Чин выпрямился, как по команде, и бодро отрапортовал:
— Было такое в прошлом годе. Повредили хомут. Так, полиция и возместила. Господину Тиняйникову, купцу третьей гильдии, уплачено было двадцать пять копеек серебром, да и извинения официальные приложены. Письменные, с гербовой.
Служивый сделал паузу, как будто дал мне время оценить величие местной надзирательной системы, и продолжил уже мягче:
— Вам бы, сударь, вернуться туда, где ваша карета стояла. Может, кучер и возвратился уже. Ну, ежели не сбежал, конечно. Ну, а коли сбежал — так это опять же к нам… — развёл он руками. — Квартальный такими делами не занимается.
— Да не сбежит он! Гнать буду, а не уйдёт! — в сердцах рявкнул я и отправился обратно к ресторации.
— Верю! По всему видно — душевный вы человек, — донеслось мне в спину.
Пожалуй, сказано было это насмешливо. Или мне уже кажется спьяну?
Подойдя к питейно-едальному заведению, я, наконец, обнаружил свою пропажу.
Из кареты торчала Тимохина задница, голова же кучера находилась внутри. Штаны, кстати, у моего крепостного грязные и порванные! Как горит-то всё на нём! Разорит меня, шельмец. Если раньше не доведёт до психоза.
— Ты где был, скотина⁈ — грозно спрашиваю я, подходя ближе и сдерживая желание дать пинка.
— Ты не поверишь, меня ведь чуть не убили только что! — развернулся на знакомый голос Тимоха, и я понял, что непорядок со штанами — это так, ерунда. Весь кафтан моего крепостного был залит кровью!
— Тебя что, ножом пырнули? — гнев мой вмиг испарился, уступив место волнению.
Глава 17
Нет, товарища моего, к счастью, не прикончили. Однако поволновался я не зря — покушение было, и вполне настоящее. Его действительно пытались зарезать, и лишь умыкнутая, как я подозреваю, у мадам Хитро табакерка, спасла уже начавшее принимать солидные размеры брюхо моего конюха.
— И ведь деваться некуда было. Полицай этот поганый, когда я вздумал возражать, такого тумака отвесил, что аж звездочки в глазах словил! Пришлось ехать, ловить злодея.
— Ну и сидел бы себе на козлах, чесал бороду. Зачем на нож-то кидаться? Ты ж обычно трусишь, а тут вдруг геройствовать вздумал.
— Я⁈ На нож⁈ Я трусишь⁈
Тимоха завис, вероятно, раздумывая, как бы возразить. По лицу его было видно, что конюх колеблется меж трёх версий:
а) он вовсе не кидался, а, наоборот, ховался от ножа;
б) он вовсе не трус, а стратег;
в) он помогал органам охраны порядка.
— Я не струсил, — промямлил он наконец. — Просто проявил осторожность и решил отойти к забору. Кто же знал, что там дыра, и бандит этот побежит в мою сторону!
— Так отошёл бы от дыры!
— Да не видел я её! Там доски отодвигались, а так забор целым выглядел. Космач этот — разбойник, которого ловили, знал об этом, поэтому в переулок и сиганул.
— И что — поймали вражину?
— Куда там! Он и меня пырнул, и полицая того, что при исполнении был. Пришлось сначала служивого в губернский лазарет везти.
— Во-о-о! Теперь этот матёрый разбойник на тебя ещё и злобу затаит! — с удовольствием пугаю я собрата по попаданству. — Поймает где при случае и дорежет!
— Одежду, вишь, испортил, — ворчит конюх, крутя в руках табакерку, — хорошо хоть до живота нож не достал. Табакерка спасла…
А вещица, гляжу, добротная. И даже вроде как серебряная!
— Сп…ил? — стало интересно мне.
— Да ты что, барин! — обиделся Тимоха. — Это ж подарок от Макара. Он, значит, отдарился так за цыгана. Помнишь? Без меня бы ведь тогда от него не отбился.
— Ой, не ври, Тимоха. Барину врёшь, — смотрю на своего крепостного с подозрением.
— А за что, думаешь, награда? — насупился конюх.
— Так, мыслишки похабные в голову лезут… Может, не от садовника вовсе, а от какой-нибудь служанки подарочек? В благодарность за ночное бодрствование…
— Не-е… Это, чтоб ты знал, сама графиня Макару дала! — с достоинством сообщил Тимоха.
— Да ну⁈ — изобразил я искреннее изумление.
— Табакерку дала, а он не курит. Вот мне и отдал, — буркнул геройски пострадавший, проигнорировав мой весьма прозрачный намёк.
— Ладно уж, — махнул я рукой. — Чё теперь… Поехали, пока Космач не вернулся с подкреплением.
Тимоха молча взобрался на козлы, а я устроился в салоне. В карете свежо — к вечеру похолодало, и температура, пожалуй, градусов до десяти опустилась. Вообще-то, в моём транспортном средстве и печурка имеется — медная, пузатая, с дверцей. Но топить её смысла нет: ехать недалече, а запах угля только одежду пропитает.
Заходим в гостиницу и прямо у дверей сталкиваемся с выходящим из гостевого дома Владимиром. Причём он не просто выходит, а с вещами — узел под мышкой, в руке — плетёная корзина. И лицо при этом бодрое, как у человека, который решил начать новую жизнь. Думаю, на улице его уже ждёт пролетка. Ну или телега, если не хватило на пролетку.
— Хорошо, что ты вернулся, Алексей, — обрадовался мне Владимир. — Я попрощаться хотел! Нашёл хорошее место — привратником в ресторане. И это… ты мне пять рублей ещё должен. Серебром.
Володя у меня, конечно, на жаловании, но, чёрт побери, как жаль, что он уходит! Как бы то ни было, с ним в нашем домике — пусть и стоящем в самом сердце Москвы — было бы куда спокойнее. Человек он с боевым опытом и кулак у него увесистый. Действует быстро, без лишних слов и церемоний — как бы сказали в будущем, не менжуется.
Но удерживать не стану — дело житейское. Как говорится: «рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше». Имеет право. Тем паче, что я ему обязан не только здоровьем, но, быть может, и жизнью. Стоит только припомнить ту историю с медведем. Или с беглым каторжником…
— И много платить обещают? — интересуюсь я.
— А там, Лексеич, и вовсе жалованья нет, — отвечает Владимир. — Должность — швейцарская, а потому платят мне не по расписанию, а по совести посетителей: кто сколько подаст — тем и жив буду.
Правда, с того дохода придётся треть распорядителю отчислять — таков порядок. Но человек, что позвал, надёжный — вместе служили. Я думал, он вовсе сгинул — ранили его дюже. Ан нет, оклемался, и ныне при деле…
Владимир замялся на мгновение и, почесав затылок, спросил:
— Ты не в обиде, случаем?
— Да ты что! — хлопаю его по плечу. — О чём речь⁈
И даже не задал тот глупый вопрос, который вертелся у меня в голове: «А как же Матрёна?»
Хотя… Тут подобных Матрён много. Но такая, как моя, — одна. И готовит, и чистоту блюдёт, и характер не гадючий. И ещё, что немаловажно, — честная. Хотя, признаться, в этом столетии даже уж и не знаю, считать ли это достоинством.
Так что, может, и не такой уж верный выбор сделал мой бывший учитель фехтования. Кстати, толком ничему я у него так и не научился. Хорошо хоть тело чего-то помнит — мышечная память работает. А то вообще стыдно было бы.
Ладно, будем жить втроём: я, Тимоха и Ольга. А нет… Не будем. Ольга тоже уезжает — только утром. Спрос на гувернантку с опытом, как оказалось, велик: за полдня она нашла себе место… у купца Тиняйникова. Вот так совпадение!
Это тот самый купец, про которого говорили, что он то ли пострадал «за полицию», то ли получил от неё благодарность. Или извинения… Впрочем, неважно. Купец он третьей гильдии, но с явной претензией на вторую. Его лавка — в нашем районе, дом — там же. В семье две девочки — пяти и семи лет, поэтому работы для гувернантки много.
А главное — никаких приставаний. Капитал купцу от тестя достался, поэтому в доме заправляет всем жена. Девочек учить ещё лет пятнадцать, а значит, Ольга там всерьёз и надолго. И я, признаться, за неё теперь совершенно спокоен.
Выходит, куковать нам теперь с арой вдвоём в доме? Может, и вправду стоило сдать это жильё нынешним постояльцам, а самим переселиться куда попроще? Деньги, между прочим, тают на глазах. И это — не фигура речи. Если так пойдёт и дальше — перспектива остаться без гроша в кармане весьма реальная.
А тут ещё напавшая меня жаба шепчет: «дай ему ровно пять, как и просил». Но не послушался — задушил её в себе и отсчитал Володе пятьдесят рублей. Вместо пяти. Хотя надо признать — те пять он просил серебром, а я дал ассигнациями, так что премия вышла… скромная. Символическая, скажем так. Но ничего. Адрес он знает, и я ему прямо сказал: если что случится, пускай без церемоний обращается. Надёжные люди — не всякий день встречаются.
То же самое предложил и Ольге.
— Да я и без того в долгу перед тобой, — сказала она. — Только вот что… ежели граф, али тот его прихвостень станут настаивать, чтоб ты указал, где я обитаю… то уж не молчи. Купец — не граф, конечно, но своих в обиду не даст!
— Видел я сегодня и графа, и слугу его, — ответил я. — Франт этот ни словом не обмолвился хозяину обо мне, так что и спроса с меня быть не может, — успокоил я женщину, но порядочность Ольги в очередной раз удивила.
Но в случае с Ольгой давить пришлось не жабу, а щедрость. Признаться, в кармане рука уже нашарила очередной полтинник, но… сдержался, и деньги остались при мне.
Ольга уехала только утром. Я даже распорядился, чтобы Тимоха отвёз даму в карете — всё-таки она близкий мне человек. Кучер, конечно, поворчал, но поехал.
На прощание Ольга вручила мне небольшую книжицу стихов на французском. С потрёпанной обложкой, страницами, местами пожелтевшими… Да и французский я знаю не настолько хорошо, чтобы понять художественную ценность стихов. Но всё равно приятно. И вроде бы — ничего особенного. Но тут, в XIX веке, по-другому и не прощаются.
Я же в ответ сунул ей мешочек с лавандой. Немного поюзанный, признаюсь, — ещё в первый день купил, чтобы бельё в сундуке не пахло затхлостью. Но запах для меня оказался слишком навязчивым.
Едем принимать дом. Поскольку время приближается к полудню, то, чтобы не платить ещё за сутки, выселяемся. Если нужно будет жильё, то уж найдем его. Люди в Москве предприимчивые: торгуют, жарят, парят, шьют, тачают, и если есть возможность заработать копеечку — своего не упустят.