Легли на моё лоно. И самыми кончиками пальцев, едва-едва касаясь, легко, будто пёрышко, провели сверху вниз по тонкой влажной ткани.
Я дёрнулась, но Эйдан углубил поцелуй и не дал мне сбежать.
Горячий язык коснулся моего языка — сплетаясь, жаля, дразня. Я со всхлипом втянула носом немного раскалённого воздуха. Попыталась свести колени, чтобы уйти из-под слишком ярких и острых прикосновений, но этого мне тоже не было позволено. Вот когда я пожалела, что сижу не как в дамском седле… правда, мои сожаления длились не долго. Они очень быстро потонули в водовороте ощущений, которым у меня не было названия.
Быстрее, быстрее… как бешеный бег лошади навстречу ветру.
Как самая опасная в мире свобода.
Я дёрнулась и разорвала поцелуй, потому что из груди рвался стон, который невозможно было сдержать.
Эйдан уткнулся лицом в мою мокрую шею и тяжело дышал в неё, время от времени прихватывая губами в лёгком поцелуе, пока его пальцы продолжали исследовать меня там, внизу. Гладили, кружили, прижимались…
— Вот они, прелести романтики в осеннем, мать его, лесу… — прохрипел Эйдан куда-то мне в ключицу. — Были бы руки чистые, я б сорвал с тебя эти чёртовы тряпки… а так терпи, моя девочка! Мучительно, я знаю. Ты не представляешь, как хреново сейчас мне.
— О-о-о… г-господи…
Я широко-широко распахнула глаза, когда от места, где меня трогали жадные пальцы, вдруг прострелило молнией, через всё тело, до звёздочек перед глазами. Словно весь мир взорвался и рассыпался осколками. И я рассыпалась вместе с ним.
Как теперь собраться воедино?
…Кажется, я на миг потеряла сознание.
Потому что, когда пришла в себя, часто-часто моргая, как удивлённая дура, — лежала щекой на груди Эйдана, и он крепко-накрепко обнимал меня обеими руками вместе со своей курткой. И вздыхал.
В моей голове вяло пронеслось, что наверное, так не должно быть. Чтобы только одному человеку из двоих было настолько ослепительно, всепоглощающе хорошо.
Но я понятия не имела, что могу сделать в такой ситуации. Потому что мне — было. А Эйдан только вздыхал, так тяжко, словно на его плечах были все скорби мира.
Наверное, надо было спросить у Эйдана, чем помочь. Но, во-первых, что-то мне подсказывало, что эдак надо будет нашу книгу перелистнуть страниц сразу так на десять. А во-вторых, язык отказывался повиноваться, я не могла вымолвить ни слова. Со мной впервые случилось то, что в романах называлось «лишиться дара речи».
Если уж совсем начистоту, я была преступно близка к тому, чтобы вообще заснуть, прямо так, на нём.
Когда Эйдан это почувствовал, издал особенно страдальческий вздох.
— Кхм-кхм… радость моя. Я, конечно, всё понимаю. Но давай-ка ты поспишь потом, в своей сладкой девственной постельке? Нам пора выбираться из этой кучи листьев, пока я себе задницу не отморозил. Все-таки не май месяц на дворе, увы.
Я попыталась кое-как принять вертикальное положение. Взгляд Эйдана тут же жадно впился в мою обнажённую грудь. Беззвучно ругнувшись одними губами, он всё же взял себя в руки, отодрал глаза от моей груди и стал наощупь торопливо поправлять и застёгивать на мне одежду. Усиленно делая вид, что ужасно, вот ужасно увлечён прекрасным осенним пейзажем вокруг.
— И как мне прикажете в таком состоянии на лошадь садиться? — пробурчал он с таким несчастным видом, что мне стало даже стыдно перед ним. Человек замёрз, а я тут разлеглась. Я собрала все силы в кучку и кое-как встала на дрожащие ноги.
Ох, божечки мои… кажется, придётся как оленёнку новорожденному, заново учиться ходить.
— Давай, детка, вот так… ножку сюда, я тебя подсажу… ч-чёрт! Одна в седле ты точно не удержишься. Придётся мне ещё пострадать. Ну что за день такой, а?
Обратно мы возвращались, сидя вдвоём на Звёздочке, в одном седле. Кардинал смирно бежал за нами.
Я старалась ни о чём не думать, лёжа у Эйдана на груди — снова. В колыбели его рук, которыми он уверенно направлял лошадь.
Но во мне тёмной тучей сгущалась тревога, и накрывало тоской от неминуемого расставания.
Чем ближе к Клеймору, тем сильнее.
Дождь давно прекратился, но небо было низкое, свинцовое, давящее.
Мы оба молчали всю дорогу, не произносили ни слова. Я подумала, что, наверное, если что-нибудь скажу, то разревусь навзрыд. Меня так качало от пережитых эмоций, и я вся так размякла и расклеилась, что этого можно было ожидать в любую минуту.
Сосредоточенный и задумчивый, Эйдан ссадил меня с лошади, расседлал её, завёл Кардинала и Звёздочку в стойла, всыпал овса, налил воды. Я нерешительно вошла в полумрак конюшни следом за ним. Следила за его уверенными и чёткими движениями, кусая губы.
А потом тряхнула головой.
Нет уж!
С самого детства каждый мой день был расписан до мелочей. С момента, как я сделала первый шаг, каждый мой шаг контролировался, и мне дозволено было ступать только в том направлении, которое одобрят другие.
Я не могла распоряжаться своей жизнью… но прямо сейчас могла — хотя бы тем немногим, что у меня пока ещё не смогли отнять.
Пусть моя свобода воли распространяется лишь на крохотное пространство размером вот с эту конюшню… для меня она станет целой Вселенной, и большего сейчас не надо.
Если это единственный бунт, который мне доступен, пусть будет так.
…Я решительно задвинула брус на дверях конюшни, запирая её изнутри. Стало ещё темнее.
Эйдан замер на мгновение. Его спина, обтянутая коричневой рубашкой, напряглась. А потом он медленно повернулся ко мне.
Я дёрнула плечами, сбрасывая куртку под ноги. И сделала шаг к нему.
— Эйдан… — начала смело. Но потом сбилась. Облизала пересохшие губы. Остановилась… подняла глаза на единственного мужчину во всём свете, которого хотела видеть своим первым. И единственным, если на то пошло… но вряд ли Вселенная способна на такие большие подарки для меня.
Если он и правда мой мужчина, он поймёт без слов, что я хочу сказать.
Эйдан изучал моё лицо с минуту напряжённым потемневшим взглядом.
— Ты достойна первого раза на белоснежных простынях, в лепестках роз… а не в старой конюшне в куче сена, как какая-то крестьянка.
— Я не хочу лепестков… — прошептала я жалобно, комкая платье в дрожащих пальцах. Предательские слёзы брызнули из глаз и прочертили дорожки по щекам. — Я просто хочу, чтобы это был ты.
Его губы дрогнули.
— Чёрт меня раздери… перед таким не устоял бы даже святой. А я совсем не святой, Марго.
Он в два шага преодолел разделяющее нас пространство. Подхватил меня на руки — потому что моё одеревеневшее тело меня уже не слушалось, и я сама не могла даже пошевелиться — и толкнул ногой дверь в ближайшее пустое стойло.
Глава 16
Мой любимый запах — запах сена и лошадей.
Мой любимый мужчина со мной.
Разве могло быть что-то прекраснее этого?
Эйдан бережно уложил меня на ворох колких травинок, не отрывая взгляда. Такого глубокого и почти торжественного, словно его глаза говорили мне что-то без слов. Я поняла, что почти не волнуюсь. Разве что самую малость — чуть-чуть дрожала под одеждой в ожидании того, что будет дальше.
Если бы мне дали книгу с пустыми страницами и предложили написать свою собственную судьбу, я бы не поменяла в ней ни строчки — в тех главах, что привели меня в это время и это место. Всё происходящее было слишком красиво… и до невозможности романтично.
Что будет дальше, я не стану думать прямо сейчас.
Пусть последние страницы останутся пока что незаполненными. Так мне будет проще верить, что возможны чудеса.
Положив меня, Эйдан выпрямился и отстранился. Сидел какое-то время молча рядом — и просто любовался.
— Ты такая красивая, Марго… вся светишься. И краснеешь. Не бойся, я не стану тебя раздевать совсем. Чтоб не поранить нежную кожу об сено. Хотел бы порвать одежду, как в твоих книгах, раз тебе так нравится, но тебе же ещё в чём-то добираться до дома. Поэтому… сегодня так — не сердись, мой дерзкий ангел!
Пальцы провели по моей нижней губе осторожной, очень нежной лаской. С моих полураскрытых губ слетел тихий вздох.
Пробежались ниже, по трепещущей шее, потянули вырез на груди так, чтобы оголить её. Слегка. Но эта полураздетость будоражит и сводит меня с ума так, что путаются мысли. Склоняется надо мной. Мимолётный поцелуй в напряжённые вершины… одна, затем другая… с тихим стоном подаюсь навстречу. Слишком медленно, слишком осторожно, слишком много одежды для ставшего болезненно-чувствительным тела… я уже почти не могу выносить этого ожидания.
— Да, вот так совсем хорошо. Какая же красота. Невозможно налюбоваться.
Новая порция ласки моей ждущей груди — шершавыми горячими ладонями, как ожог. Сжимает, до сладкой судороги между ног… отпускает… двигается ниже.
Неспешная ладонь огладила мой живот через платье… ещё ниже… я прикрыла глаза от волнения, когда почувствовала, как медленно движется ткань юбки по ногам — вверх.
Ни обуви, ни чулок с меня снимать не стали.
— Ах…
С сухим треском, резко и без предупреждения рвётся тонкая ткань моих панталон.
— Ну, кое-что порвать всё же придётся. Это будет только наш с тобой секрет, м-м?
Жадно вбираю глотки раскалённого воздуха пересохшими губами. Жмурюсь до звёздочек, комкаю в ладонях сухие травинки.
— И у меня появилась отличная идея, чем заменить немытые руки.
— М-м-м…
Изо всех сил стараюсь не кричать, впиваюсь зубами в ладонь. Не очень помогает. Когда его губы касаются меня там, где я даже не представляла, что можно целовать. Думаю, если бы хоть что-то подобное было написано хоть в одной из моих книжек, её автора уже сожгли бы на костре.
— Тише, тише, моя сладкая… ты испугаешь лошадей…
Во рту уже солёный привкус крови, так сильно я пытаюсь заглушить крики, которые рвутся из меня.
Особенно, когда к губам добавляется гибкий и горячий язык.
Меня рвёт на части ослепительным наслаждением, равного которому я никогда не испытывала. Эйдан крепко держит за бёдра ладонями, потому что моё тело изгибается и всё время пытается убежать от слишком острых и непривычных ласк.