Оглядел зал. Остались два морячка, четыре офицера и три дамы, среди них — носатая подруга Ольги. Да и плевать, что подумают. Я решительно поднялся, галантно подал Ольге руку, как будто для танца — всё-таки вяленький скрипач что-то ещё пиликал — и, сделав пару кругов по паркету, ловко свернул с ней к лестнице.
К делу приступил сразу, тем более, я обнаружил при свете свечей пять футляров в шикарной коробке из дерева. Не иначе слуги подсуетились по приказу хозяина.
Чёрт, бурлящие гормоны — вещь, конечно, восхитительная, но именно из-за них Ольга осталась… без романса. Ведь я рассчитывал на то, что всё сведётся к стихам, и уже готовился продекламировать ей «Гадалку» из «Водевиля»:
Ну что сказать, ну что сказать —
Устроены так люди…
Желают знать, желают знать,
Желают знать — что будет…
Но — увы, или, быть может, наоборот, к счастью, Ольга этих строк так и не услышала.
Глава 25
Мне и самому было не до песенок. Пять футляров для Ольги оказались явным перебором — после четвёртого она сдалась и, смеясь, потребовала пощады. Правда, девица не удержалась от маленькой шпильки в мой адрес, заметив с лукавой улыбкой, что её больше влекут военные — они, дескать, мужественнее.
— Зато, позвольте заметить, и вина они потребляют куда как больше, — ответил я в тон, имея в виду её поклонника, который уже давно дрых безо всякого намёка на мужественность.
Утром стали просыпаться гости, и разумеется, далеко не рано — это вам не крестьяне, у которых нынче самая горячая пора. Оставив даму отдыхать в своих покоях, я спустился вниз и тут же был перехвачен Тимохой.
— Чё скажу… новость есть, — шепнул он с заговорщицким видом. — Пётр, этот корнетишко, зол на тебя. Кто-то донёс, что ты, мол, его даму сердца… того…
— Даму сердца, говоришь? — усмехнулся я, вдыхая божественные ароматы утренней трапезы, что витали в воздухе.
Из-за утреннего дождичка завтрак накрыли не на улице, а в той самой зале, где вчера гремело пиршество. Теперь же всё выглядело так, словно и не бывало ночной неразберихи: столы блистали чистыми скатертями, блюда манили запахами, а пол сверкал. Всё это стараниями бесплатной, но усердной рабочей силы барона.
— И чего ж «того»? Телегой переехал? Не было у нас с Ольгой ничего и быть не могло. Она сама призналась, что я для неё слишком «немужствен». Её, мол, больше военные привлекают.
Говорил я это нарочито громко, не столько Тимохе, сколько Славскому, который, как оказалось, незаметно подкрадывался ко мне сзади.
Увидел я это в оконном отражении. И заметьте — ни слова ведь не соврал: именно это Ольга мне и говорила!
— Ах, Алексей, камень с плеч, — проскрипел за спиной корнет, голосом явно пересохшим после вчерашних возлияний. — А то я уж и не знал, как быть: то ли на дуэль вас вызывать, то ли смолчать… Ведь хозяину вы, похоже, по сердцу пришлись. Но всё же… говорили мне, что вы её увели наверх…
— А⁈ Кто это у нас тут? — обернувшись, изобразил удивление я. — Да ведь на вас, мой друг, Ольга сама и обижена — пить вы, братец, не умеете. Уж не знаю, как станете вину перед барышней заглаживать!
— Да это я так, с горя… — признался корнет, понурив плечи. — Жениться хочу, да маменька у меня… очень строга.
— Ольга — чудо как хороша, да и приданое за ней дают отнюдь недурное, — заметил я как бы между прочим. — Слышал, батюшка её обещал полторы тысячи серебром.
Ольга, признаться, сама мне этим похвасталась ночью. Ведь интерес её ко мне — вовсе не меркантильный, а самый обычный, женский.
Тимоха, разумеется, понял мою хитрость и, одобрительно сверкнув улыбкой, тут же исчез. Чем он там, шельма, занимается? А ведь вечером сапоги барину снять было некому!
Узкие они, проклятые, — такова нынче мода. Еле стянул. И то не сразу… После первого футляра Ольга сама настояла, а раньше, видимо, и ей было не до того.
А вот эти женские юбки… вернее, их пышность и бесчисленные слои — вот уж настоящая пытка! Но ничего. Трудности юношей, как известно, закаляют. Хе-хе.
Окинул зал взглядом. Некоторые из проснувшихся, человек семь, если не ошибся в счёте, уже вновь приложились к чаркам. Видно, придерживаются принципа: выпил с утра — весь день свободен. Я же решил дождаться хозяина: проститься по‑человечески, поблагодарить за гостеприимство — и домой. И так на душе тревожно: а ну как Сёма с печкой чего натворил? Совсем ведь неопытный.
В ожидании брожу по залам: заглянул в соседнее крыло, потом и на кухню. Прислуга встречает меня взглядами недовольными, но не мешает знакомиться, так сказать, с их бытом.
Вернувшись в залу, застал мою нынешнюю пассию — и, быть может, будущую супругу корнета Славского — в весьма занятном времяпрепровождении. Ольга с явным удовольствием перечисляла окружавшим её гостям всё, что даёт за ней отец. Начало я пропустил, но конец монолога уловил:
— Часть дома: три комнаты, да вход отдельный. Садик общий — на две семьи. В комнатах приличествующие мебелЯ: кровать, сундуки, зеркало, комод, стол, несколько стульев. Сервиз фаянсовый из Гжеля — на двенадцать персон, меховая шубка…
Я только крякнул про себя. Неплохой, надо признать, набор.
— Барин, ты присмотрись, присмотрись, — раздался за спиной шёпот Тимохи.
Подкалывает, шельмец. А может, и нет: приданое, в самом деле, весьма и весьма достойное.
Судя по всему, так считал не только я: к хвастливым речам Ольги прислушивалась ещё парочка гусаров — явно прикидывали свои шансы. Выходит, конкурентов у Петра может прибавиться и без моего участия.
Тем более, что Ольга — единственная дочь, а батюшка её, по слухам, серьёзно болен. Настолько, что вынужден был оставить службу. Где, к слову, наверняка успел нахапать взяток на всё это богатство.
— Сам разберусь. Ступай, запрягай карету, — недовольно буркнул я.
— Да она уж давно готова. Ехать надо, а то этот малохольный Евстигней доверия мне не внушает: печку сам ни разу не топил, белоручка! — в унисон моим мыслям ответил Тимоха. — А вон и барон глаза продрал, — добавил он, кивая в сторону.
— Тише ты, услышит, — одёрнул я. — Хлебосольный дядя, всё же. Заезжать к нему иногда надобно. Пистолет, вон, подарил…
— Да что тот пистолет! — фыркнул Тимоха. — Баят, такие в Штатах всего за четыре бакса продают.
— И сколько ж нынче бакс стоит? — интересуюсь я.
— А шут его знает! — пожал плечами Тимоха. — Но, говорят, серебра в нём раза в полтора больше, чем в нашем рубле. Вот и считай, сколько тебе отвалили. Не так уж и много… На вчерашний фейерверк он, между прочим, три с половиной сотни угрохал. А еда и прочее? Нет, богат он! Но — самодур. Сегодня любит, завтра наоборот. И не знаешь, что хуже.
— Вон идёт к нам, — добавил конюх шёпотом. — Сейчас станет уговаривать остаться.
— Фейерверк ещё вчера был? А я‑то гадал, что это завывает на улице, — удивился я.
— Ага, запускали уже ночью, — подтвердил Тимоха. — Почти все спали, но барон, человек серьёзный: уж если решил устроить зрелище — непременно устроит.
— Нет, и не просите, любезный Венедикт Олегович, — вежливо, но твёрдо отказался я, когда Мишин, как и ожидалось, попытался уговорить меня остаться ещё на денёк-другой.
Будь в этом теле прежний Лешёнька, он, возможно, и поддался бы уговорам. Но нынешний я сумел выкрутиться: нашёл с пяток уважительных отговорок и уехал, не испортив отношений. Всё-таки не впервой мне вести переговоры — кое-какие навыки с прежней жизни сохранились.
— Куда ж ты так гонишь? — кричу я кучеру, приоткрыв окошко.
— Да встреча у меня нынче… с одним типом из Армении, — невозмутимо отвечает Тимоха.
— Или, может, с одной? — подкалываю я, дивясь наглости своего крепостного.
— Не, барин, для тебя же хлопочу… Дай двенадцать рублей — куплю специй хороших!
— Серебром не дам, — отзываюсь я. — А червонец ассигнациями, пожалуй, возьми. Где лежит, знаешь.
Деньги, и свои, и чужие, я при себе не держу. Сделали мы с Тимохой тайничок — не в доме, а на улице. Мало ли что: сгорит, к примеру, домик, а деньги целёхонькими останутся.
К счастью, подъехав на Никольскую, никаких следов пожара я не увидел. И то радость. Ворота оказались закрыты — тоже к лучшему; и калитка на засове, так что пришлось постучать. Дома, значит, Сёма — точно.
— А… это вы уже вернулись, — выглянул он, несколько удивлённый. — Быстро. Что, барону не по нраву пришлись?
— Да нет, всё отлично. Наоборот, вон, даже подарком одарил, — ответил я, с гордостью продемонстрировав «американца».
— Странно, что так рано уехали, — протянул Сёма. — Он ведь гостей любит окружать заботой. Не всех, разумеется, да и долго не балует. Но Петька рассказывал, в прошлом годе засиделся у него аж на десять дён.
— У нас что, гости? — насторожился я, уловив в доме голоса.
— Да, парочка из гусар, — ответил Сёма. — Ты их ведь видел давеча…
— Бухаете? — спросил я скорее риторически, ибо запах сивухи и пьяный гомон говорили сами за себя.
В комнате и впрямь оказались знакомый корнет, ещё один поручик, которого я прежде не встречал, и намалёванная бабища пышных форм — по виду, вероятнее всего, проститутка.
Чёрт возьми… и как их теперь выставить, чтобы без скандала и обид?
— О! А вот и Алексеич! Лёш, давай к нам! Машка, подвинься, — гаркнул корнет, имя которого я, признаться, уже и забыл за ненадобностью. Но мне его тут же напомнили.
— Миша, представь меня! — потребовал поручик, шумно усаживаясь.
Пьяное лицо защитника отечества сияло довольством и радушием. Пьют гости своё, а закуска — наша, из дома, в том числе зелень с огорода. Поди уже все грядки потоптали. На столе мутный бутыль — по виду литра в четыре, скрывающий жалкие остатки на донышке.
Геннадий Марьин, так зовут поручика банкует: из дома ему пришло содержание. Видимо небольшое, раз хватило на выпивку только, да и то самую дешёвую.
— Я только что от барона Мишина, так что сыт до отвала, господа. Но за победы русского оружия — разумеется, с вами выпью!.. — пообещал я гостям. — Тимоха! — ору я во двор и пожав плечами выхожу и домика, будто бы в поисках слуги.