И я уже чувствую, снова чувствую приближение того самого, знакомого уже ощущения взрыва изнутри…
— О нет, сердце моё, в этот раз подожди меня!
Эйдан разрывает поцелуй, оставляя во мне ощущение звериного голода, неутолённой смертельной жажды. Смотрю лихорадочно сверкающими глазами из-под ресниц, как он поднимается на ноги. Скидывает сапоги. И начинает медленно расстёгивать пуговицу на рукаве, не отрывая от меня пожирающего живьём чёрного взгляда.
Я неотрывно слежу за движениями длинных пальцев. Каждая, каждая пуговица на его рубашке для меня сейчас — гипнотический танец. Мгновение перед бурей.
Снятая тряпка летит куда-то в сторону. Он даёт мне еще немного времени насладиться открывшимся зрелищем. Стоит неподвижно, расправив широкие плечи, пока я, закусив губу, скольжу взглядом по рисунку мышц, по груди и рельефному животу, по загорелому мужскому телу, которого никогда не видела обнажённым. Так странно. Так красиво. И хочется скорей всё себе.
В момент, когда его ладони опускаются к поясу штанов, я всё же не выдерживаю и жмурюсь снова. Пожалуй, я ещё не настолько смелая.
— Раздвинь для меня ноги, Марго! Я хочу знать, что ты хочешь, — шепчет хрипло. Пока я схожу с ума и мои нервы плавятся от звуков шелестящей ткани. — Шире! Вот так. Умница.
В шею мне впивается жадный поцелуй, когда тяжёлое тело, наконец, накрывает моё.
Льну навстречу, обнимаю обеими руками, млея от невообразимо прекрасного ощущения тугой горячей кожи под ладонями, перекатывающихся каменно-твёрдых мышц.
Уверенная ладонь ложится мне на колено, приподнимает, отводит в сторону. Показывает, как лучше, как нам правильнее совпасть. Тихий шорох капель дождя по крыше. Снова моросит… Запах осенних листьев, сена и мускусный аромат мужского тела мешаются в один коктейль, которым я пьяна до головокружения.
Эйдан не двигается, и я чувствую на лице его ласкающий взгляд. То, как он любуется мной. Продлевая для нас обоих этот почти священный миг.
— Пожалуйста… — срывается с моих губ. — Эйдан… м-м-м…
Медленное и неотвратимое, как движение планеты вокруг своей оси, движение мужского тела в меня.
Распахиваю глаза от изумления. Прислушиваясь к ощущениям внутри. Пальцы Эйдана вжимаются в моё бедро до боли. Он пытается не спешить, но я ощущаю, как напряжено его тело под моими ладонями, я слышу тяжёлое дыхание, и гулкий стук сердца мне в грудь — там, где наша обнажённая кожа соприкасается так правильно и хорошо. Ему даётся с трудом эта бережная неторопливость.
Ещё чуть-чуть… ещё… господи…
Остановка.
Эйдан приподнимается на локте и впивается в моё лицо пристальным взглядом, тёмным, как самые глубокие бездны Вселенной. Мокрые волосы свисают на лицо, испарина на висках.
— Послушай, Марго… в твоих книгах было написано, что в первый раз бывает больно?
Ужасно удивляюсь.
— Нет, конечно!! А должно⁈ И с кем я о таком должна была, по-твоему, говорить — с маменькой⁈
В его глазах, когда он любуется моей паникой, столько нежности, что я задыхаюсь.
— Ну, теперь уже не важно. Это будет только в первый раз, любовь моя, потерпи.
Он падает на меня, вжимая всей тяжестью тела в податливое сено, и делает резкое движение вперёд. А мой крик тонет в жёсткой ладони, зажавшей мне рот.
Я как будто рухнула с утлого судёнышка в бурные воды девятибалльного шторма. Меня несёт властная и неудержимая стихия. Тугая боль, пронзившая всё тело, постепенно отступает. И с каждым валом обрушившегося на меня океана во мне разрастается что-то другое. Яркое, жгучее, прекрасное.
С каждым поцелуем и жадным прикосновением ненасытных рук.
В переплетении пальцев.
В синхронном дыхании и пульсе, звучащем в унисон.
В ритме сливающихся тел.
Мы вместе пишем новую главу нашей истории.
* * *
— Меня, наверное, скоро будут искать… — лениво проговорила я, лежа на голом плече Эйдана и равнодушно глядя в потолок. — Даже странно, что до сих пор не ищут.
— Дождь, — меланхолично проговорил он.
Мне как будто вдруг стало наплевать на весь мир за порогом нашего убежища.
Но так не может продолжаться вечно.
Я резко села, прижимая спущенный лиф платья к груди.
— А давай убежим! Эйдан, пожалуйста, давай убежим вместе! Прямо сейчас. Я ничего не хочу, мне ничего не нужно! Мне всё равно, кто ты. Пожалуйста, давай убежим!
Обернулась, с надеждой посмотрев ему в лицо.
Она была такой робкой, эта надежда. И такой безумной.
Эйдан лежал, подложив руку под голову, и покусывал травинку. Глядя на меня с непроницаемым выражением. Смотрел так долго, очень долго, прежде чем ответить.
Но ещё прежде, чем сказал эти слова — моя надежда уже умерла в груди, а крылья, что поднялись за моей спиной, рассыпались чёрным пеплом.
— Не думаю, что это хорошая идея, Марго.
У меня вся кровь отлила от сердца.
Я вскочила, торопливо оправляя юбки.
— Всё ясно.
— Что тебе ясно, несмышлёныш?
— Я тебя не виню. Я сама предложила себя, как последняя… ты просто взял предложенное. Прощай.
— Да стой ты! — рявкнул Эйдан, когда я опрометью бросилась к дверце стойла. Распахнула её, больно стукнувшись плечом. Глаза застилала мутная пелена, я уже не видела, куда иду.
— Не надо за мной ходить. Я не хочу больше ничего слышать. Довольно.
— Марго, мать твою!! Стой, кому говорят! Я не могу бежать за тобой голышом! Пр-роклятье… ай, да как знаешь!.. Совершенно сумасшедшее создание.
Кажется, у меня за спиной в дверцу стойла полетел со зла тяжеленный сапог. Пусть.
Я бы не выдержала того разговора, в котором он бы взывал к моему разуму и объяснял, почему простой конюх не может взять с собой избалованную неженку, которая ни к чему не годна, кроме как валять её по сеновалам.
Мне хотелось поскорее забиться в какую-нибудь нору и оплакивать свою глупость.
Пока добралась до дома, вымокла до нитки.
Оказалось, что меня и правда искали. Но я впервые в жизни просто ушла, оставив матушку посреди нотации, — так, что у неё отвисла челюсть.
Впрочем, обошлось без последствий. У меня очень быстро начался самый настоящий жар и лихорадка, и все странности моего поведения списали на простуду.
Три недели я провалялась в постели, не в силах двинуться с места. Мать сердилась. После того, как наш семейный лекарь убедил её, что со мной всё хорошо, просто надо меньше бродить под дождём, и я непременно скоро пойду на поправку, она стала регулярно приходить, стоять над моей постелью и высказывать мне за моё безрассудное поведение. Знала бы она, насколько на самом деле оно было безрассудным… наверное, её бы хватил удар.
Поездку отложили до моего полного выздоровления. Матушка утешалась тем, что по крайней мере, платья успеют дошить в срок. Правда, снова придётся снимать мерки и ушивать, потому что я сильно похудела. Аппетита не было совсем, никакого. В меня едва лезла ложка куриного бульона, всё остальное вызывало отвращение, стоило бросить взгляд.
Из Честертон-хаус пришло письмо, которое матушка немедленно зачитала мне, сияя от восторга, пока я пряталась с головой под одеялом. Но и туда доходили слова.
— Пишут, что с нетерпением ждут твоего прибытия! Разумеется, я не сказала, что ты болеешь. Кому нужна болезненная невеста. Списали на отцовский радикулит. А вот, послушай! Пишут, что «считают дни до встречи». Ты слышишь, Марго? Что за избалованная девчонка… доктор сказал, тебе давно уже можно подниматься с постели! Ну, выйди хоть в парк!
Но мне не хотелось. Вообще ничего.
Ещё неделю назад у меня должны были прийти «красные дни». Но ничего не было. Счастье, что новая служанка не разбиралась в моём календаре.
Глава 17
— Поднимайся! Немедленно.
Сквозь резко отдёрнутые шторы меня ослепил бледный дневной свет. В моём состоянии крота — ну, или летучей мыши — в котором я пребывала в последнее время, и такой показался мне невыносимым.
— Прекрати симулировать, — поджала губы мать, глядя на меня с высоты, и одаривая своим фирменным инквизиторским взглядом. — Ты больше не станешь вести себя как ребёнок, которому впервые в жизни отказали в удовлетворении каприза.
— Моя жизнь — это не каприз… — прошептала я.
Она сделала вид, что не услышала.
Поверх одеяла мне в ноги швырнули что-то объемное, пышное, противно-поросячьего цвета.
— Примерь. Бархат, как ты и хотела.
Как-то не так я себе представляла «бедро укушенной нимфы»… или как оно там.
Я села в постели, ощущая во рту противный металлический привкус. Голова немедленно закружилась.
— Вы с отцом отправляетесь в путь ровно через неделю. Я написала в Честертон-Хаус, вас будут ждать. По твоей вине вы упустили благоприятную погоду, и скорее всего уже ляжет снег, когда вы наконец-то тронетесь. Если у отца и правда обострится радикулит из-за холода — знай, что это будет исключительно твоя вина!
От количества вины на моих плечах у меня скоро уже станет потрескивать позвоночник.
Я снова промолчала, потому что это была единственная выигрышная тактика, когда леди Исадора Клейтон заводилась так, как сейчас. Она сложила руки на груди и добавила:
— И я хотела наконец-то поговорить с тобой более подробно о твоём будущем женихе. Мы многое должны обсудить. Как я слышала, у него крайне, крайне непростой характер. Ты должна будешь держать свой гадкий нрав в узде, и не дай бог хоть одна твоя строптивая выходка…
— Я буду тише воды, ниже травы, матушка, — перебила я, кутаясь зябко в одеяло. — А теперь можете дать мне немного побыть одной? Я еще не вполне здорова. Хочу полностью оправиться к поездке.
Не могу же я ей прямо сказать, что ни единого слова не хочу слышать про этого своего жениха. Мне становится плохо от одной мысли. Вряд ли матушке понравится, если меня стошнит прямиком на новое платье.
Она дала по мне два разряда молний из глаз, но всё же не стала продолжать разговор.
Молча развернулась и с королевской осанкой выплыла из комнаты. Аккуратно прикрыв за собою дверь. Потому что истинные леди, разумеется, не хлопают дверью, даже если злы, как сто чертей.