— Хм… Этот серый их слушаться не будет, упрямый, дьявол… эта малышка у нас до сих пор слегка прихрамывает… эта слишком медленная, да ещё с двойной ношей оторваться не выйдет, если по следу пустят жандармов… эх. Я, наверное, сошёл с ума. Но надеюсь, мне это когда-нибудь зачтётся.
Эйдан распахнул стойло, вывел белоснежную Арабеллу и стал быстро и не тратя лишних движений её седлать.
Не веря своим глазам, я подошла к нему.
— Ты… что же, ты её отдашь⁈ И тебе не жалко?..
В этот момент я была так поражена, что забыла, что это теперь, вообще-то, моя лошадь. Помнила только то, как он рассказывал, что вырастил эту красавицу с рождения, и как готовил к скачкам. И гордился её успехами, словно собственным ребёнком. И скоростью.
Бросив на меня страдальческий взгляд, Эйдан повёл Арабеллу к выходу.
— Если эта парочка влюблённых идиотов заберёт хозяйскую лошадь, им точно впаяют воровство у хозяев. Эта кобыла формально принадлежит лично тебе, Марго. Если ты не станешь заявлять о краже…
— Я не стану, — поспешно заверила я.
— … То с точки зрения закона так будет лучше.
— Но… это же твоя Леди Вьюга!
Он вздохнул. Глаза чуть подобрели. Моего лица коснулись горячие шершавые пальцы, огладили щёку.
— А это одна маленькая ревущая леди Неприятность, которая не сама шею норовит сломать, так вокруг неё вечно сплошные беды. Эй, малый! Иди-ка сюда на пару слов.
Пока меня облепила своими мокрыми объятиями Элли, грозясь непременно помолиться за моё здоровье и клянясь именем матери, что никогда-никогда не забудет мою доброту, Эйдан что-то тихо втолковывал Тому. Тот стоял по струнке. И кажется, чуть не готов был тоже в ноги упасть нашему конюху.
А я стояла, смотрела на его сосредоточенное лицо и тёмные очертания могучей фигуры, и глупо улыбалась сквозь слёзы.
Полли вдруг всплеснула руками.
— Ой, а что ж вы в дороге есть-то будете?
— Какое там есть, — отмахнулась Элли, вытирая лицо краешком передника. — Меня так мутит без конца, что кусок в горло не лезет. Мне главное поскорей уже отсюда. Не важно, куда. Лишь бы с моим миленьким.
Я надеюсь, Элли никогда не узнает, как отчаянно, как остро и горячо в этот момент я ей позавидовала.
— Вы готовы? — строго спросил Эйдан, подходя к нам. — Нельзя терять ни минуты. Мне кажется, я слышал стук лошадиных копыт в отдалении.
Элли вдруг побледнела.
— Мамочки… я ж сбережения свои не забрала! Жалование за полгода скопила… Под матрасом у меня…
Я в последний момент схватила её за локоть, когда она рванулась бежать.
— Куда, глупая⁈ Тебе нельзя в дом! Обратно не выпустят!
— Что же делать? — она чуть не плакала. — Как же мы доберёмся без гроша? Том недавно всё в деревню матушке отправил, они корову купили…
И тут меня осенило.
Я принялась поспешно выдирать из ушей серьги с хризолитом. Кольцо с пальца никак не хотело слезать, я больно содрала кожу. Чтобы расстегнуть дурацкую тугую застёжку от цепочки с кулоном на шее, потребовалась целая вечность. Пальцы дрожали, не слушались.
Эйдан смотрел на меня странным взглядом, но ничего не говорил. Вот и правильно, пусть лучше молчит! Наверное, считает меня сумасшедшей.
Поспешно сунув золото в руки опешившей Элли, я чуть не силой выпихнула её из конюшни. Там её перехватил бледный, но собранный Том. Мы помогли ей влезть в седло, и обняв покрепче свою драгоценную суженую, Том тронул лошадь.
Арабелла сорвалась с места стрелой, и вскоре её призрачно-белые очертания растаяли в вечерней тьме. Перемахнув через изгородь, лошадь должна была оказаться на узкой просёлочной дороге, которая уводила куда-то в сторону границы с соседним графством. В противоположном направлении от ближайшего большого тракта, на котором были хоть какие-то таверны и крупные города. Оставалось надеяться, что там искать подумают в последнюю очередь. Обе деревни, из которых были родом Элиза и Том, находились в нашем графстве, и на месте жандармов я бы в первую очередь проверяла, конечно же, именно там…
— Эй! Хватит дрожать. Всё хорошо будет, — Эйдан осторожно развернул меня к себе за плечи.
А мне вдруг в голову пришла ужасная мысль. Как я только могла об этом раньше не подумать⁈
Я вцепилась в рубашку у него на груди.
— А как же ты? Что будет с тобой, когда обнаружат пропажу лошади?
Эйдан тепло улыбнулся и склонился ко мне.
— А что мне будет? Скажу, спал и ничего не слышал, всё как ты просила. Наказать меня не посмеют. Я же не их слуга. Максимум — напишут лорду Честертону. Но я же тебе сказал — я бесценный сотрудник. Как-нибудь разберусь.
Он взял мои дрожащие руки в свои и крепко сжал, согревая.
— Детка, а теперь слушай внимательно. Ты прямо сейчас идёшь в свою комнату, раздеваешься и ложишься в постель. Грязные ботинки спрячь под кровать. Пусть твоя служанка тебе читает книгу. Когда мать заглянет — будем надеяться, она ещё этого не сделала — скажешь, голова болела и ты легла раньше. Вы уже три часа так сидите, и всё это время были вместе. Обеспечите алиби друг другу. Ничего не видели, ничего не слышали. Ясно?
— Я… ясно… — кивнула я поспешно, чувствуя, что меня трясёт и зуб на зуб не попадает.
— Вот и умница, — он поцеловал мои руки и согрел дыханием. — Иди уже скорей!
Но я по-прежнему оставалась на месте, не в силах сдвинуться с места.
— Э-э-э-э… — раздалось за моей спиной ошарашенное блеяние Полли. — А у вас двоих, что… это самое?..
Я резко выдернула руки из чужих ладоней и, сердито сверкая опухшими от слёз глазами, понеслась к выходу.
— Нет никаких «нас»! Между мной и мистером Эйданом ничего нет!.. и быть не может.
* * *
Всю обратную дорогу до дома Полли смотрела на меня, как священник на явление мифического зверя бормозавра, но любые попытки заговорить со мной я решительно затыкала.
Когда спустя час матушка осторожно приоткрыла дверь в мою комнату, я лежала с головой под одеялом, и уверенно изображала спящую. Полли усиленно мне подыгрывала, сидя на стуле у изголовья и старательно читая «книгу на сон грядущий».
Правда, перевирала каждое предложение, потому что всё ещё не могла отойти от глубокого шока.
Глава 13
Просыпаюсь незадолго до рассвета, и долго лежу в постели, безучастно наблюдая за тем, как светлеет небо. Рассвет бледный, хмурый. Мелкий дождь барабанит по стёклам. Не хочется ни вставать, ни о чём-нибудь вообще думать. Я знаю, что сегодня любая мысль будет меня ранить, словно я начинена изнутри острыми осколками, поэтому стараюсь как можно меньше шевелиться. Меня как будто ударило, сильно — но так незаметно, что снаружи я кажусь совершенно здоровой. Наверное, если сильно постараюсь, смогу даже улыбаться. И только внутри…
Медленно-медленно движутся изящные стрелки часов на крупном циферблате. Часы висят на стене напротив моей постели, маятник движется туда-сюда, я слежу за этими размеренными движениями так долго, словно надеюсь заснуть обратно. Это было бы неплохо. Во сне можно ни о чём не вспоминать. И ничего не чувствовать.
Он уедет сегодня утром.
А я, разумеется, не стану провожать.
Я не имею такого права. Честь семьи Клейтон велит держаться как можно дальше от места, где я забываю о том, к какому роду принадлежу. И что предстоит мне через каких-то пару недель.
В конце концов, уснуть ожидаемо не выходит. Когда понимаю, что каждое движение проклятого маятника и каждая тонкая линия, которую преодолевает минутная стрелка в своём движении, отзываются во мне тупой болью, решаю всё же подняться с постели.
Поворачиваю голову.
На стуле, всё ещё стоящем криво у моей постели, вверх обложкой лежит раскрытая книга.
Кое-как тянусь к колокольчику, звоню.
На мой звонок никто не приходит.
Жду. Звоню снова. С тем же результатом.
Вздохнув, поднимаюсь с постели. Голова кружится. Умываюсь ледяной водой из кувшина в уборной. Зеркало умывальника отражает ужасно бледную особу с тёмными кругами под глазами и мрачным взглядом. Кое-как вычёсываю спутанные рыжие локоны. Долго думаю, что делать с волосами, но в конце концов, махнув рукой, оставляю лежать по плечам. Матушка будет изрядно фраппирована моим внешним видом, но сегодня мне всё равно.
Долго копаюсь в своём безразмерном гардеробе, но всё-таки вытягиваю на свет божий старое домашнее платье цвета перезревшей сливы. Его я, по крайней мере, в состоянии надеть без помощников. Оно мне слегка мало, щиколотки открыты. Я носила его года два назад, с тех пор ещё немного вытянулась ввысь. Но я всегда называла его «платьем для унылого настроения», и этим хмурым осенним утром оно как нельзя лучше подходит, чтоб надеть к завтраку. Так я и поступаю.
— Марго! Что это на тебе? — хмурится леди Исадора Клейтон, отставив чашечку из тонкостенного мелийского фарфора на хрупкое блюдце. Розовощёкая пастушка с чашки смотрит на меня укоризненно. Да уж. Розовощёкость мне теперь не скоро светит. Зрелище у меня с утра — краше в гроб кладут. Впрочем, должно удачно вписаться в легенду о недомогании. Я планировала сразу после завтрака залечь обратно в постель. Аппетита не было, и спустилась я с единственной целью — разузнать обстановку в доме. Нет ли новостей об Элизе? Вдруг их поймали, пока я спала? Мне бы только узнать, что у них с Томом всё получилось, и можно с чистой совестью прятаться обратно с головой под одеяло.
От всего окружающего мира. От этого осеннего утра. От своих чувств, которые рвут сердце на куски.
— Платье, — пожимаю плечами я.
Тычусь поцелуем в тщательно выбритую отцовскую щёку. Усаживаюсь на своё место, ровно посередине длинного обеденного стола. Отец невозмутимо читает газету во главе. Мать — на противоположном краю. Бесконечно далеко друг от друга и от меня. Впрочем, все здесь уже привыкли, и только мне почему-то сегодня это кажется таким странным. Как будто я никогда раньше не замечала. Что близкие люди не просто так называются «близкими».
Когда кого-то любишь, хочешь быть как можно ближе к этому человеку.