Уверен, что собравшиеся мелкие клерки понимают, либо нутром чувствуют, что это их шанс для будущего. Уже не раз мне приходилось слышать, что самым большим благом для любого выпускника Харьковского университета является попасть на службу в Екатеринославскую губернию. Причём это касалось и докторов, и юристов, и различного рода почти что бесполезных философов, которых приходилось переучивать уже непосредственно на производствах и в администрациях.
Порой важнейшим критерием для отбора того или иного кандидата на должность является не его специализация, а желание учиться, работать, усидчивость и природная коммуникабельность, жёсткость характера.
Так что в Харьковском университете на постоянной основе, будучи по совместительству ещё и представителем торговой марки «Две Лизы», работал у меня кадровик, отбирающий наиболее способных молодых людей.
Руководство Харьковского университета ведёт себя со мной, подобно тому самому Дубинцеву: всячески норовят нарисовать у меня над головой нимб святого. Если четыре года назад университет испытывал недостаток студентов, существовали немалые проблемы с оплатой труда профессоров, то теперь в Харьков привлекаются новые преподаватели, штат расширяется по мере роста числа студентов.
Потому что губерния наша прославилась, а случилось бы это без моих нововведений? Здорово сомневаюсь.
— За работу, господа. У вас в запасе остаток сегодняшнего дня и ночь. Позволяю, если я прямо здесь, в кабинете, усну — будить меня всеми возможными способами. Дело — превыше всего! — сказал я, выпроваживая чиновников.
Они все будут работать здесь, на втором этаже, где хватает комнат, столов, чернильниц, перьев — и всего того, что нужно, чтобы подготовить уничтожающие компроматы.
Наверняка прямо сейчас Лопухин занят тем, что корпит над сочинением писем генерал-губернатору Андрею Яковлевичу Фабру, а также своему начальству. Уверен, что для него это не такой уж и лёгкий труд — подбирать нужные формулировки.
Так что сегодня до ночи у меня времени предостаточно, учитывая, что Лопухин будет точно спать. Рассчитываю я и на то, что арест — или, пока скорее, задержание — Святополка Аполлинарьевича Мирского не дойдёт до ушей жандармского полковника. Марницкому я разрешил сообщить жандарму о случившемся с Мирским — но только завтра в восемь утра.
Итак, у нас шестнадцать часов — чтобы грамотно составить все нужные бумаги. Более того, у меня ведь есть личные печати и Лопухина, и Мирского, да и Марницкого. Словом, всех, кто хоть что-то значит в губернии. Да, это не совсем честная игра. Когда-то эти печати были выужены у чиновников ловкими людьми, позже были сделаны слепки. И сейчас сами печати даже не у меня хранятся — они у купца Михельсона.
Того самого Михельсона, которого я когда-то поймал на обмане, после чего он стал одним из моих тайных агентов. Он нашёл людей, которые феноменально умело подделывали ключи, подписи, почерки, в том числе и печати. Мне это было нужно, чтобы по финансовой отчётности и на некоторых предприятиях занижать количество произведённой продукции. Да, это коррупция. Но, трижды ха-ха-ха, — государственно ориентированная. Ведь всё то, что отгружалось на тайные склады, прямо сейчас идёт в армию — или ждёт своего часа, когда англичане и французы начнут активные боевые действия.
И о том, что я этим занимался, не знает никто, кроме Михельсона. Ну и склады готовой неучтённой продукции также находятся в его ведении. Иудей прекрасно понимает: едва я что-то заподозрю, как только он начнет юлить или решит думать, что умнее меня, — он уже не сможет наслаждаться жизнью. Сытой, прошу заметить, жизнью.
Первый документ был предоставлен мне уже через сорок минут, когда мы с сыном собирали пазл. Матрона, помню, поражалась, как это мы картину разрезали, как она сказала, «на осколки». Кто же был этот торопыга, принёсший мне на проверку документ? Конечно, Дубинцев. Впрочем, я отправил его на доработку, но написанное Дубинцевым заявление от имени Лопухина, что тот якобы готов оказывать всяческую поддержку английской разведке, уже было неплохо состряпано.
Именно так — я собирался написать целую гору различных свидетельств о том, что Мирский и Лопухин находятся в сговоре с английской разведкой. Что им было выдано чёткое задание — остановить всякое производство в Екатеринославской губернии и сорвать помощь региона армии. Учитывая, что и на меня, по-видимому, составлены документы кустарным образом, или даже «на коленке», то я совершаю сопоставимую аферу. Пусть я бумаг Лопухина пока и не видел, но мы с полковником будем находиться в равных условиях. А если составлю грамотные доносы… Так и вовсе при обострении противостояния я смогу сыграть против Третьего Отделения в целом. Да в таком случае от Лопухина отмахнутся, как от назойливой мухи, и всё на него повесят.
Этого, конечно, не хотелось бы делать. Начинать межведомственные, внутриимперские разборки — последнее дело во время войны. Но если вынудят — я пойду и на это.
Ну а пока — я уже в предвкушении того, какой будет вид у полковника Лопухина, когда я предъявлю ему документы, по которым он — злостный английский шпион, действующий на британскую разведку, да при том систематически — уже не менее четырёх лет. Между прочим, у меня есть чем подтвердить это заявление, хоть и косвенно: имеются некоторые доказательства того, что жандармский полковник препятствовал моим попыткам развить производство в губернии. Да, делал он это, скорее, по личным мотивам, короче говоря, из злобы. Но это уже не имеет значения — своей несдержанностью он сам выкопал себе эту яму.
— Папа, ну куда ты ставишь эту мозаику? Это же уголок! — возмутился Петя, когда моя рука с кусочком печатного картона дёрнулась к середине картинки.
— Прости, Петя, задумался твой папа, — усмехнулся я.
Идея с настольными играми захватила меня уже давно. Вот только для того, чтобы реализовать и это направление в коммерческой деятельности, нужно было иметь предприятие по производству картона, а также увеличить мощности екатеринославских типографий. Пресс ещё нужно было придумать и соорудить, чтобы выдавливать пазлы.
Теперь всё это есть. И начать распространение настольных игр я собираюсь именно с пазлов. Рабочее название подобных изделий — «Тесьма». По крайней мере, мой сын назвал игрушку именно так. И мне понравилось, что мой малолетний наследник уже имеет представление о таком производственном процессе, как тиснение картона.
В разработке ещё карточная игра «Казаки», а также старая добрая «Монополия». Уверен, что даже в условиях войны, при дефиците развлечений, настольные игры быстро начнут покорять умы высшего света Российской империи — а потом и мещан. Но заходить с этими забавами на рынок мы будем только тогда, когда склады будут переполнены уже готовыми изделиями. А сейчас никто не мешает мне и моему сыну, прежде всего, апробировать новый товар. Пусть Пётр Алексеевич всесторонне развивается.
— Вот, совсем другое дело, — сказал я, когда Дубинцев принёс уже третий вариант расписки Лопухина о сотрудничестве с английскими шпионами.
— Благодарю, ваше превосходительство, что высоко оценили мою работу. Готов и дальше верой и правдой служить вам и нашему Отечеству! — резко подобравшись, выкрикивал Дубинцев.
Я поморщился, выслушивая эти крики.
— У меня с вами потом будет серьёзный разговор. Одно могу сказать: вот это ваше показное рвение мне меньше нравится, чем-то, как вы на самом деле работаете. Хвалебные оды мне не нужны. Что ж вы орёте, будто на плацу, Владимир? Мне нужна чёткая и выверенная работа. Соратник, который бы думал и предлагал, а не только лишь слепо восхищался моими идеями, — сказал я и направил Дубинцева дальше трудиться.
Примерно в два часа ночи, когда маленький Петя уже давно спал, а я успел дважды задремать в кресле губернатора, были полностью готовы те документы, которые могли бы сильно ударить по двум людям — полковнику Лопухину и статскому советнику Мирскому.
Я отпустил своих писарей поспать, предупредив, что могу поднять любого из них в любое время. Поэтому они могли спать хоть в мундирах, прямо здесь, в губернаторском доме. Я же заказал себе крепкого кофе и попытался отрешиться от мыслей, что тяготили меня весь вечер.
Через полчаса, стараясь посмотреть на документы свежим взглядом, я стал их изучать — как будто бы впервые. Мне нужно было составить собственное впечатление: как на подобные кляузы отреагируют люди в Петербурге. Если уж дойдёт до столицы, чтобы обелить своё имя…
В пять утра я закончил вычитку документов, внёс правки, вызвал троих писарей и направил их срочно переписывать бумаги с учётом моих исправлений.
— Вы решили играть против меня? — с улыбкой и в полный голос сказал я, откладывая в сторону последний документ.
Я не могу судить с точностью о компетенции заместителя главы Третьего отделения Дубельта, а именно ему и предстоит изучать свидетельства о Мирском и Лопухине. Но — будь я на его месте, я бы в это поверил.
И если мы войдём в клинч в своём противостоянии, то пусть знают: я найду способ, чтобы некоторые документы попали в руки, может быть, и самому Государю Императору. Поэтому в таких условиях Третьему Отделению придётся либо начать расследование даже против своего сотрудника, либо пойти на договор со мной. Ну а я знаю, что потребовать у тех, кто задумал меня атаковать.
От обилия выпитого кофе мне пришлось задуматься о посещении новомодного по нынешним временам ватерклозета — по-нашему, людей из будущего — туалета. Я встал, направился к двери…
Звон разбитого стекла заставил меня резко обернуться. А еле уловимое шипение я узнал сразу же, кажется, ещё до того, как повернул голову.
— Граната! — закричал я. — Ложись!
Глава 20
Я сидел в столовой губернаторского дома, пока доктор перевязывал мне голову. Нет, я не получил в лоб осколком от взорвавшейся гранаты. Это всё от того, что я, уже поняв, что предотвратить взрыв или отбросить гранату обратно в окно не получится, нырнул рыбкой в приоткрытую дверь, протаранив её самым логичным орудием — лбом.