лова, в особенности слово «шлюха» и «убить», поняла. Но она ничем этого не выдала, хотя прекрасно поняла — её хотят отдать ещё одному мужчине. Но она этого не хотела, а самое главное — это не было ей нужно. Её тело, та постель, что они делили со шпионом — всё это было лишь инструментом.
Что ж, значит, не только она захотела убить англичанина, но и англичанин точно решил избавиться от неё.
— Господа, это же прекраснейшая новость. Мой враг, злейший подлец, издох! За такую новость я готова сделать всё для вас, — она томно улыбнулась и чуть подалась вперёд, так что груди её стали ещё круглее и желаннее. — Вот, господа, шампанское — самое подходящее, чтобы отметить событие!
Олена протянула два бокала с шампанским присутствующим тут мужчинам.
Английский шпион посмотрел на женщину, на своего охранника, шепнул ему на английском языке: «Быстро её попользуй, потом убей!» После чего Эдвард, даже не одевшись, схватив в охапку стопкой свои вещи, направился прочь из комнаты. Бокалы с вином так и остались в руках Олены.
— Пожалуй, я выпью с тобой! — тяжело дыша от предвкушения сладострастных минут, произнёс пособник английского шпиона.
У Эдварда Джона Уэлскимби за охрану отвечали пятеро. Это были отличные бойцы, которые могли действовать в любой обстановке и владели, в том числе. искусством стрельбы из револьверов. Главным условием при отборе было, чтобы бойцы разговаривали на русском — и, желательно, без акцентов. Никто из них не должен был выдать в себе англичанина. Впрочем, какой-нибудь другой акцент никак ему не мешал.
Так что в команде Уэлскимби было только два англичанина, а остальные — поляки, завербованные им ещё в Англии и частично во Франции, куда эти люди бежали после разгрома венгерского восстания. Разве у польского шляхтича в подчинении не могут быть литовцы либо поляки? В нынешней России подобная компания ещё не привлекала особого внимания Третьего Отделения.
Янош Казимир Гонусевич подхватил бокал из рук красавицы и жадно выпил всё шампанское. Едва дождался, когда-то же самое сделает стоящая рядом с ним обнажённая женщина, и с рычанием набросился на неё. Изголодавшийся по общению с женщинами пособник английского шпиона не стал даже раздеваться, он рвал на себе одежду, жёстко придавив к кровати женщину, которую опрокинул на ложе так, что теперь ей нужно было бы ещё повернуться, чтобы посмотреть на него.
— Да подожди ты! Как горяч. Я сама всё сделаю. А хочешь, так сделаю и то, что не каждая шлюха может! — выкрикивала женщина, извиваясь под тяжёлой рукой польского жеребца.
— А? Да-да! Давай! — выкрикивал Гонусевич, спешно стягивая с себя штаны.
Ей нужно было дотянуться до противоядия и принять его, а этот… Ведь яд начнёт действовать уже минут через пять. Без этого средства она, возможно, и не умрёт, но на несколько дней окажется очень болезненной, беспомощной. А ей срочно нужно бежать.
Едва почувствовав, что тяжелая рука поляка больше не держит её, женщина подошла к одной из тумб, как бы отгораживаясь от него своим обнажённым телом, показывая Яношу свою спину и ноги. Олена откупорила небольшой флакончик и намеревалась его выпить…
— А, да что там за штучки у тебя! Всё после… Пока я возьму тебя так! — с рычанием, не сдерживая больше мощный зов природных инстинктов, Гонусевич подскочил к красавице.
Он придавил её к низкому шкафчику, заставляя согнуться так, как нужно ему. Всё, что стояло или лежало сверху, упало на пол.
Со звоном упал и уже открытый флакончик. Он разбился, и противоядие вытекло на доски пола.
Впервые за долгое время Олена плакала. Вот так она заканчивает свою жизнь: с ней пытается утолить свою похоть животное, а она через пять минут начнёт умирать. Женщина в последнем усилии, не имея возможности вырваться из нежеланных рук, приподняла голову, посмотрела в угол комнаты. Ей показалось, что она видит знакомую фигуру, и в груди у Олены сжалось сердце. На миг она поверила, что там стоит её любимый муж Архип, и он качает в осуждении головой.
Он не был рад, что она отомстила за него и уничтожила Шабарина.
Когда мы вдвоём с Лопухиным одновременно предъявляли обвинения в государственной измене и в шпионской деятельности Святополку Аполлинарьевичу Мирскому, я даже не предполагал, насколько точно попал в цель. Ведь я думал состряпать против него обвинение. А оно вон как вышло!
Впрочем, когда Никодим, мужик, что пытался покушаться на меня и бросил гранату, начал давать показания, у меня сразу же возник вопрос: как английский шпион узнает, что покушение было удачным, ну или неудачным? Обязательно должен был быть кто-то, кто наблюдает за происходящим в губернаторском доме, чтобы срочно отправиться с донесением к шпиону.
И в этом направлении Мирон и другие мои люди стали действовать моментально, буквально через несколько минут после того, как прогремел взрыв. Будто бы желая реабилитироваться, они рьяно взялись за дело. Уже скоро все дороги, ведущие из города, контролировались моими людьми, пусть это и были лишь заслоны из тройки бойцов, которые легко прорвать.
Но прошёл час, второй. А никто из города с подозрительной стремительностью выезжать не собирался. Может быть, среди тех людей, которых не пустили из Екатеринослава, и был пособник шпиона. Это предполагалось вычислить после. Просто не хватало сил и людей. А Марницкий ещё не прибыл в губернаторский дом, чтобы начать поднимать всю полицию и даже ландмилицию Екатеринослава.
Но все же у меня стали закрадываться мысли, что человек этот не был отправлен из города, потому что… не мог. Не мог, потому что был у меня под арестом.
— Я буду говорить только тогда, как вы дадите своё честное слово, что предоставите мне пистолет и пулю. Я убью себя, так как не хочу, чтобы моё имя было обесчещено при моей жизни, — выдвинул свои условия Мирский, пока я при бездействии Лопухина блефовал и тряс листами бумаги в руках, обвиняя своего бывшего соратника.
— Вы должны будете быть преданы суду! — всё-таки встрял в разговор полковник, эмоционально реагируя на порыв Мирского. — Я не могу пойти на подобное.
Я уже видел, что передо мной — психически глубоко больной человек. Он смотрел на меня с непередаваемой злобой и презрением. Нужно было его дожимать, продолжать блефовать, выбивать точечные показания, а не только намёк, что Святополк продался англичанам. Ох уж эти нравы XIX века! Лопухин не может даже дать обещание, которое выполнять не собирается.
— Я даю вам это слово! — жёстко сказал я, глядя при этом не на Мирского, а на полковника.
А я могу. Для пользы дела — даже очень. И пусть Лопухин хоть что-то мне попробует предъявить, когда я нарушу свое слово.
— Но вы не можете… — выкрикнул Лопухин.
— Могу…
— Ну хорошо, — растерянно сказал полковник, видимо, вспоминая, что у меня на него более чем достаточно доказательств, что и он является английским шпионом.
— Откуда у вас бумага, которую я подписывал? — спросил Мирский.
Всё сразу же стало на круги своя. Поэтому следующий мой вопрос был строго по делу:
— Это вы должны были сообщить английскому шпиону о том, что я погиб? — строго спросил я.
— Я требую, чтобы вы дали слово, что моя семья…
— Да ты не имеешь никакого права слова от меня требовать! Отвечай, несчастный! Ты должен был сообщить англичанину? — играя роль взбешённого дерзким покушением, кричал я.
— Да! Я должен был! Мой человек… — выкрикнул Мирский.
— Что ж, так вы это и выполните, — вдруг совершенно ровно произнёс я.
Через полчаса мы с Марницким уже обсуждали операцию по поимке английского шпиона. Оказалось, что он ждёт совсем рядом, и показания Потапа полностью сходятся с теми, что мы успели выспросить у Мирского.
В двадцати пяти верстах ждал Эдвард Джон Уэлскимби сообщение о моей смерти.
Глава 22
Я впервые увидел в Лопухине делового человека, который готов был работать. Странная метаморфоза произошла с полковником. Может быть, его нелепая жажда поквитаться со мной так сильно давила на него и не давала реализовывать свои лучшие качества? Теперь же он являл собой образец трудолюбивого чиновника, прямо-таки пылающего желанием работать.
— Я готов командовать всеми силами, которые будут брать под наблюдение местность, — чётко проговорил Лопухин.
— Господин полицмейстер, — обратился я тогда к Марницкому. — Действуйте совместно с полковником. Быстро, но не привлекая лишнего шума, поднимайте всех своих людей, а также тех, которые приписаны к полку ландмилиции.
— Будет сделано, ваше превосходительство! — выкрикнул Марницкий, который после вчерашней взбучки также словно преобразился и был готов к службе, как и четыре года назад.
Присутствовал за столом и ещё один человек. Раз уж Дубинцев решил себя проявить, то я посчитал нужным дать ему отдельное задание.
— Господин Дубинцев, именно вы отправитесь в местечко, где обосновался шпион. Ваша задача — сообщить в трактире, что я умер. После этого плачьте, пейте водку, в общем, покажите, что вы сильно огорчены этим обстоятельством, — выдал я задание и своему помощнику.
А выполнит он его — так будет моим основным помощником.
По здравом размышлении я решил, что посылать людей Мирского было очень опасно. Они могли бы не пойти на сделку, а шпион явно должен был знать всех людей Святополка. Поэтому единственной возможностью донести до англичанина вести о моей смерти я считал слухи. Английский шпион наверняка подумает, что Мирский решил сбежать. Но главное, чтобы до него дошла информация — Шабарин убит.
Зачем? Чтобы изловить его на выходе. Наверняка у него неслабая охрана. Положить своих людей в перестрелке я не хочу. И мало ли, может быть, эта перестрелка и не окажется для нас победной. Такие осмотрительные люди, коим наверняка является Эдвард Джон, всегда имеют пути отхода. И только на сборах в путь либо на самом отходе их и можно было бы его брать. А еще мирные люди! У меня еще с прошлой жизни осталось понятие, что военный человек — это одно, он сам подписался воевать. Ну а гражданские — иное, их нужно всячески оберегать. Мало ли, шпион с перепугу еще решит заложников взять.