ее грамотное техническое задание и указать, как могло бы оно решаться.
Так или иначе, именно выстрелы, произведенные инженером, и привлекли внимание дежурной смены охранников, которые поспешили к нему на помощь. И это ещё хорошо, что он нацепил на себя бронежилет, над которым мы как раз работали. Одна пуля открывших в ответ огонь бандитов, угодила в район правого лёгкого изобретателя. Но дальше мои дружинники даже перестарались. Почти всех положили наповал. Так что информация неполная, и тот, кто мог бы знать конкретное имя заказчика, погиб. Впрочем, что мне имя? Явно имён у шпиона водится множество.
Что же касается магазинной винтовки, то, когда мы начали пользоваться унитарным патроном, я особой сложности в не видел, чтобы «придумать» и магазин. Однако уже чуть ли не год Козьма пытается решить поставленную мной задачу. Мы, вернее сказать, вдвоём с ним пробуем это сделать, так как приблизительное устройство магазина, который я рассчитывал иметь на шесть патронов, я понимал. Вот только это был тот случай, когда даже понимание устройства не даёт гарантии, что оно скоро будет воплощено в жизнь. Ко многим решениям нужно близко подойти, иметь понимание в них. Они должны созреть. А я перепрыгиваю немало шагов в эволюции оружия.
Я вышел со склада, лихо взлетел в седло и поскакал в сторону дома, который находился чуть в стороне. Мастерские у меня стали своего рода отдельной усадьбой. Территория вокруг мастерских, вокруг домов рабочих и терема Козьмы, в котором ему почему-то никак не живётся, была огорожена. Это были те самые домики, строившиеся для бала, что я был обязан дать в своём поместье. Там же все еще существовал парк с лавками и беседками, где, по моим сведениям, по воскресеньям песни поют, а порой и танцуют. Так что условия для рабочих были созданы куда как хорошие — лучше, чем на любом предприятии Российской империи.
Более того, именно на моих мастерских и апробировалась совершенно новая для этого времени система организации производства. Мало того, что я попробовал разделить процесс на части, устраивая своего рода конвейер, или некоторую интерпретацию мануфактурного производства. Так еще и разбил работу на две смены: причём первая смена делала заготовки, вторая смена эти заготовки доводила уже до конкретных изделий. Да, предполагалось немало тратить керосина и свечей, чтобы освещать рабочие места ввечеру. Но зато так мы производили вдвое большее количество изделий.
Кроме того, рабочий день длился девять часов, что позволяло рабочим, даже при особо интенсивной работе, не сильно изматываться и иметь личное время. При немалой оплате труда и таких щадящих условиях работы не слишком удивительно, что у меня не было текучки кадров. Напротив, немало было заявок от мастеров и Луганского завода и даже Тульских заводов, чтобы принять их в штат.
Я подъезжал к своему новому дому, уже издали наслаждаясь видами с одной стороны, практичного здания, с другой стороны — не лишённого некого изящества. В строении можно было бы угадать даже некоторые нотки пока еще не существующего архитектурного стиля модерна. Между тем тут были и колонны, отсылка к классическому стилю, а вот церковь, расположенная в усадьбе, была выполнена в исключительно новом русском стиле. Александр Николаевич Садовой — несмоненно талантливый архитектор.
— Я пью за то, чтобы вы, мои дети… — ещё не войдя в столовую, я услышал старческий, подрагивающий голос Матвея Ивановича Картамонова.
Сдал мужик. Как в воду глядел, когда говорил, что потеряет главный свой стержень, позволяющий жить и бороться, как только его любимица, единственная дочка, начнёт рожать внуков. Настя рожает, причем делает это будто шутя. Сильная она баба, не коня, а взрослого быка из горящей избы вытащит, если нужда будет.
— Где ж тебя лихие носят? — строго спросил крёстный, как только я зашёл в столовую. — Я тут, значится, пью за детей своих: Настёну и за тебя, непутёвого. А ты…
Картамонов махнул рукой, а следом махнул и чарку с екатеринославской водкой. Хотел бы и я так — чтобы полностью забыться и хорошенько напиться. Но, видимо, планам недельного отпуска не дано осуществиться. В поместье хватало своей работы, прежде всего она касалась мастерских.
Например, Фёдор Карлович Затлер заказал для армии, для пробы, две сотни керосиновых ламп и столько же примусов. Генерал-интендант таким образом хотел позаботиться о быте офицеров. И я уверен, что это изобретение, которое пока производится только в моих мастерских, придётся по душе и в армии, и за её пределами.
А ещё нужно было провести инспекцию и посмотреть, как обстоят дела на моих двух свечных заводах. Опять же, в армию требуется большое количество свечей. В моём большом поместье, а также и у Картамонова, и в поместьях других соседей, уже насчитывалось порядка пятнадцати тысяч пчелиных ульев, заселенных семьями. Так что сырья для двух свечных заводов хватало. Более чем достаточен был и потребительский спрос. Мои свечи отгружались и в Одессу, и в Киев, и даже доходили до Москвы. Так что я даже подумывал аккуратно вводить керосиновые лампы, чтобы быстро не растратить потенциал свечного производства.
Так что в целом дел было более чем предостаточно, особенно если учитывать моё желание увеличить количество тренировок и усилить их. Хотелось бы, когда буду возвращаться на войну получить пик своей физической формы.
— Прошу простить меня, господа, милые дамы, — повинился я, присаживаясь возле Лизы во главе стола.
— Лизонька, и как ты уживаешься с этим непоседой? — спросила Анастасия Матвеевна у моей супруги.
— Лишь только с Божьей помощью… Только с ней, — философски и с иронией заметила моя жена.
Все присутствующие рассмеялись. А под всеобщее веселье и притуплённое внимание Насти, её отец, мой крёстный, махнул прислуге, чтобы те снова наполнили бокалы. Видимо, сегодня Матвей Иванович решил расслабиться по полной. Так-то Настя всегда следит за своим батюшкой пристально.
Ранее я устроил осмотр Матвею Ивановичу Картамонову у профессора Пирогова. Светило русской медицины и вовсе запретил моему крёстному пить больше двух чарок водки в день. А ещё и строго-настрого запретил курить табак. Да как ему запретишь? Сердце у старика стало сдавать, но норов ещё был. Потому-то я и понял, что совершил ошибку, когда назначал крестного командиром ландмилиции.
— Друзья, тут мой дом, тут моему сердцу спокойно и радостно, — решил сказать тост и я. — Спасибо вам за это. И спасибо тебе, моя любимая жена, что рядом с тобой всегда есть частичка вот этого дома. Ты — та искра, которая заставляет пылать моё сердце.
— Алексей Петрович, вы поэт! — воскликнул один из приглашённых на сегодняшний обед гостей.
Это был ещё один сосед, Павел Аркадьевич Митрохин, который за последние годы очень удачно влился со всей своей семьёй в нашу компанию. Он уже пытается сговорить свою недавно рождённую дочку, чтобы породниться со мной. У меня, правда, это вызывает только лишь улыбку и смех. Всё-таки будущий брак сына моего, Петра Алексеевича, должен двигать семью, род — наверх. А Митрохины, хоть и деятельные помещики, но всё же даже в мерках Екатеринославской губернии чуть дотягивают до середнячков.
Снобизм ли это? Просто, раз я уже добился практически всех своих локальных целей, когда я стал, по сути, главой Екатеринославской губернии (пусть государь так и не решился поставить свою подпись на документе о моём прямом назначении), мне всего этого уже мало.
Я понимал, что если человек не ставит перед собой более высокие цели, достигая их и повышая ставки, он деградирует. Так что психологически я подготавливал себя к той мысли, что после окончания войны должен перебираться в Петербург. Если я сам, а также все мои начинания в ходе войны поспособствуют победе русского оружия и духа, то меня непременно переведут в столицу. Если же победить не получится, то я буду считать всю свою миссию проваленной, и тогда, весьма вероятно, сам стану своего рода Митрохиным, и виды на урожай будут заботить меня куда больше, чем русская внешняя и внутренняя политика.
— Лейтенант Коровкин, отчего же вы молчите? — обратился я к командиру эскадры мониторов.
— Прошу простить меня, ваше превосходительство, — встрепенулся Коровкин.
— Не чинитесь! Кто сидит за этим столом, в полном праве общаться со мной по имени-отчеству, как, впрочем, и с остальными, — сказал я и улыбнулся.
Коровкины были в положении. Маша, в девичестве Садовая, сидела за столом еще до моего возвращения, но ей стало дурно, и она удалилась. Видимо, токсикозы мучают будущую маму. Я всегда, когда бываю в своём поместье или когда Маша приезжала в Екатеринослав, её приглашал к себе в гости.
Первоначально по этому поводу у меня были чуть ли не скандалы с женой. Лиза узнала, что Маша была в прошлом проституткой, и никак не могла не возмущаться тем, что я уделяю Марии Александровне толику своего внимания. Однако я своего решения менять не стал, а Маша умела понравиться почти любому человеку, и скоро всё наладилось. Елизавета Дмитриевна и Мария Александровна не стали подругами, но Лизонька стала терпимее относиться к Маше.
— Дамы, господа, позвольте ненадолго украсть Алексея Петровича, — деловитым, чуть ли не приказным тоном сказала Анастасия Матвеевна. — Нам нужно недолго переговорить о делах Фонда Благочиния.
— Настёна, крестник только пришёл, а ты его уже забираешь, — пожурил свою дочь Картамонов. — Вот выпьем — тогда и пойдёте.
Настя скривилась, скорее, не на то, что отец её одёрнул, а на то, что он сегодня, видимо, твёрдо решил напиться. Но промолчала. А вот дома, уверен, она выскажет всё папеньке. Настена держала в узде и отца, и своего муженька.
Впрочем, обоим, кажется, это шло на пользу.
— Вот бумаги о том, что удалось собрать со всех наших соседей, — деловым тоном сказала Настя, когда мы с ней уединились в моём кабинете.
Настя сама взяла на себя роль, если можно так сказать, регионального распорядителя Фонда. Она ездила по всем нашим соседям, собирала всё то, что могло бы в будущем пригодиться для армии, включая и непосредственно деньги.