Трактир «Яр», будущий ресторан «Яр», располагался неподалеку от Кузнецкого моста. Хоть и открылся он только в этом году, но был уже очень популярен в среде московской знати. Считается, что здесь якобы подают самые что ни на есть настоящие блюда французской кухни.
Я перед визитом к Амалии заехал, чтобы заказать столик, ну и чего скрывать, прицениться к меню.
Однако… Шампанское — пятнадцать деревянных (не серебром), вино — семь, курица с трюфелями — тоже семь… О! Черепаховый суп есть, стоимостью в девять рэ всего! К тому же ассигнациями. В общем, думаю, не разорюсь из-за ужина на две персоны.
Столик выбрал самый лучший. Нет, в самом столике — круглом, покрытым кружевной скатертью — ничего необычного не было. Но сзади него был плотный ряд колонн высотой в метр, отсекающих нас от лишних глаз и чужих ушей. В общем, уютное местечко. Ещё и сидячие места на диванчике в виде полумесяца расположены были на одной стороне стола. То есть сидеть будем хоть и не вплотную друг к другу, но рядом, и, чем чёрт не шутит, коленку девицы я полапать смогу…
Впрочем, затея, скорее всего, глупая, и деньги я зря потрачу. Амалия — барышня знатная, воспитанная, с норовом и родословной. 'Избалованная мажорка! — так бы про неё сказали в будущем. Если б не те злополучные стихи, которыми я случайно её заинтересовал — да она бы в мою сторону и не взглянула.
Ко мне, между прочим, не погнушался подойти сам хозяин заведения — господин Транквиль Яр собственной персоной. Перебросились с ним парой учтивых фраз, и он высказал одобрение моему французскому: мол, почти все господа заметно хуже говорят. Ну, приятно, чего уж. А народу здесь пока немного — по причине раннего часа. «Вечером будет аншлаг», — не без гордости сообщил мне месье Яр.
Впрочем, до вечера Амалию, разумеется, никто бы и не отпустил. Родители у неё, хоть и не строгие, но девушки нынче обязаны соблюдать кучу условностей. А одна из них гласит: коли барышня идёт в заведение с кавалером — быть при ней непременно кому-нибудь из благонадёжных. Поэтому и раскошеливаться мне придется не на двоих, как планировал, а на троих. Амалию отпустили только с гувернанткой — статной молодой особой со слегка брезгливым выражением на лице. Вид у неё был настоящей французской леди. И что поразительно… в глазах моих — ну, в глазах Германа Карловича, скажем так, — эта самая гувернантка выглядит куда как интереснее своей воспитанницы.
Маменька была категорически против, чтобы мы с Амалией наедине оставались. Папенька? Папенька, уверен, меня бы понял… если бы речь шла не о его родной дочке. Но тот сейчас, в любом случае, отсутствует — на Кавказе служит. Ведь папенька Амалии — целый полковник! А в том регионе сейчас по-настоящему горячо — Персия готовится к захвату наших крепостей.
Это я узнал же по дороге в «Яр», сидя в своей карете, которую, мадемуазель Жозефина, та самая гувернантка Амалии, осмотрела с неким пренебрежением. Да и мой скромный внешний вид ей явно не зашёл. Видно было, что причины внезапного интереса к провинциальному простачку своей подопечной Жозефина не понимала.
Однако два момента мою репутацию в её глазах спасли. Первый — мой французский. Второй — букет, который я составил сам, своими руками, с учётом не размера, а вкуса. Не из тех, что ныне модны — чем пышнее и дороже, тем лучше, — а скромный, но со вкусом. Красные розы, белые гвоздики, желтые хризантемы. Всё это аккуратно подрезано и уложено в небольших размеров композицию, перевязанную тонкой шёлковой лентой. Такой букет, знаете ли, и в руке удобно держать, и смотреть приятно.
— Очень необычный букет… Первый раз такой получаю, — призналась Амалия, разглядывая моё творение.
— Я назвал его «Бургундия», так как использовал цвета их герба в композиции.
— Так это вы лично составили? — влезла в наш разговор Жозефина. — Весьма необычное для молодого дворянина увлечение. Они ж сейчас, как правило, либо охотой увлечены, либо стрельбами… Ну или разговорами о дамах. Промеж себя, конечно.
— С охотой, знаете ли, в последнее время у меня как-то не складывается…
И я рассказываю присутствующим дамам про случаи с медведем и кабаном.
— Жуть какая! — в голос высказались обе.
Тем временем к нашему столику подоспел черепаший суп. Попробовал — и понял: нас дурят! Что я, черепахи никогда не ел? А вот довелось, было дело. А тут её явно заменили. И, пожалуй, говядиной.
— Человек! Пригласи повара, который готовил это блюдо! — решительно потребовал я, собираясь сделать выговор.
Мои рассказы про охоту, как я и опасался, окончательно закрепили за мной образ деревенского провинциала. Надо срочно возвращать позиции!
Подходит и повар, судя по морде — тоже француз, и довольно экспрессивно начинает спрашивать, что мне не понравилось.
— Вы из Франции? — спрашиваю я.
— Да, я гасконец! — гордо отвечает он.
Ещё и гасконец! А гасконцы в это время, что наши горячие чеченские парни — такие же задиристые и вспыльчивые.
— Уважаемый, может, суп и называется «Bouillon à la tortue», но в нем точно говядина, а не черепаха!
— Ну конечно! Где я вам черепаху возьму в России? Но вкус очень похожий. Я лично разработал состав специй, которыми мариновал мясо. Уверяю, это блюдо не отличить от настоящего черепахового супа из Парижа!
— Что вы, Лёшенька. Повар, право, не виноват, что нам приходится жить в этой варварской стране, — вступилась за мэтра Амалия.
То, что повар размазал меня аргументами — это ладно. Раз не стал врать про наличие черепахи в блюде, то пусть — прощаю. Но вот то, что Амалия позволила себе так пренебрежительно высказаться о России, меня почему-то задело. А тут ещё Жозефина подлила масла в огонь:
— Ну, может, когда-нибудь и Алексею посчастливиться насладиться европейской цивилизацией и сравнить её с русским варварством.
Глава 12
Ну куда уж нам! Мы к лягушкам да черепахам в супах непривычны.
Я замер, будто меня окатили ледяной водой. Слова Амалии, сказанные тем особым тоном, каким говорят лишь люди, привыкшие жить вне границ и флагов, неожиданно отозвались в сердце обидой. Вроде и не молод я душой, и ко всему привычный, а вот вишь как…
— Простите, мадемуазель, — говорю я, медленно вставая из-за стола, — смею заметить, что если уж Россия и считается варварской страной, то, право, не потому, что черепахи в ней не водятся, а потому, что здесь дозволено столь легкомысленно и пренебрежительно о ней отзываться.
Я специально стараюсь говорить высокопарно, изображая из себя обиженного деятеля культуры.
Амалия слегка побледнела, но во взгляде её по-прежнему читалась снисходительность к провинциальному дворянчику с чересчур пылкой душой и тягой к патетике.
— Уважаемая, — продолжил я уже сдержанно, обращаясь к наставнице, — в этой самой России, которую вы столь поспешно осудили, меня бывало кормили ржаным хлебом, испечённым на углях и поили простым квасом, но клянусь вам, я никогда не встречал ни одного француза, который не был бы принят на нашей земле хлебом-солью…
Повар стоял поодаль, слегка потупившись. Но, кажется, с каждым моим словом его французская надменность таяла, уступая место… уважению, пожалуй. А может, и лёгкому удивлению к моей способности говорить о простом с достоинством.
В зале воцарилась тишина: оказалось, наш разговор услышали и другие — беседы за соседними столиками стихли, и не одна пара любопытных глаз обратилась в нашу сторону.
— Быть может, Россия и не столь изысканна, как Франция, но люди здесь — с сердцем. А это порой ценнее трюфелей, — говорю я уже не столько для знакомых дам, сколько для всего зала.
— Как говорится, не черепахой единой сыт русский человек, — заканчиваю уже шутливо, дабы смягчить свою излишне резкую отповедь.
В зале раздались аплодисменты. Сначала одинокие хлопки, затем — негромкий, но вполне ощутимый одобрительный гул. Несколько офицеров за соседним столиком, которые до этого, возможно, глазели исключительно на Амалию и Жозефину, теперь с интересом смотрели на меня.
— Гарсон! Лучшее шампанское — за тот стол! — прокричал дядька из компании военных, лет под полтинник — самый старший и, судя по всему, главный у них.
— Гарсон, даме — торт! Самый большой! — уже с другого конца зала подхватил прилично одетый молодой господин, сидящий в компании с барышней и ещё одним щёголем.
Подслушивали? Или это не нам вовсе? Но показывают на нас, и мне приходится принимать дары и ещё учтиво благодарить. Может и не так надо себя вести, но ни Лешенька, ни Герман Карлович не в курсе, как правильно действовать в подобных ситуациях.
Но, вроде, никого не обидел… А обстановка за столом после моей, может быть слишком горячей тирады, накалилась. Жозефина задрала нос и обиженно замолчала. Амалия вроде бы и ведет со мной разговор, но довольно скучающим тоном, который говорит, скорее, о том, что интерес ко мне она потеряла. Пожалуй, точно — разозлил я её! Положение надо спасать…
— А слышали новый анекдот? — спрашиваю я и, не дожидаясь ответа, перехожу с французского на русский.
— Дама гуляет с мужем по парку…
— По какому? По Кремлёвскому? — кисло перебивает меня девушка.
— Пусть будет по нему… Вдруг встречает подругу. Дамы начинают щебетать промеж себя. Подруга:
— Как мило, что вы с мужем гуляете вместе!
— О! Я очень люблю, когда муж рядом… Рядом, я сказала! (последнее я рявкаю изо- всех сил)
Гувернантка фыркнула, очевидно, не поняв (или не приняв) русского юмора, а вот Амалия прыснула, прикрыв рот ладошкой.
— Ой, а у нас в провинции есть родственник… так на него жена тоже покрикивает. Как на собаку! А ещё расскажите?
Анекдоты? Их есть у меня! Я начинаю травить один за другим. И вот, увлекшись, выдал… не то чтобы пошлый — скорее, скользкий, на грани допустимого. И тут же выясняется, что Жозефина русский знает весьма неплохо!
— Господин поэт, вы не должны забывать нормы приличия! — вскинулась она. — Амалия! А за вас мне стыдно!
— И-и-и-и, — пищит от смеха её подопечная.