— Будет об этом. Давайте сделаем! — сказал я, подзывая Мирона, чтобы он принёс карту наших инженерных сооружений.
Я имел некоторую обиду на генерала Карла Шильдера. Уже то, что главный инженер Южной армии каждый раз оказывается занятым, либо больным, но не хочет со мной общаться. При этом я к нему со всей душой и почтением. Видимо, что-то у Шильдера не ладится с генералом Сельваном. Впрочем, с этой осадой крепости все на взводе. Генералы ссорятся по-своему, полковники по-своему, среди солдат также участились случаи нарушения дисциплины.
— Ваши трубчатые мины весьма пригодятся. У меня тоже есть в наличии фугасы на бездымном порохе. Нам уже давно нужно было объединить наши усилия. Чтобы не сидели в палатке, а обедали в крепости, — сказал я.
Генерал Шильдер, как и его ученик инженер-майор Тотлебен — гении своего дела. На мой взгляд, если оценивать полезность офицеров, то они чуть ли не самые важные из тех, что есть в Русской императорской армии. Инженерными методами, которые уже разработаны этими двумя гениями, можно успешно воевать.
— Не желаете пройти на позиции, чтобы мы не только на словах с вами разговаривали, но и прочувствовали то, как можно действовать? — мои слова звучали как вызов.
— Труса никогда не праздновал и не собираюсь это делать, — гордо заявил Эдуард Иванович.
— Нам нужно с вами друг друга понимать лучше. Я нисколько не сомневаюсь в вашей смелости. Я хотел бы, чтобы вы прочувствовали возможности моего полка. Видите ли, никто не верит, что мы можем добиваться больших результатов, — сказал я, наливая из чайника горячий кофе.
Мы пробирались вперёд по извилистому лабиринту окопов, минуя один за другим блиндажи. И всё-таки одно из главных оружий любой войны уже в этом времени — это лопата. Уже на подступах к передовому форту, который носил имя Араб-Табия, окопы уходили вглубь земли, и некоторое расстояние можно было пройти даже под землёй.
— Уже здесь можно заложить мины! — рассматривая позиции врага невооружённым взглядом, находясь буквально в трехстах шагах от передового форта, восклицал Тотлебен.
— Хоть сегодня вечером, — бахвалился я.
— Как же не вовремя случилось это ранение с командующим. С кем же согласовывать взаимодействие между генералами при штурме? — сокрушался Эдуард Иванович.
— Увы, сударь, но сие нужно решать вам. Со своей стороны, я обещаю, что выстрелов с форта будет крайне мало. Может, удастся и вовсе их избежать, — сказал я и подозвал к себе одного из лучших стрелков моего полка — Елизара.
— Да, вашбродь! — отозвался молодой казак.
— Троих наблюдателей на башне видишь? Один стоит посерёдке и всё никак не отложит свою подзорную трубу, нас рассматривает. Убери его. Надоел, аж спасу нет, горше горькой редьки, — куражился я.
Елизар отошёл немножко в сторонку. Стрелок облокотился о край окопа, навёл резкость в своём оптическом прицеле.
— Бах! — последовал выстрел, потом ещё два.
Два мужских тела кулем свалились с башни, а один — это было отчётливо видно в зрительную трубу — завалился назад, во внутрь башни. Страйк! Жаль только, что в бою так может и не получиться. Волнение, спешка.
— Господин инженер-майор, я вас убедил? — спросил я после того, как Тотлебен высказал своё восхищение меткостью стрелка.
— И много у вас таких стрелков? — задумчиво спросил Тотлебен.
— Такой один. Но есть другие, тоже стрелять умеют, — сказал я, наблюдая, как Эдуард Иванович морщит лоб и прикусывает нижнюю губу — наверняка о чём-то размышляет.
— А вы можете убедить генерала Сельвана, чтобы он сразу после взрыва направил своих солдат занять обрушенную башню? — спросил Тотлебен.
— Нет, но моё прошение Горчакову и Паскевичу уже доставлено им обоим. Если армия не будет штурмовать форт, это будет делать мой полк. И не будет ли тогда стыдно всей армии, что я возьму передовые турецкие укрепления? Я могу обеспечить прикрытие, бесперебойно стрелять меткими стрелками в защитников крепости. Но я не хочу, чтобы мои солдаты шли на приступ в одиночку. Не для того они тысячами патроны расстреливали и учились стрелять так, как никто в Европе не умеет, — высказался я, давая команду сотне своих стрелков, чтобы они продолжили работу и прорядили как можно больше защитников форта Араб-Табия.
На самом деле, вновь бахвалился. Защищались турки крепко. Я только положил бы весь полк в бессмысленной атаке. Нужно не менее двух дивизий, чтобы с напряжением сил, но сковырнуть турку. А еще учитывать, что турецкий корпус стоит недалеко, не позволяя полностью охватить Силистрию, чтобы морить ее голодом и снарядным и продовольственным. Умно устроились турки, или не они, а европейцы подсказывают.
— Это сущее безумие! — кричал генерал-фельдмаршал Михаил Дмитриевич Горчаков. — Вы готовы подступиться к самому форту и взорвать его? А дальше что — идти на саму крепость?
— Да, Ваше высокопревосходительство! — принципиально держал я ответ.
— Что скажете, генерал Сельван? Это вы просили, чтобы господин Шабарин присутствовал на Военном Совете со своими прожектами. Вы все должны понимать, что я здесь случайный человек. Под моим командованием армия Валахии и в Молдавии, но не здесь, не в Селистрии. Завтра его светлость князь Паскевич отбывает на излечение. Нам нужно дождаться нового командующего. И тогда только предпринимать решительные действия, — распылялся Горчаков.
Понятно, что никто не хочет брать на себя ответственность за очередной штурм Селистрии. Предыдущий закончился столь плачевно, что известие о его итогах повергло даже императора в уныние. Вот и выходит, что Горчаков хочет сослаться на нового командующего, которого ещё не прислали в расположение русских войск. Или не утвердили. Я знал, что это будет, скорее всего, генерал Дибич. Но кроме меня такой информацией никто не обладал.
— Тогда дайте мне разрешение на штурм. Я пойду на него силами дивизии светлейшего князя Воронцова, а так же своим полком. Если дадите ещё солдат, которые только и делают, что умирают прямо здесь не от ран, а от болезни, то буду вам признателен! — всё так же решительно, с металлом в голосе, говорил я.
Собравшиеся генералы смотрели на меня с недоумением. Скорее, даже как на того, которого завтра уже не будет в живых. Эти люди уже пробовали взять крепость, у них это не получилось. Они не знали, как подступиться к Селистрии.
— Мы ударим с двух сторон. Если будет поддерживать пароход «Прут» и другие корабли Дунайской эскадры, то можно брать крепость уже с рассветом! — продолжал напирать я.
— Идите отдохните! Взять крепость — это не устроить засаду на почти безоружные турецкие обозы! — пытался отшить меня Горчаков, но я никуда не собирался уходить. — Засада вам удалась, но тут иное дело.
— Да дайте же взять эту чёртову крепость! От вас требуется только одно — послать в бой те войска, которые вам не принадлежат, которые ещё не влились в состав Южной армии! — настаивал я, понимая, что если и сейчас произойдёт отказ, то у меня уже не будет никаких доводов.
— Имейте терпение и выдержку! Не вы один желаете победы русского оружия! Победы, господин Шабарин, а не рек русской крови! — попробовал одернуть меня Михаил Дмитриевич.
— Ваше высокопревосходительство, дозвольте идти в атаку! Две-три недели — и моя дивизия сточится до полка санитарными потерями. Нам нужна победа, или пусть случится смерть, но не позор стояния на месте и ничего не делания! — сказал генерал-лейтенант Сельван.
Все взоры обратились на него. Ведь то, что сейчас сказал генерал, должен был произнести каждый из собравшихся. Возможно, и хором.
— Да чёрт… Бог с вами! Приказываю взорвать передовой форт неприятельской крепости! Далее действовать по обстоятельствам! — скомандовал Горчаков, юридически остававшийся офицером в самом большом чине, потому и принимал командование на себя.
И ведь Паскевич ещё не уехал. Он только изготовился, его обоз лишь формировался, чтобы рано утром отбыть на север. Мне кажется, что Александр Васильевич Суворов в такой ситуации был бы с войсками до конца, даже если бы у него случился сердечный приступ, и он прямо здесь бы и умер при осаде, а, скорее, штурме крепости. Так что Паскевич — не Суворов. По крайней мере, по моей системе ценностей.
Несмотря на то, что стояла изрядно холодная погода, а в шатре, где проходил военный совет, не так чтобы и тепло, выходили все в поту. Казалось, что не было оскорблений, что Военный Совет не скатился в мужскую драку, а во что-то такое, что у многих генералов даже тряслись руки. Совещание утомила всех.
Я тоже был на взводе, правда, тремора в конечностях не ощущал. Ощущал я другое — решимость. Я здесь для того, чтобы изменить ход Крымской войны. Я уже убивал в этом мире, я участвовал в интригах, я метался по всей Екатеринославской губернии, чтобы наладить производство, порой, работая ночами в мастерских, и пытаясь хоть что-то сделать, что изменит ход истории, привнести в этот мир новые орудия убийства. Только лишь чтобы не было убийства веры в Россию, в ее великое предназначение и судьбу.
Так что я готов был брать эту крепость хоть собственным полком. Понимая при этом, что даже всех тех новшеств, всего того передового оружия, которое имелось у нас на вооружении, не хватит, чтобы захватить такую твердыню.
— Признаться, я был худшего мнения о вас, господин Шабарин. Прошу простить старика, не вините меня в заблуждениях! — недалеко от шатра командующего меня нагнал генерал Шильдер.
Легендарный генерал, создатель подводной лодки, военный инженер, предвосхитивший время. Вот он сейчас извинялся за то, что высказывал в мой адрес пренебрежение. Такие моменты дорогого стоят.
— Я не могу держать зла на такого гениального человека, коим вы, безусловно, являетесь. Я уже забыл все те слова, которые вы говорили в мой адрес. Давайте же возьмём эту чёртову крепость! — сказал я, выжимая протянутую руку генерала.
— Такой настрой мне нравится больше всего! — сказал Шильдер. — Отужинаете со мной?