— Вы любите меня? — спросила Лиза.
— Я уверен, что любовь — то чувство, которое приходит не сразу. Мы с вами пока ещё плохо знаем друг друга: наши привычки, увлечения, отношение к тем или иным вещам… — философски размышлял я.
Нельзя было ответить так сразу, что я её не люблю. Лиза нравилась мне, но что она за человек, мне до конца не было понятно. Красива, воспитана, породиста, за нее дают хорошее приданое, я обзавожусь связями и вхожу в общество еще с одной двери, со стороны сообщества екатеринославских помещиков. А любовь?.. Я, как и каждый нормальный человек, хочу светлого, страстного чувства. Но как человек рациональный, ведомый целью, я более остального желаю уважения к себе и прочного союза, основанного больше не на эмоциях, а на крепких договорённостях.
— Вы, наверное, правы. Ну, а как быть с той страстью, о какой пишут в романах? — не унималась девушка.
— Разве же кто-нибудь стал бы покупать эти романы, если бы там было всё, как в жизни? Книги — это попытка уйти от реальности. Реально то, что мы с вами не так чтобы и принадлежим себе. У меня — цель, скорее, череда целей. У вас опека дядюшки, — я улыбнулся. — Поверьте, Елизавета Дмитриевна, если бы я к вам вообще ничего не чувствовал, то отказался от идеи со свадьбой.
— Отказались из-за того, что произошло в Севастополе? — перебила меня Лиза.
— Нет. Не случайно я советую вам вовсе забыть то, что произошло. Ваша честь девичья не пострадала, подлец наказан, — сказал я.
— Я буду вам достойной женой. И прошу вас, не дайте мне пожалеть о том, что я ваша жена! — просила Лиза.
Девушка мило и невинно закрыла глаза и потянулась ко мне. Хорошо, что она не видела моей улыбки, которую могла бы принять и за насмешку. Я тоже потянулся навстречу к девушке, чуть приобнял её за талию и нежно, насколько только был способен, поцеловал — естественно, скромно, без излишеств.
Почему-то Елизавете Дмитриевне мне хотелось верить. Или же она говорила таким тоном, чтобы убедить не только меня, но и себя в том, что у нас всё сложится и что никакого принуждения нет? Я заверил ее, что всё будет хоошо и складно. В конце концов, абсолютное большинство браков заключается именно таким образом, когда старшие родственники сговариваются и только ставят в известность молодых. И ничего, живут же люди, и бракоразводных процессов всяко меньше, чем в будущем.
— Будьте уверены, Елизавета Дмитриевна, что, при должном уважении ко мне, вы получите и почтение, и любовь, — сказал я, вновь целуя девушку, в этот раз уже чуть смелее.
Я не собирался ехать в Екатеринослав, пробыв всего два дня у Алексеевых. Посчитал нужным лично встретиться с графом Алексеем Алексеевичем Бобринским, с которым давно желал пообщаться. Слишком много на нём производств, так или иначе влияющих на то, как мы живём в Екатеринославской губернии. Нужно договариваться. Если этого не произойдёт, то мы столкнёмся с серьёзной конкуренцией в вопросе изготовления сельскохозяйственного инвентаря, в области свиноводства, животноводства, сельско-хозяйственной техники. Слишком много точек соприкосновения, чтобы не навести мосты.
Причём наше соперничество возникнет не на пустом месте. Просто в регионе будет две губернии, Киевская и Екатеринославская, где производятся похожие товары, следовательно, внутренний региональный рынок сильно пострадает. А ведь уже далее Могилёвской губернии, Брянской, Московской и так далее и близко не будет тех товаров и продуктов, которые сможем выращивать мы. Так что я не вижу причин для яростной конкуренции, но вижу возможности для сотрудничества, разделения, так сказать, сфер влияния и рынка.
Алексей Алексеевич Бобринский уже успел получить прозвище «трудовой граф». Оно приклеилось благодаря тому, что этот деятельный и богатейший человек России чуть ли не самолично участвует во всех своих проектах, чуть ли не сам стоит у станка. Во всё вникает, везде разбирается, а не просто владеет на бумаге. Его авторитет во всей Малороссии был настолько значительным, что одно только слово этого графа-предпринимателя могло решить многие вопросы. Единственное, что он категорически не вмешивался ни в какие политические процессы, держался вне политики. Хотя и там мог бы многое сделать.
С одной стороны, на него никто не мог давить из Третьего Отделения или клана Чернышёва, с другой стороны, и он ни с кем не ссорился. Ну, и ходили слухи, что Его Величество Николай Павлович не забыл о своём кузене, пусть и не очень жалует его при дворе. Награды, опять же, от императора имеются.
Я почти уверен, что одной из главных составляющих успеха трудового графа было то, что ему никто ни в чём не мешал. Или же и вовсе могли помогать. Ведь часто бизнесу очень важно жить по стабильным и понятным законам, а там — просто чтобы никто не вмешивался, не давил дополнительными условиями.
— Вам повезло, молодой человек, что застали меня в Киеве. Или же вы отслеживали мои перемещения? — спрашивал Алексей Алексеевич Бобринский, когда я, наконец, добился встречи с ним.
Я специально поселился в той же гостинице, где и граф. Был настойчив, дважды пробуя уже пробиться к Бобринскому, когда он завтракал и обедал в ресторане при гостинице.
— Ваше сиятельство, было бы крайне желательно, если бы вы воспринимали меня, как человека деятельного, вопреки моему возрасту и облику, — сказал я и показательно не отвёл своего взгляда, когда Бобринский с некоторым недоумением, вместе с тем властно, на меня посмотрел.
— Я слышал о вас. Причём то, о чём мне рассказывали, зачастую противоречило услышанному ранее. Чиновник, который борется с мздоимством в Екатеринославский губернии, при этом стреляет в главнейшего подлеца. В него стреляют, ранят… Всё это… Я, знаете ли, не люблю столь бурной жизни. Мои дела тишины требуют и кропотливой работы, — сказал Бобринский, явно ожидая моих оправданий.
— Ваше сиятельство, так к чему же плодить слухи и домыслы? Я здесь и готов говорить за себя и честно. Но вы правы в том, что деньги любят тишину. А в Екатеринославской губернии прежде было уж очень громко. То одним нужно было дань платить, то другим. Для вас же это не секрет, вашим управляющим приходилось сталкиваться с мздоимством и лично с вице-губернатором Кулагиным, ныне покойным? — сказал я.
— Деньги любят тишину!.. — посмаковал фразу граф. — Это верно сказано! А что до мздоимства… Так в России сколько с ним борются, да никто ещё не поборол.
— Но и не бороться нельзя, — парировал я.
— Что же у вас? — спрашивал Бобринский, допивая свой кофе. — У меня немного времени. И вы здесь даже не потому, что занимаете позицию помощника мной уважаемого губернатора Фабра, но и по иной причине. Я купил, знаете ли, на пробу кое-что из того, что вы производите… Более всего меня заинтересовали плуги. Они хороши, не хуже моих. Так что слова… Они намного меньше стоят, чем результат труда. Плуги — хороши!
Я извлёк из шикарного портфеля, выполненного по моим собственным чертежам, две увесистых папки с бумагами — более чем сто пятьдесят листов каждая — и протянул их графу.
— Что это? Вы, молодой человек, несколько не по адресу. Если вы хотите издавать свои произведения, то я не поддерживаю писателей и поэтов. Свои задачи вижу в ином и готов вложиться в строительство школы, но никак не в стихи и книги, — сказал Бобринский, даже не открыв папки.
— Тут все расчёты проектов, в коих я предлагаю вам поучаствовать. Вы вправе выбрать то, что вам наиболее интересно, но есть несколько проектов, кои я предложил бы вам в первую очередь… — сказал я, доставая третью папку, самую «худую».
— Вы, я вижу, основательно подготовились, — сверкнув взглядом проницательных светлых глаз, заметил граф.
Алексей Алексеевич Бобринский всё же раскрыл малую папку и стал вчитываться в текст. По сути, это была объяснительная записка к тем трём проектам, которые я предлагал в первую очередь для рассмотрения графу. Каждое из трех направлений — это вклад в будущую войну. Косвенный вклад, но весомый.
— Однако… — чаще всего звучало из уст графа, пока он в течение получаса листал бумаги.
Я попросил слуг графа принести мне кофе и спокойно пил этот напиток, не проявляя эмоций. Умный прочтет и увидит, дурак же не поймет ни цифр, ни перспектив. Уверен, что Бобринский — отнюдь не дурак. Ну а сами проекты составлены так, что в будущем могли бы стать неплохим дипломным проектом в любом ВУЗе. А в нынешнем времени такой проработки проектов просто видано не было нигде.
— Кто же подготовил для вас сии проекты? — строго спросил Алексей Алексеевич.
Из уст прозвучало недоверие. Наверняка он захотел уличить меня во лжи или присвоении чужого труда. Нет, в самом деле, это начинает утомлять. Может, мне изменить внешность? Или как-то выкрасить под седину свои волосы? Состричь завитки? Ведь, прежде всего, скепсис в отношении всего того, что я предлагаю, возникает, когда меня видят: молодого, щегольски одетого, прилизанного повесу.
Наверное, волосы всё-таки я постригу. Усы можно попробовать отпускать менее щегольские, а нормальные мужские, без закрученных кончиков. И что бы там ни говорила Эльза по поводу того, что я хорош собой, я изменю внешность. Не нужно деловому мужчине быть красавцем — нечего выглядеть лощёным в угоду женскому вниманию. Тем более, что уже через полтора месяца, в начале ноября, я стану женатым человеком.
— И всё же, господин Шабарин, это вы всё высчитали? — повторно спросил граф.
— Да, я. От начала и до конца, — резко ответил я, показывая, что готов и обидеться.
На первый вопрос я не ответил, так как должен был показать свою обиду, своё ошеломление. Пусть бы мой собеседник испытал чувство вины, тем самым в нём, как в человеке сердобольном, должны сработать определённые триггеры: желание загладить неловкость и в чём-либо поучаствовать из предложенных проектов.
Вот только с Бобринским подобная схема не работала. Складывалось ощущение, что человек этот имеет несколько ипостасей. С одной стороны, он относительно приветлив, даже вот с молодым человеком низкого по сравнению с ним чина и то соизволил встретиться; с другой стороны, сейчас передо мной был жёсткий, расчётливый, вероятно, даже циничный делец. Бобринскому было просто наплевать на мои обиды, любые внутренние переживания. Ему важнее было