотят поиметь и меня!
— «Тебя, «твою», «мою», - перечисляю я, вскидывая руки перед несуществующей публикой. – А когда же будем «мы», Олег? Когда будет «наша» семья? «Наши» решения и «наши» мечты?
— Как только ты перестанешь корчить из себя святую, Даниэла, и демонстративно подтирать сопли смазливым мальчикам.
Он прекрасно знает, что именно эти слова жалят больнее всего, но намеренно облекает их в глазурь из отборного сарказма.
Телефон вторгается в нашу первую семейную ссору и Олег, глянув на экран, взглядом дает понять, что не ответит, пока я рядом. Но на прощанье, перед тем, как я выхожу из кабинета, добавляет вдогонку:
— Я сыт твоими фокусами, Даниэла. Тема детей закрыта и зацементирована.
Я иду по дому, раскачиваясь из стороны в сторону так сильно, что мебель ударяет то в бедро, то в плечо. На автомате ставлю ногу на первую ступеньку, просто потому, что физическая память знает, что она здесь есть. Переставляю ноги к входной двери, чувствуя себя заводной механической игрушкой, которую ребенок оставил без присмотра - и она в один единственный проблеск разума вдруг увидела путь к свободе.
Рослая фигура охранника расплывается перед глазами. Он что-то басит, пытается меня задержать, но я сбрасываю руку с локтя.
— Даниэла…
Я вскидываюсь на свое имя, но сразу тухну. Горечь случившегося гасит меня, как свечу. Я пытаюсь дышать, но липкий ком стоит поперек горла. Широко открываю рот, кажется, хочу позвать на помощь, но спасительный вдох прорывается в легкие и я громко надрывно стону. Меня словно расстреляли - и я, как тряпичная кукла, с каждым шагом теряю свой ватный наполнитель.
Я прекрасно понимаю, что значит «Тема детей закрыта и зацементирована». Я даже знаю эту фразу наизусть, потому что однажды, когда Олег еще был женат, слышала, как он с такой же безапелляционной интонацией сказал ее в телефон. Только формулировка была совсем не о детях. О чем же? Я пытаюсь зацепится за эту мысль, чтобы удержаться наплаву, не рухнуть в отчаяние, но ничего не получается. Единственная мысль, которая протыкает меня насквозь: судьба – великий уравнитель. Я не разрушала их семью, там давным-давно были руины, оставленные прошлыми короткими романами Олега, но я все равно виновна. Все так говорят.
— Ты куда собралась? – Олег хватает меня за локоть за миг до того, как я отопру дверь машины. – Даниэла!
Я почему-то совсем не могу на нем сосредоточиться. Его лицо похоже на скомканный бумажный пакет из-под пончиков: размазанные жирные пятна вместо глаз и рта. А ведь это мой Олег, мужчина, который даже в свой пятый десяток притягивает к себе взгляды молоденьких девочек.
— Отпусти меня, - слабо сопротивляюсь я.
— Успокойся, Дани, родная… - Он сгребает меня в охапку, обнимает и чуть-чуть баюкает, как будто я какой-то капризный ребенок. – Прости, пожалуйста, прости. На меня нашло. Просто как по голове огрело.
— Я задыхаюсь, Олег, - всхлипываю судорожными вздохами.
Он чуть отстраняется, и я жадно глотаю воздух, медленно всплывая наружу. Все хорошо, это просто паника, нервы. Лицо мужа постепенно обретает знакомые черты, синие глаза смотрят с таким искренним сожалением, что на миг мне кажется – мне просто показалось, не было никакого скандала и никаких упреков.
— Я чуть с ума не сошел, когда узнал, что ты… и этот… - Олег с трудом сдерживает злость. – Как представлю, что ты его… трогала.
— Прекрати! – срываюсь я. – Ни слова больше. Не хочу слышать!
Он снова обнимает меня, что-то шепчет в макушку, обжигая горячим дыханием.
— Я хочу, чтобы ты улыбалась, родная. – Голос Олега сдавленный, сиплый, как будто ему тоже неловко из-за случившегося и хочется во что бы то ни стало вырвать с корнем свои неосторожные слова. – Хочешь обследоваться? Я найду самого лучшего врача. Десять врачей! Самые лучшие лекарства. Все, что нужно. Прости, прости… Я люблю тебя, родная.
Я медленно поднимаю руки, хватаюсь пальцами за рубашку у него на боках.
Мы всего месяц женаты и это – наш первый шторм.
Мы его переживем. Потому что брак – это тяжелый труд, а я никогда не боялась работы.
Глава шестнадцатая: Кай
Я официально месяц работаю на Самой Лучшей Работе мира, у которой целая куча преимуществ. Во-первых, конечно же, у меня отличная ставка, и судя по тому, что я слышал, это только первая ступенька. Во-вторых, я делаю то, что мне нравится: коды, скрипты, разработка программного обеспечения. В-третьих, Онегин сразу бросает меня в крупный проект. Позже узнаю, что занял место какого-то рукожопа, и мне достается самое «сладкое» - штопать его косяки. По двое суток я ночую на работе, и это не преувеличение: мы с ребятами заказываем еду в офис и спим прямо в креслах.
И последнее: я первый раз в жизни лечу заграницу, в Токио, на конференцию, где мы будем представлять свой новый проект. И это что-то такое, чего я никогда не пробовал, чего у меня никогда не было. О чем и мечтать, блядь, не мог!
Пять дней в Токио – это просто Вау! Мы впахиваем днем, носимся все, словно у нас пропеллеры в заднице, а ночью… Ночной Токио – это блядский рассадник порока. Красивые кукольные девочки, которые готовы на все, и при этом каждая – как монашка, и так натурально краснеют, что грех не соблазниться.
Но Даниэла все равно торчит у меняв голове.
Поэтому я первый раз в жизни не отрываюсь на всю катушку. И самое яркое сексуальное воспоминание, которое привожу из Японии – ночь с двумя совершенно одинаковыми девочками накануне отлета. Кажется, их впечатлил размер моего члена, так что обе очень даже натурально орали, когда я засаживал по самые яйца.
И я возвращаюсь в дождливый московский сентябрь с подарком для Принцессы, который все равно никогда не смогу ей отдать. Хоть белоснежная в розовых цветах сакуры юката[1] наверняка была бы ей к лицу.
И еще неделя в угаре, потому что на носу еще одно крупное мероприятия, и Онегин сразу предупреждает: лично вытолкает пинками под зад всех, кто придет в джинсах. Так что приходится искать «наряд»: ныряю в первый же салон официального мужского шмотья и сразу попадаю в цепкие руки ушлой девчонки. Вьется вокруг меня, как угорь: приносит рубашки, брюки, пиджаки, галстуки. А еще стреляет глазками и предлагает помочь с пуговицами. И я даже почти соглашаюсь, но взгляд падает в зеркало перед собой – и я вижу другую, ту, что стоит сзади.
Даниэла. В маленьком черном платье, сапожках на немыслимых каблуках и в серебристой меховой жилетке.
Не Принцесса – Королева.
И мы, как два истукана, смотрим друг на друга через зеркало. Я мало чего боюсь в этой жизни, но мне до усрачки ссыкотно, что обернусь – и ее там не окажется, что я двинулся на ней до долбанных галлюцинаций. Девчонка из салона тянется, чтобы помочь мне с запонками, но я не особо ласково отталкиваю ее руку, набираю в грудь побольше воздуха – и поворачиваюсь.
Даниэла все еще там, но мне ни хера не лучше. Потому что от желания ее обнять руки выкручивает, кажется, прямо из плеч. И я чувствую себя настоящим чурбаном, стоя вот так – в небрежно застегнутых брюках и совсем не застегнутой рубашке.
«Мы не виделись сорок три дня, Принцесса. Не исчезай, дай тобой надышаться».
Но лучше сдохнуть, чем сказать это вслух.
Я никогда не тушуюсь перед женщинами. Мне как два пальца подойти и через пару дежурных фраз предложить потрахаться, и отказы – это редкость, исключение, которое подчеркивает правило. Но сейчас язык так глубоко в жопе, что я даже не пытаюсь завести разговор.
Даниэла, оценивает ворох одежды за мной и качает головой каким-то своим мыслям. Потом идет вдоль ряда вешалок, выбирает красно-фиолетовую рубашку и протягивает ее мне.
— Эта лучше.
Она даже улыбается, но взгляд – не живой, стеклянный.
Что-то во мне щелкает. Нет, взрывается с громким хлопком, словно гигантский попкорн. Глушит голос разума, который орет и лупит в набат: «Нет, блядь, не трогай ее! Не начинай! Только не снова в это дерьмо, когда почти перегорело!»
Хотя, какое там «перегорело». Не до такой степени я слабохарактерное дерьмо, чтобы хотя бы перед самим собой честно не признаться: я все время о ней думал. И все мои загулы, разовый трах, бестолковый флирт и прочая хуета – это уколы противоядия, которое ни хера не действует.
— Что с глазами, Принцесса? – спрашиваю глухо.
Она скользит взглядом по чернильным крыльям на моей груди и начинает дрожать. Я вижу, как кончики пальцем вырывают пучки наверняка дорогущего меха, как трепещут ресницы: она совсем без косметики, и выглядит просто до чертиков испуганной девчонкой. Если еще хоть раз назовет «мальчишкой», я ее точно затрахаю до смерти.
Стаскиваю рубашку и хватаю Даниэлу за руку, ту, в которой она держит «плечики». Спиной пячусь в кабинку, втягиваю ее в плен своих грязных мыслей и задергиваю за нами шторку.
— Нет, нет… - Принцесса закрывает рот ладонью, прячась от моих губ.
— Блядь… – Выдыхаю я, жадно запуская пальцы ей в волосы и до боли вдавливаю лицом в свое плечо. – Укуси меня, или я тебя прямо здесь отымею.
У меня едет крыша. Буквально. Хочется разорвать все ее шмотки, вытащит наружу и напомнить, что глаза у нее – просто гребаный космос, и гореть они должны ярче, чем Сириус. Даниэла влажно дышит мне в солнечное сплетение. Господи, какая же она маленькая, макушкой до подбородка едва-едва.