— За дело, господа! И помните, что мы действуем во благо нашего Отечества! — несколькими пафосными словами заканчивал я наше совещание.
Английский шпион в России, Эдвард Джон Уэлскимби, смотрел на то, как два тела извиваются в предсмертных судорогах. Он ловил себя на мысли о том, что начинает возбуждаться. Женщина, которая хотела его отравить, сейчас была даже более желанной, чем полчаса назад, когда она была так послушна. Но он никогда бы не снизошёл бы до такой пошлости, чтобы воспользоваться женским телом, когда из него выходит жизнь.
— Вот же курва! — восхитился англичанин. — Мне же предлагала выпить этого шампанского! Меня отравить? Пусть же! Но зачем надо было убивать себя?
— Сэр! — в комнату вбежал один из охранников шпиона. — Прискакал дозорный, говорит, в местечко въехали подозрительные люди верхами!
Пособник англичанина замер, как и Эдвард Джон — он наблюдал, как умирает его любовница.
— Янош?.. — с горечью в голосе спросил охранник.
Они были дружны с умирающим.
— Збигнев, не отвлекайся. Твоему другу уже ничем не помочь. Судя по всему, у нас не всё так радужно, как мы думали. Наверное, это охрана Шабарина решила отомстить за своего хозяина, — подумав, сделал предположение англичанин.
— Сколько конных людей вошли в город? — спросил Эдвард Джон.
— Четверо. Оружия при них замечено не было. Ещё в город въехали две телеги с мужиками…
— Что? Четверо? Так что вы панику разводите? Если бы действовала охрана Шабарина, здесь уже было бы два десятка вооружённых до зубов головорезов. Да и вряд ли они смогут эффективно действовать без своего предводителя, — говорил англичанин, отворачиваясь от замерших в смертном покое тел.
Он явно пытался убедить самого себя, что всё идёт по плану.
— Семью того мужика, который гранату метнул в Шабарина, следует ли убить? — последовал вопрос от Збигнева.
Не такой уж простой предполагался ответ. Нет, дело не в моральных принципах или в том, что вдруг англичанин решил поиграть в благородство. У него была надежда, что Никодим, который покушался на Шабарина, будет молчать, пока будет уверен, что его семья в заложниках и не убита.
В идеале, надо было бы эту семью даже оставить в покое. Мало ли какие ещё придётся делать операции англичанину. Если все вокруг будут знать, что он не сдержал своего слова и убил семью завербованного им человека, то будет крайне сложно в следующий раз найти стоящего исполнителя. Конечно, Эдвард Джон рассчитывал на то, что крайне малое количество людей узнает о случившемся, но всё же люди англичанина всегда заходили в сарай, где содержались пленники, в масках, чтобы нельзя было их в дальнейшем опознать.
— Уходим! — сказал английский шпион одновременно с тем, как испустила дух женщина, с которой он всего полчаса назад имел близость.
Старая, обшарпанная, неприметная карета, отличавшаяся лишь тем, что скрипела всё же тише, чем обычный тарантас, ожидала не прямо рядом с трактиром, где обосновался англичанин. Ее оставили в соседнем дворе.
Один из охранников Эдварда Джона запрягал лошадей в карету. Вот туда и направился англичанин. Через зал, пройдя кухню, Эдвард Джон подходил к карете в сопровождении троих своих охранников, одним из которых был тот самый наблюдатель, заметивший въезжающих в городок.
— Вжух, вжух, вжух! — в сторону четырёх мужчин полетели камни.
Если от первого камня англичанину удалось увернуться, то второй попал ему в живот, а третий всё-таки достиг лба. Темнота…
— Что происходит? — в сопровождении двух охранников ко мне в новый кабинет ворвалась фурия.
— Любимая, я тоже рад видеть тебя, — с усталой улыбкой произнёс я.
— Немедля проведи меня к сыну!
— Приведите Петра Алексеевича! — приказал я, и один из моих помощников моментально направился во флигель.
Именно туда, под контроль двух охранников, нянек и мамок, я и отослал сына. Ему не стоило видеть всю ту работу, которая кипела в доме губернатора. Или слышать крики, издаваемые теми людьми, которых удалось уже взять за пособничество английскому шпиону.
Святополк Мирский сумел обзавестись некоторыми исполнителями, которые служили ему на постоянной основе. Вот их и допрашивали с особым тщанием, без каких-либо оговорок на милосердие.
— Рассказывай! Не смей прикрываться тем, что я не могу влезать в твои дела! — потребовала Лиза.
Я не стал артачиться, понимая, что она вправе требовать. Я же скрывать от матери ситуацию, которая коснулась нашего общего сына, права не имею.
— Петенька! Петруша! — Лиза бросилась к сыну и стала целовать его, периодически обнимая так, что могла бы от любви и раздавить. — Где? Где у тебя болит?
— Мамя, я мусичина. Заловаться не буду! — с серьёзным видом, нахмурив бровки, сказал Пётр Алексеевич Шабарин.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся я, уж до того умильно всё это звучало.
— Смешно тебе? Меня пропустили в город, а профессора Пирогова уже едва ли не три часа держат на въезде в город. Немедленно разберись с этим! — Лиза командовала мной.
— Я тебя люблю, но разговаривать так со мной не надо, — строго сказал я, а сам отправился давать указание, чтобы Пирогова не только пропустили, но и сопроводили с хлебом-солью.
— Ты цел? Если бы ты не послал ко мне людей сказать, что с тобой всё в порядке, я бы сошла с ума. Когда узнала, что тебя хотели… — присмирев, отчего-то смутившись и опустив глаза, сказала Лиза.
— Это можно считать признанием в любви? — улыбнулся я, вставая со своего кресла и обнимая жену и сына.
— Дурак ты! Люблю вас больше жизни, — сказала Лиза.
Её глаза предательски блеснули влагой.
— Мама, ты плачешь потому, что папа дурак? Он не дурак, он умный! — сказал Петя, и теперь уж мы с Лизой дружно засмеялись.
— Вам ничего не угрожает, волноваться нечего. Но отныне и до конца войны вы оба, как моё сокровище и главная ценность, будете под охраной! — сказал я столь жёстко, чтобы Лизе даже и не захотелось спорить.
— Как скажешь, — утирая платком слёзы, произнесла моя любимая женщина, мать моих настоящих и будущих детей.
— Ты голодна? Наверное, ещё ничего не ела, всё волновалась? И перво-наперво Пирогова я попрошу осмотреть тебя. Пусть он и не по женским болезням, но всё же доктор умный — если что не так, то увидит, — сказал я и поспешил дать распоряжение, чтобы нам накрыли семейный обед во флигеле.
Впрочем, вряд ли он получится по-настоящему семейным. Не пригласить профессора Пирогова к столу я не имел права.
— Ваше превосходительство, доставили англичан! — запыхавшись, весь в пыли и даже в грязи, доложился мой начальник охраны, Мирон.
— Все целы? — строго спросила Лиза. — Если это тот гад, что скрал нашего сына, у которого господин Мирский отбил Петю, то я хочу выцарапать ему глаза!
— Если пообещаешь, что только посмотришь на него, а после пойдёшь досматривать нашего сына и не будешь вмешиваться в мои дела, то я это позволю, — потом я подумал и добавил: — Мирский, дорогая, давно не друг нам. Там всё было сложно. Но Мирский — предатель.
— Не может быть! Он всегда был со мной такой обходительный! — всплеснула руками Лиза.
Я не рассказывал жене, какие отношения сложились у Святополка внутри его семьи. Сколько сама Лиза ни напрашивалась в гости к, казалось бы, такому близкому моему другу Святополку, всегда находились какие-то причины, которые не позволяли этому случиться. Я же искренне верю, что вмешиваться в чужие отношения — всегда себе дороже.
— Он-то сына нашего и выкрал, и всё с умыслом, Лизонька — чтобы, когда меня убьют, оказаться рядом с тобой, позаботиться… Ну, а чего он истинно хотел, ты поймёшь, не маленькая, — сказал я, а по мере моих слов глаза у Лизы округлялись всё больше.
Она — женщина основательная, с сильным характером. Вот только до конца ещё не понимает, насколько мир бывает суров и сколько в нём лжи. К сожалению, больше, чем истинной правды. Изуверство, которое придумал Мирский, для неё было явно в новинку, даже после того, что произошло с ней в юности, когда её обманул моряк Печкуров. О подобной подлости нынче даже не пишут в книгах.
Через десять минут, когда Петя отправился уже во флигель к нянькам, Лиза всё-таки решила посмотреть на того, кто хотел лишить её счастья. После того, как охрана ещё раз проверила прочность верёвок, которыми были связаны у него руки и ноги, я подошёл и посмотрел в глаза своему врагу. Здесь же, но в углу, в сторонке, лежал связанный Святополк.
— Господин Мирский, тиран! — как только мы вошли в комнату, выкрикнула с нотками истерики Лиза. — Вы подонок и подлец! Гори в аду, изверг! — опять выкрикнула Лиза, потом перевела внимание на англичанина. — А вам, сударь, я желаю гореть в аду рядом с этим подлецом.
Сделав несколько вдохов-выдохов, предоставив мне время, когда я уже себя было проклял за то, что позволил Лизе сюда прийти, моя женщина спокойно и абсолютно ровно произнесла:
— Любимый муж мой, как закончишь разбираться с этой грязью, я жду тебя на обед. Не забывай, что у нас нынче гости.
Ох, и стерва же мне попалась в жёны! Прямо ещё больше её за это люблю!
— Обещаю, любимая, сильно кровью не замараться. Всегда нужно подходить к столу с чистыми руками, — не остался в долгу и я.
Лиза кивнула, вздёрнула подбородок и ушла. Я же ещё в безмолвии простоял пару минут. Мирский так сильно хотел мне что-то сказать, да и английский шпион тоже жаждал разговора, видно, решил воззвать к моей чести — так или иначе, оба не сводили с меня взгляда. Но только тогда, когда я дождался, когда передо мной аууратно поставили стол с ещё более аккуратно разложенными на нём различными инструментами, в которых можно было с лёгкостью узнать пыточные, я приказал:
— Мирон, позаботьтесь, чтобы из дома губернатора вышли все, кроме охраны. Заприте все окна, чтобы криков не было слышно, — я говорил это нарочито спокойным голосом, как маньяк, сосредоточившийся на выборе инструмента для пыток, но и в предвкушении удовольствия.