Марницкий поник. Из него будто бы вынули стержень. Полицмейстер сел обратно на стул, позволил себе даже сгорбиться, опустил глаза в пол.
— Вы слышали про то, как говорят в народе? Один в поле не воин! Если вы ждёте, что я в одиночку встану на борьбу с бандитами, то поищите-ка того дворянина, который это сделает. А ещё поищите дворянина, который безгрешен, и за всю свою жизнь ни разу не подорвал чести дворянской, — опустошённым голосом говорил полицмейстер.
Я молчал. Даже если и хотелось каким-то образом помочь этому человеку, то я не знал, как. Он — романтик, почти такой же как и я, наверное. Марницкий решил, что нашел способ разобраться с преступностью. Думал, что я стану «бэтменом», ну а полицмейстер останется тем, кем и был — полицейским, который мог бы пользоваться плодами работы «супергероя».
Федор Васильевич пришёл с тем мнением, что я помогу ему вырезать всю преступность в Ростове. Но он же не настолько глупый человек, чтобы не понимать, что преступность невозможно победить. Её нужно лишь держать в таких рамках, чтобы государству не было особого ущерба от подобных Ивану Портовому деятелей. И, да, я всё ещё идеалист, и искренне сочувствую Марницкому, если все его слова, все те эмоции, что мне сейчас продемонстрировал гость — правда. Я всецело на стороне честного человека. Вырезать всю эту гидру и сам хочу, лишить её всех голов. Но поможет ли это?
— Есть ещё одна мудрость, которая гласит: «Рыба гниёт с головы», — отвечал я. — Но на место Портового придут другие, свято место пусто не бывает, прости Господи за богохульство, да еще в праздник. Но если замешаны большие деньги, то по рукам дадут — или пулю в лоб пустят — любому, кто попробует эти деньги забрать.
На несколько секунд воцарилась тишина, так весомо прозвучали мои слова.
— И что же? Ничего не делать? — вновь воспрял с негодованием полицмейстер.
— Отчего же? — на контрасте с выкриками Марницкого, я говорил очень тихо. — Вы же знаете, кто выгодополучатель от всей контрабанды? Если контрабандисты не платят вам, значит, они платят кому-то другому, господин полицмейстер. Иными словами… Градоначальник не может не быть осведомлён о том, что происходит вокруг.
— Вы намекаете на то, что нужно лишить жизни градоначальника? Ну разве я могу так даже думать! Вот вы, или тот господин, на которого мы ссылаемся — пришёл и вырезал всех! Пусть на время, может быть, и ненадолго, но контрабанда резко уменьшится. Таких как Портовый в Ростове мало, да и будут они сейчас глотки друг другу рвать за тёплое место, — сказал Морницкий. — Вот когда время накрыть всех бандитов в городе. Но у меня нет сил, а военных привлекать не могу!
— Я определённо не понимаю, что именно вы хотите от меня, — сказал я, ожидая новых откровений. — Ну и у меня нет солдат.
Разговор стал менее изворотливым, и можно понять, чего именно хочет Федор Васильевич Марницкий, да он и сам не скрывает своих намерений. Вот только, я действительно не могу ему сейчас помочь. Хватает дел. У меня через месяц бал, а еще ничего не готово. Потом, все эти бандиты — после, когда я, наконец, решу свои первоочередные проблемы.
— Если я скажу вам, что запрос на вас, а прежде всего на ваше поместье, пришёл с самого верха, это будет для вас новостью? — спрашивал Федор Васильевич Марницкий.
— В некотором смысле, да, — я решил приврать.
И до Ростова могли донестись слухи, что некому господину, это я так о себе, удалось выиграть безнадёжное дело, когда его хотели лишить поместья. Возможно, мне удалось выйти сухим из воды лишь потому, что в какой-то момент в ситуацию вмешался губернатор, Так что да — я могу набить оскомину на зубах тех хищников, которые считают, что они хозяева в губернии.
— И вы готовы продолжать свою борьбу? — говорил Морницкий таким тоном, будто боялся, что сейчас я откажусь от своих слов.
— Я не вижу, как можно сдаваться без борьбы, — сказал я, наблюдая за тем, как лицо полицмейстера несколько просияло.
Вероятно, я сказал то, что он хотел услышать.
— Так вот, господин Шабарин, вы, конечно, были в Ростове, но я определенно ничего не знаю о вашем участии в деле разгрома банды Портового. Может, так и было, что они сами поубивали друг друга. Могу я поинтересоваться, где спрятано тело Ивана? — последний вопрос Федор Васильевич задал, будто между прочим.
Я рассмеялся. И ведь мог же, стервец, поймать меня на такой простейший трюк. Я даже будто бы набрал воздуха, чтобы ответить, но хорошо, что, опережая ответ, прорвался смех.
— Значит, господин Шабарин, вы признаваться не желаете, но я вижу и знаю, что именно вы причастны. Воля ваша, что не признаетесь. Враг ваш в Екатеринославе, и если есть какая возможность для того, чтобы выжить, то используйте ее. Но еще… У вас есть люди, способные решать задачи. У меня таких людей нет, — начал выкладывать свое предложение Федор Васильевич Морницкий.
— А как работает разведка? Разве это не их дело? — спросил я, даже поудобнее устроившись для такого разговора.
Мне было крайне интересно. Я пока живу в некоем небольшом мирке, в то время, как в России не прекращается война. То, что сейчас происходит на Кавказе — ни что иное, как полноценная война. И выходит, что есть на руку нечистые даже и русские люди, которые потворствуют контрабанде. Что ж… Я бы и не против помочь в деле охранения государства, вот только мои силы пока столь невелики, что следовало бы отказаться. Господин полицмейстер их явно переоценивал.
— Я, как человек, всей душой любящий Россию, не могу оставаться безучастным, но… — я помолчал, подыскивая слова — мне не хотелось в этом признаваться. — Силы мои… У меня нет таких отрядов, чтобы вступать в войну с контрабандой, или даже с бандитами. Но я скажу вам, что это лишь пока… Я рассчитываю иметь добрую охрану и тех, кто мог бы помочь и вам.
— Господин Шабарин, мы оба знаем, что вы, так или иначе, но причастны к случившемуся в Ростове. Вы были в гостинице, мой человек сопровождения даже узнал в одном из охранников, которые меня нынче останавливали на въезде в поместье, того, кто также жил в гостинице в тот промежуток, когда приключились пожары. Я, знаете ли, не столь глуп, чтобы не отслеживать ваше перемещение в городе после того, как мне указали содействовать вашему проигрышу. И я, заметьте, даже не задаюсь вопросом, куда делась небольшая партия оружия, что была на складе, ранее мной опечатанном. Так что извольте всё же со мной сотрудничать. И если мне понадобится ваша помощь, то я буду вынужден обращаться именно к вам, — строго, с нажимом, проговорил теперь полицмейстер.
А вот уже и все карты вскрыты.
— Может, вы, Федор Васильевич, денег желаете за то, чего я не совершал? — сказал я, изготавливаясь к пикировке.
— Не надо меня оскорблять, у меня, знаете ли, шкура толстая, по службе полагается. Деньги не нужны… от вас. И я не стану с вами ссориться из-за того, что вы, к моей грусти, так и не поняли моих мотивов. Но я помню, что такое честь, я хотел бы эту самую честь… восстановить, — отвечал Марницкий, продолжая буравить меня взглядом. — Я должен встать на сторону закона.
— Значит, вы, Фёдор Васильевич, хотите, чтобы я содействовал вам, если на то придёт нужда, участвовать в операциях, кои могут пойти лишь на благо нашему Отечеству? — спросил я.
— Именно так, — отвечал полицмейстер.
— Но я оставляю за собой право выбора: участвовать либо же нет. Одно лишь вам скажу, что если нужно будет для блага Отечества, и я посчитаю, что это именно так, то я всемерно буду помогать, как это сделал бы и любой добропорядочный верноподданный Его Величества, — подумав, отвечал я.
Марницкий рассмеялся. Причём делал он это столь заразительно, что даже вынудил и меня улыбнуться.
— И всё же вы не хотите мне признаться, — отсмеявшись, сказал он. — Вот бумага, ознакомьтесь.
Полицмейстер продемонстрировал мне небрежно скрученный в трубочку лист. Я развернул бумагу, прочитал. Это было постановление главы города Ростова, чтобы полицмейстер провёл расследование и выявил всех, кто стоит за поджогом дома, кабака и не только этих зданий. Между тем, в этой бумаге не сказано было ни слова о том, что поджог — это доказанный факт. Лишь одни предположения и туманные указания.
Самые общие слова — пока что.
— Как вы понимаете, я не буду давать никакого хода этой бумаге, лишь отпишусь о том, что не нашёл никакого вашего злого умысла в случившемся. Так что вот, господин Шабарин, все мои помыслы и все мои предложения к вам. Я призову вас, — сказал Морницкий.
— И я приду, если сочту дело правым, — отвечал я.
— Благодарю за ответ, я услышал, то, за чем приезжал. И я уже сегодня, да чего там, прямо сейчас отправлюсь обратно, но и вы скажете, если нужда будет, что я долго вас спрашивал только лишь по участию… — Марницкий усмехнулся. — Правильно сделали, что вывезли разбойников и спрятали их тела. Теперь, даже при моем особом рвении, я не смог бы доказать вашу причастность. Нет ни свидетелей, ни показаний на вас. Да и остальные Иваны готовы письмо с благодарностью прислать. А вот кое-кого вы сильно разозлили. Знайте это. И, коли помощь понадобится, то и обращайтесь, но знайте, что обращусь и я.
Я не стал разочаровывать полицейского, что его обращение может быть проигнорировано мной. Пусть так думает, а я еще покумекаю.
— На сём откланяюсь, уж не извольте обижаться, — сказал Федор Васильевич привстал, чтобы прощаться.
— Какие обиды, — сказал я, мысленно подгоняя Марницкого прочь.
Уже через полчаса главный полицейский Ростова со своими двумя сопровождающими отправился восвояси. Мы стояли с Матвеем Ивановичем и провожали Марницкого взглядом.
— Чего он хотел? — строго спросил Картамонов.
Я не видел смысла скрывать суть своего сумбурного разговора с полицейским, в ходе которого вроде бы «качали» меня, а в итоге я услышал откровения Марницкого, но не отплатил ему той же монетой. Матвей Иванович задумался.
— То, что он сам верит, что ты с моими людьми побил бандитов, так пусть бы и думал. Думать-то всякому не возбраняется. Доказать не сможет, да и не будет. Никто не станет ворошить это… Дерьмо, которое если ворошить, то воняет пуще прежнего. Ну а люди… Кто у него в подчинении? Не более дюжины человек. А было бы с три десятка, так шороху навел бы Федор Васильевич. Он не худой человек, пусть явно и продался. Тяготится, однако, своим положением, — выдал свое отношение к ситуации Картамонов.