– Как жаль, что ты не с нами, Володя, – покачал головой Голованов. – Не убил ли?
– Отойдет.
– Кресту звонил? – усмехнулся майор.
Байбак не ответил, молча налил себе коньяку, не предлагая гостю, выпил.
– Я к тому, что в машине старый его знакомец сидит, полковник Грязнов из МУРа. Два раза Креста твоего брал.
– Показывай лучше, где припухают твои управляемые, – хмуро проговорил Байбак.
– После того, как он сядет в машину, – кивнул на Коршуна майор. – Зашевелился…
Байбак склонился над товарищем, потрепал его по щекам:
– Поднимайся, Леня.
Коршун сел, крепко потер лицо ладонями.
– Сдал ты меня, Володя…
– Глотни, – протянул ему рюмку Байбак.
А в машине возле проходной негодовал Грязнов:
– Скрываете вы что-то от меня! Что молчишь, Филимон?
– А что говорить-то?
– Чего удумали? А ну рассказывай.
– Ничего.
– Где он? Почему не идет?
– Придут…
– Думаю и не могу догадаться. А то, что дело дерьмецом пахнет, чую.
– Ты не думай, не переживай… Идут!
На дорожке, ведущей из особняка к проходной, показались Голованов, Байбак и Коршун. Филя негромко свистнул, и сразу из кустов появился Шура Дьяконов.
Коршун смирился со своей судьбой после того, как Байбак сообщил ему, что приказ о его сдаче получен от Креста. Он подумал, что лучше тюрьма, лагерь, но лишь бы Крест молчал, а еще лучше, чтобы забыл о существовании Коршуна.
– Иди возьми свои игрушки, – сказал Голованов после того, как Коршуна посадили в машину. – Или минеров вызовешь, Володя?
– Ясненько, – хмуро проговорил Грязнов.
– Пусть возьмет, – сказал Байбак.
К проходной подлетел «рафик», из которого выскочили «волки» и быстренько окружили «Волгу».
– Сходи, Филя. А ты, Володя, постой с нами, покури.
Филя ходил недолго, не успели парни и по паре сигарет выкурить.
– Порядок, командир.
– Покажи господину Байбакову, а то он дол-го не верил.
– Я и сейчас не очень-то верю, – сказал Байбак.
– Можно отсалютовать, – улыбнулся Фи-ля. – Я одну оставил. Во-он в той клумбе.
– Розы. Жалко.
– Салютуй, – помолчав, сказал Байбак.
– Ты предупреди своих «шестерок». Как бы они от страху в штаны не наклали!
– Салютуй! – упрямо повторил Байбак.
– Отставить! – подал голос Грязнов.
– Человек просит, – усмехнулся майор. – Почему бы его, шеф, не уважить?
Грязнову тоже было любопытно узнать, на самом деле были установлены настоящие мины или парни взяли на понт местного авторитета.
– Хорошо. Пиши, – подавая Байбаку блокнот и ручку, приказал Грязнов. – Я, такой-то, проживающий там-то и там-то, при неосторожном обращении с газовым баллоном… Почему не пишешь?
– Передумал.
– И правильно сделал, – похвалил его Грязнов. – Забери, Филя. Пригодится.
– Будь здоров, Володя, – попрощался с Байбаком майор Голованов.
Байбак ничего не ответил и зашагал к своему дому.
Примерно через час Демидыч, Шура Дьяконов и Коля Орлов доставили Коршуна в камеру следственного изолятора Управления внутренних дел Ставропольского края, а сами поспешили в Татарку, в дом Николая Васильевича и Насти, где их ждали друзья.
Ночью Ленька Грищук, он же Коршун, был задушен в камере следственного изолятора.
В народе верно говорят, что два медведя в одной берлоге не уживаются. Не ужились губернатор Колесниченко с мэром города Головачевым Павлом Андреевичем. Мэр был чистой воды демократ, искренне верил в народовластие, истинным демократом считал академика Сахарова, чей портрет висел на стене его рабочего кабинета. Казалось бы, обязанности и права губернатора и мэра определены законом. Губернатор в ответе за край, мэр – за город. Вроде и делить-то нечего. Однако в любом регионе страны, исключая столицу и в какой-то мере Санкт-Петербург, трения между этими двумя ветвями власти неизбежны, потому что хозяйство городов крепко связано с хозяйствами регионов.
Первое время терпел Головачев, шел на уступки губернатору, но, видя, к примеру, что полученные средства из центра на нужды города используются исключительно на нужды края, не смолчал, выступил против. А что делать, если деньги, предназначенные для выплаты пенсий, ушли в коммерческий банк, где их крутили около полугода, и так закрутили, что пенсионеры остались без пенсии. На этот раз выкрутился Головачев, оторвал деньги от заводов, выделенные на усовершенствование рабочих цехов, на закупку нового оборудования, но дальше пошло-поехало… КАКТ богател, в крае виллы строились для «новых русских», разорялись колхозы и совхозы, а приватизация подрубила хозяйства под корень. Мэр пошел на крайний шаг, обратился за помощью к народу, выступив с прямым воззванием по телевидению. И что же? Народ смолчал. Для Головачева это было ударом, он предполагал, что люди выйдут на улицы, поддержат его. Но вышли лишь несколько десятков, и то коммунисты, с красными флагами и портретами Ленина, а коммунистов мэр не признавал.
Позднее он понял, что люди уже никому и ничему не верят: ни коммунистам, ни демократам, ни национал-патриотам, ни Думе, ни правительству, ни самому всенародно избранному, они надеются лишь сами на себя. Тогда Головачев избрал другую тактику, исподволь начал собирать компрометирующий материал на губернатора и его окружение, и это ему удалось, да иначе и не могло быть, потому что оборзели людишки. С точными выкладками и данными по фактам коррупции среди выдвиженцев губернатора, с биографиями уголовных элементов, ставших директорами различных фирм, мэр вылетел в Москву и лично передал материалы генеральному прокурору.
Через некоторое время в край нагрянул прокурор следственного управления Генпрокуратуры Чирков, подробно обсудил все дела с мэром, пообещал разобраться, и «разобрался». В столе, отнюдь не губернаторском, а в столе мэра была обнаружена крупная сумма в валюте, а его сын был арестован за связь с чеченцами, переправлявшими наркотики на Запад. При аресте у сына и в карманах, и в его сейфе были обнаружены наркотические вещества. И снова Головачев полетел в столицу, пытался доказать, что его спровоцировали, но… помыкался по кабинетам и понял, что все чиновники от мала до велика куплены и перекуплены, что никому никакого дела нет до интересов простых людей, а думают они лишь о своем кармане. Аудиенции Президента мэру добиться не удалось, и он снова поехал в Генпрокуратуру, где ему все же повезло, потому что встретился он с заместителем генерального прокурора Меркуловым Константином Дмитриевичем. Тот внимательно выслушал Головачева, ни разу не прервал, тут же вызвал Чиркова и приказал ему немедленно подготовить материалы по Ставропольскому краю и положить ему на стол. «Дела ваши, уважаемый Павел Андреевич, плохи, – прямо сказал Меркулов. – Я-то вам верю, но этого далеко не достаточно. Цель ваших противников – убрать вас с поста. Настоятельно вам советую идти на прием к секретарю Совета Безопасности. Я попрошу его принять вас сегодня».
К вечеру секретарь принял мэра. «Меня ознакомили с вашими проблемами, – сказал он. – Езжайте и работайте». «И это все?» – спросил Головачев. «А разве этого мало?» – вопросом на вопрос ответил секретарь.
Решение выдвинуть свою кандидатуру на пост губернатора пришло к Головачеву после того, как он узнал о выдвижении Михаила Юсина.
– Ну если ворье полезло в губернаторы, то мне сам Бог велел, – сказал он на первом же собрании по выдвижению.
А когда исчез на некоторое время Супрун, решение мэра выдвинуть свою кандидатуру окрепло. Он не знал подробностей похищения Супруна и теперь с нетерпением дожидался его прихода. Главное, о чем хотел узнать мэр, – не отступил ли от своих принципов Федор Степанович, не струсил ли.
– Павел Андреевич! К вам посетитель, – пропел женский голос по микрофону.
– Пригласите.
Отношения между мэром города и Супруном были доброжелательные, хотя Федор Степанович на дух не принимал демократию в том виде, как она создалась в России. Но в подобном виде не принимал ее и Головачев, бывший прежде ярым демократом. Вот и теперь они встретились по-дружески, даже приобнялись.
– Жив, курилка! – рассмеялся Головачев.
– Я-то жив, на тебя удивляюсь!
– И я живу!
– Тому и удивляюсь.
– Я и сам, Степаныч, удивляюсь, – посерьезнел Павел Андреевич. – Вся сила у них, ан не трогают!
После рассказа Супруна о своих матырствах Головачев спросил:
– Не передумал, Степаныч?
– Ты о чем?
– О выборах.
– Может, и хотел бы передумать, да теперь не имею права. Ты знаешь, подписи я не собирал, на митингах не кричал, не бил себя в грудь, никому ничего не обещал. Народ все сам сделал. Назад пути мне нет.
– Два человека пройдут во второй тур. Ты и Колесниченко.
– А почему не Головачев?
– Люди знают меня как демократа, а демократам сейчас веры нет.
– Если бы все делалось верой…
– Вот почему и говорю, что пройдет Колесниченко. Купят, наговорят, обманут, пристращают, но кое-что и доброе сделают. Убежден, что выплатят зарплату. У них власть, у них и деньги.
– Много ошибок ты наделал, Павел Андреевич, – помолчав, проговорил Супрун.
– К примеру?
– Я тебе главную причину выдам, а примеров можно сосчитать много.
– Слушаю тебя, Степаныч, – помрачнел Головачев.
– Не своим умом ты живешь. Заграничным: американским, германским, французским, но не родным, русским. Оттого все твои беды… Забыл! Международным валютным фондом! Просите, ноете, унижаетесь, вам, дерьмократам, кидают кость, ну вы и гложете!
– Я вроде, Степаныч, у заграницы ничего не просил, – нахмурился мэр.
– У Центробанка просишь, у премьера, у замов, а они просят у заграницы. То на то и выходит. А заграница дает в кредит. В долг! А кто отдавать будет? Дети наши, внуки! Что такое деньги? Бумага. А вывозим-то лес, руду, гоним газ, нефть, медь, алюминий, золото!
– Кто же знал, что так получится? Задумано было ведь по-другому. Хорошо было задумано, – возразил Головачев. – Ты припомни, как приходил к власти Президент. Вся страна за ним шла.