— Сударь, не имею радости быть с вами знакома, — увидев меня, её высочество моментально направилась к входу, где я, собственно, и застрял.
Я же, войдя в зал, на секунду растерялся. Просто не знал, как нужно себя вести, и что делать. Если бы хозяйка достаточно быстро не подошла бы ко мне, то я бы внаглую присел за ближайший столик и проявил инициативу, стал бы знакомиться самостоятельно. Как бы это выглядело в глазах присутствующих, мне было небезразлично, но не настолько, чтобы я шел против своей чести и был опозорен. Я посчитал бы большим унижением, если бы стоял в проходе и ждал к себе внимания.
— Действительный статский советник вице-губернатор Екатеринославской губернии, Алексей Петрович Шабарин, — представился я, резко по-гусарски кивнул головой, приложился к протянутой мне ручке.
— Как я полагаю, вы пребываете в Петербурге без супруги? — спросила великая княгиня.
— Да, я лишь заехал в столицу, но имею много неотложных дел в Екатоеринославе и в Новороссии, — сказал я.
Наверное, в молодости Анна Павловна была очень даже ничего себе. Сейчас — симпатичная старушка… со взглядом волчицы. Но никаким образом я не стал бы напоминать даме о её возрасте.
— Теперь, Ваше Высочество, я понимаю, почему провинциальные дворяне по осени стремятся попасть в Петербург. Чтобы увидеть прекраснейших дам столицы, среди которых вы, несомненно, предводительница. Это впечатление на целый год вперёд. Как говорили древние римляне: увидеть Рим и умереть! — сказал я.
— Браво! Нет, определённо браво! — захлопала в ладоши княгиня, привлекая всеобщее внимание.
Порядка двадцати пяти человек теперь уставились на меня. Я держался гордо, показывая всем, что всего лишь взглядом, хоть и нарочито пристальным, меня не возьмёшь.
— Господа, своей волей я сегодня учреждаю награду за самый необычный комплимент. Благодарю вас, господин Шабарин, — сказала княгиня достаточно громко, чтобы слышали все.
Раздались жидкие аплодисменты, обличающие подхалимов и льстецов.
— Куда же вас определить? Какие у вас предпочтения? Говорите о военном деле или о политике? Прошу простить, но ярых помещиков, которые любят говорить лишь только об урожае, сегодня нет, — сказала княгиня с лёгким смешком.
Конечно, это не последний будет намёк на мою провинциальность. Я повёл бровью.
— Чай не лаптем щи хлебаем. Можно поговорить и о политике, — сказал я. — Прошу простить меня, ваше высочество. Но непринужденная и уютная обстановка вашего дома…
— Такое выражение я уже слышала. И не чинитесь. Тут можно говорить то, что на уме. Что ж, — Анна Павловна усмехнулась, показала мне направление, и я проследовал за нею.
— Но у нас есть правила: каждый сюда входящий должен чем-то удивить. На худой конец, прочтёте стихотворение, — сказала великая княгиня, пока мы шли к одному из столиков.
Я даже не столько из-за разговоров сомневался идти ли в салон, как меня смущали всякие возможные игры, что могут случиться на подобных посиделках. Не хотелось выглядеть неловко, впрочем, если и другие будут в подобном же положении, то почему бы и нет. Я ведь не какой-то ханжа или сноб.
— Николай Алексеевич, любезный мой друг, будьте добры, примите в ваше общество господина Шабарина. Мой венценосный брат был в восторге от общения с этим молодым человеком, — сказала Анна Павловна, когда мы подошли к одному из столиков.
После того, как полноватый мужчина с пышными бакенбардами и большим носом картошкой согласился принять меня в свою компанию, княгиня нас представила.
Передо мной был никто иной, как Николай Алексеевич Милютин. Я знал, что он завсегдатай кружка Анны Павловны. Более того, Милютин, возможно был вторым человеком во всем этом собрании, помогая Анне Павловны с организацией салонных четвергов. Рядом с ним находился на данный момент не менее, возможно, и более известный человек — Пётр Андреевич Вяземский. Известный поэт, меценат, издатель.
Вяземский имел сходство с персонажем экранизации «Война и мир» постановки Бондарчука, то есть с самим режиссером. Казалось, что передо мной сидит Пьер Безухов, всё в тех же очках со слегка полноватым лицом и блуждающим взглядом.
— Ну-с, господин Шабарин, расскажите о себе. Мы же должны найти общие темы для разговора. Хозяйку дома нельзя расстраивать. Она всегда переживает, если гости не ведут увлечённые беседы, — сказал Пётр Вяземский.
Безусловно, сперва я стал рассказывать о том, что присутствовать в таком обществе для меня великая честь. Пусть Милютин ещё был только тайным советником, а не тем министром, который воплощал в жизни реформы Александра II, но Пётр Андреевич Вяземский уже был знаменитым поэтом, между тем, он князь.
Ну, а после я вкратце рассказал о том, чем занимаюсь. В своём рассказе делал упор на то, что я промышленник, и в моей собственности уже не одно достаточно крупное предприятие. Пришлось козырнуть дружбой со светлейшим князем Михаилом Семёновичем Воронцовым, рассказать о своих деловых и приятельских отношениях с графом Алексеем Алексеевичем Бобринским. Я не бравировал своими связями, тем более, что присутствующих подобных знакомств должно было быть еще больше. Но и не хотел, чтобы моим обществом тяготились, считали меня неким неудобством сегодняшнего вечера.
— Не чинитесь, все кто попадает в салон Анны Павловны, становится равными друг другу. Я и сам из бедной дворянской семьи, имение было всего лишь на сто пятьдесят душ. Но вы и я здесь, — сказал Николай Алексеевич Милютин.
Не знаю, чем было вызвано достаточно тёплые отношения ко мне со стороны и Милютина, чуть позже Вяземского, возможно, я просто не смог определить отличную актёрскую игру, но фальши не чувствовал.
— У нас есть три темы для разговора. Можем поговорить о состоянии дел в деревне, развитии производства в Российской империи и железных дорогах, а также о поэзии — о вечном, — резюмировал моё представление Пётр Андреевич Вяземский.
Было слышно, что он хотел бы поговорить как раз-таки о поэзии, я уже настраивался на то, что стоило бы что-то прочитать из восстановленных в памяти стихотворений. Всё же стихи я когда-то и читал и учил, чтобы покорять женские сердца, но знал их не так много, лишь только, чтобы слегка помочь своему другу Хвостовскому заработать имя.
— Господа, озвученные вами, князь, первая и вторая темы, суть одно целое — сказал я.
— Очень любопытно, — сказал Милютин, поёрзав на своём стуле, заняв более удобное положение. — Извольте, объяснить!
Что ж, поговорим о крепостничестве и о том, как оно влияет на промышленность, и что мы по многим показателям уже отстаём.
— Извольте, господа, с превеликим удовольствием, — сказал я, собираясь с мыслями
Глава 9
— Но это же несправедливо по отношению ко всем. И крестьяне с ваших слов, словно не люди, а детали механизма. Интересы помещиков не учитываете, — возмущался Николай Алексеевич Милютин. — Господин Шабарин, я ни в коей мере не говорю о том, что ваша позиция никчёмна. Но всё же она должна быть человечной.
— А я, уже простите, считаю, что предложенное вами просто невозможно. Закон о вольных землепашцах тому доказательство, — высказался Пётр Андреевич Вяземский.
Мы с Милютиным даже невольно переглянулись. Очевидно, что ни я, ни он не поняли, причём здесь закон о вольных землепашцах. Говорили мы, как казалось, несколько об ином. Князь Вяземский просто был не в теме, но старался хоть что-нибудь, но сказать. Вот, как сейчас, глупость.
Уже изрядно прожив в этом времени, вкусив прелести управления поместьем, заметив, как со своими землями управляются другие помещики, я пришёл к выводу, что далеко не все крестьяне готовы сбросить с себя оковы крепостничества. Проблема, которая мне, с высоты ста семидесяти лет, казалась достаточно простой, на поверку оказалось сложной и глубокой.
То, что с крепостничеством нужно бороться и высвобождать крестьян от крепости — факт неоспоримый, но не для самих крестьян. Дело в том, что многие крепостные всю свою жизнь живут решениями помещика и во многом надеются на барина. Помещик им поможет в голодные годы, барин подскажет, как поступать с сложных ситуациях, хозяин даст семян. Это, конечно, метафизическая категория, но крестьяне просто не умеют брать ответственность, принимать решения.
И тут им предлагается жизнь по собственному укладу. Одна категория крестьян, которая более-менее расторопная, примет новые правила жизни, даже со временем превратится в крепких кулаков. А вот другие просто растеряются, не будут понимать, что им делать. И тогда они просто пойдут к барину уже протоптанной дорожкой. Помещик, в свою очередь, не преминет этим воспользоваться. Он вернёт все те порядки, которые уже вроде бы как и отменены.
— Я не соглашусь с вами, — запротестовал Милютин. — Крестьяне знают землю и что с ней делать. К тому же они будут искать новой доли, что хорошо скажется на развитии промышленности. Как строить железные дороги, о которых вы так ратуете, если не будет кем их строить?
— И вы полностью правы, господин Милютин, вопрос только лишь о том, как освободить нужное количество рабочей силы, чтобы вступить в эру индустриального развития, — сказал я.
Дело же не в том, что не нужно отменять крепостничество, вопрос о том, как это было сделано в иной реальности этим же человеком, что сейчас со мной спорит.
Крестьянин после своего освобождения не станет, вдруг, другим. Он будет жить так, как он жил и пять-десять лет тому назад, но при этом будет должен немалые деньги государству, что будет ещё больше разорит крестьянское хозяйство. Более того, если реформа пойдёт по тем же лекалам, как и в иной реальности, то наметится сильный спад в производительности труда в сельском хозяйстве. Пусть и в первое время.
По той реформе все сервитуты оставались за помещиком. Это луга, лес, озёра и реки. Крестьянин не сможет уже просто пойти на речку и словить рыбку, чем, порой, можно спасти от голода свою семью. Просто так не сходишь в лес за грибами или ягодами. Даже берёзовой коры не наберёшь, чтобы ею по ранней весне прокормиться. А дрова, а строительный материал? Всё это останется у помещика.