— Да! Будем венчаны мы! — строго и решительно возразил Никита, отодвигая за спину свою возлюбленную.
— А-ну, сыны! — решил Макар проучить наглеца.
Но не тут-то было. Протянутую руку старшего из братьев Лукашов принял на болевой, повалив бугая. Второй брат нацелился правой рукой в голову Никиты, но парень увернулся, и могучая, а все три сына Макара были здоровцами, рука прочертила воздух.
— Будет! — выкрикнул Макар Янович. — Станешь человеком, так приходи. Полгода тебе. И всё… Марью отдам другому!
Решение, как показалось самому Марченко, было в пользу Никиты. Понравился Макару этот парень: не струсил, а старшего так и вовсе уложил на пол. Но всё равно, за нищего, только начавшего работать, молодого парня отдавать?
— Отец! Я сбегу! — решительной была и Марья.
Макар Янович не обратил внимания на возгласы дочери. Он и так считал, что не сыщется более податливого родителя, чем он. Вон и дочка училась на курсах при университете, работает в Конструкторском Бюро. Многое позволялось Марье, но не в деле замужества. Это его, отцовская задача — всё сладить.
— Пошли, зять… не дать ни взять… до Козьмы Ивановича. Спытаю про тебя, — сказал Макар еще больше растаявший, видя, как настроена его дочка, его любимица.
Макар внешне будучи суровым, увидел в глазах дочери такие эмоции, как… у жены своей покойной. Вот так же она, Оксана, была готова за своего мужа, за своё счастье бороться. И скажет Козьма Иванович Проташин, главный инженер Военного завода, что Никитка — парень с перспективой, так может быть и срастётся.
Никита Савельевич шёл к своему главному начальнику нехотя. Козьма Иванович для Лукашова — это недосягаемая высота, уважаемый человек. Проташин был уже не только главным инженером, Козьма Иванович казался идеалом. Многое знал, уже многое изобрёл, был рукастым и сам умел выточить любую деталь. Но ради своего счастья… Никита был готов потревожить и Проташина. Понадобилось бы, так и к Шабарину пошёл бы, если тот оказался б в поместье.
— Ну, и чего пожаловали? — спрашивал Проташин, вытирая руки от масла и отходя от станка.
— Тут такое дело… — говорил Макар.
Козьма Иванович слушал историю и улыбался. Он всё понял. А то, что Никитка кроме чертежей ещё нашёл время, чтобы с девками миловаться, так для Проташина то только в радость. Лукашов стал для Козьмы не просто учеником, словно сын. И Проташин не сомневался бы… Отдал бы свою Соломею за парня, но дочка уже венчана.
— Поди-ка сюда, Макар! — усмехаясь, сказал Козьма и увёл Марченко в свой кабинет, из тех, что в мастерских.
Никита остался у станка, где только что работал Козьма. Профессиональный интерес вновь взял верх у Лукашова. Новый пистолет, магазинный. Его уже год как пытаются собрать. И, как видел Никита, дело движется к скорым испытаниям.
А в это время Козьма Иванович отчитывал своего товарища, Макара Марченко.
— Вот не дурень же ты, Макар, но всё едино… Такого парня отшить хочешь? Да любой родитель будет счастлив на такого зятя. Денег у него, как у барина, молодой и сирый. А ещё и скоро станет дворянином, как и я. Но это по тайне великой тебе говорю, — сказал Козьма, разливая «Екатеринославку» по рюмкам.
— Только свою пью, со своего завода, «Шабаринскую Элитную»! — сказал Макар и тут же опроверг свои же слова, махнув рюмку в рот.
— Да… Только свою! — с усмешкой прокомментировал Козьма.
— А денег-то сколь у него? И когда дворянство получит? Личное али потомственное? — посыпались вопросы.
— Денег… Да почитай десять тысяч у парня есть. Дворянство… Так ты о том пока не думай, то Алексей Петрович не обещал, но будет справлять опосля войны. Ну а за что благодетель Шабарин берется, все и ладится.
— Десять тысяч! В бумаге? — удивился Макар.
— В серебре. За три изобретения. А ещё он будет на доли от продаж. Вот так… Где ты завиднее жениха справишь, дурья твоя башка⁈ — Козьма наслаждался видом ошеломлённого товарища. — Не отдал я ему деньги только из-за того, что знал, что Никитка всё в Фонд Шабаринский отдаст, на войну. А парень и так, поболее многих для войны сделал.
— Венчаться! Вот соберём урожай — и венчаться! — решил Марченко.
— Завтра и венчаться. Никитка уедет до барина нашего, с новым обозом и с новым оружием. Так что завтра… И пусть молодые внука тебе смастерят до отъезда Лукашова, — сказал Козьма.
— Побегу я к жиду Науму, он за деньги хоть сегодня столы накроет. Ой, дел-то сколько! — выкрикивал обрадованный Макар, выбегая из кабинета Козьмы Ивановича. — Чего, зять, стоишь? Беги до отца Иоанна, проси, моли его, но кабы завтра венчал! А я до жида Наума. Деньги есть?
— Тыща. Хватит? — спросил Никита Савельевич, выуживая из кармана ассигнации.
— Ну, ты зять! Тыща! Да мы за неё весь Шабаринск три дня поить и кормить будем! Но и я в долгу не останусь. За дочку дам дом добротный, да пять коров, свиней с десяток, — Макар уже даже подумал, что такой зять сорвётся с крючка, так что накидывал в приданое всё, что на ум приходило.
И, нет, не сорвётся Никита, разбудила Марья в нём мужчину. И теперь уже никуда, только под венец. И быстрее. А то, как вспомнит парень, как целовались они с Марьей, так в дрожь бросает. Быстрее бы повенчаться и быть с ней. А потом… Можно идти на войну. Теперь ещё больше появилось мотивации сделать такое оружие, чтобы ни один супостат не решился продолжать воевать с Россией.
Глава 18
Севастополь готовился к отражению вражеской атаки с моря. Начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал Владимир Алексеевич Корнилов был преисполнен уверенностью, что, раз Одесса так героически и эффективно отбилась от французского флота, то Севастополь, где сконцентрировалась большая часть Черноморского флота Российской империи, сможет это сделать и подавно.
В Одессе был один отряд мониторов, в Севастополе их сразу три общим числом в двадцать один монитор. А ещё Корнилов даже не собирался сравнивать севастопольскую артиллерию и одесскую, искренне считая, что в Севастополе артиллерийские расчёты выучены лучше, офицеры грамотнее и решительнее.
Так что в городе царило предвкушение радости. Понравилось всем радоваться за Одессу, сообщение об отражении атаки на которую пришло почти одновременно с прибытием англо-французского флота. Так что офицеры Черноморского флота уже забавлялись, когда обсуждали, как и где они будут праздновать русскую победу уже сегодня вечером.
Севастопольские рестораторы и лавочники, предполагая в ближайшее время большую прибыль, отправляли своих приказчиков незамедлительно изыскать возможность для дополнительных поставок как продуктов, так и горячительных напитков.
Но вот прошёл час, второй, а противник будто замер. Или не враг это, а мираж? Нет, не может быть настолько массовой галлюцинация. Ничего не предпринимали англичане с французами после того, как выстроились в линии, будто бы имели возможность бомбардировать Севастополь с такого большого расстояния. Замерли в бездействии.
— Что думаете, господа? Есть мнения? — спрашивал собравшихся на военный совет Александр Сергеевич Меншиков.
А господа офицеры пребывали в замешательстве в не меньшей степени, чем и сам командующий Меншиков. Да, французские и английские корабли отчётливо просматривались в нескольких милях от выстроенных по фронту русских кораблей, в пяти милях от Балаклавской бухты. Но бой никак не начинался. И самим русским вступать в сражение без дельного прикрытия береговых батарей и с медлительными мониторами, не с руки.
И вот уже полдень, но признаков скорой атаки французов и англичан не наблюдается. В то же самое время и Меншиков, и Корнилов, и Нахимов, и ряд других офицеров — все понимали, что главным преимуществом в морском сражении для русского флота может быть только тактика сражения от обороны. По такому сценарию происходили учения, такие разрабатывал планы штаб.
— Вице-адмирал Нахимов, вы хотите что-то сказать? — спросил Меншиков, перенося груз ответственности за предположения и поиск решений на героя бомбардировки Синопа и сражения у Сухум-Кале.
Павел Степанович Нахимов степенно встал, одёрнул мундир. Среди собравшихся он резко выделялся тем, что имел на своём лице эмоции, никак не связанные с растерянностью. Вместе с тем вице-адмирал с трудом скрывал своё раздражение.
Дело в том, что после положенных почестей как герою-флотоводцу Нахимов встретился с другим явлением. Ему явно завидовали. Морские победы сразу же возвышали Павла Степановича, а между собой другие высокопоставленные морские офицеры говорили, скорее, о никчёмности турецкого флота, чем о заслуге Нахимова в двух успешных сражениях.
— Я могу атаковать вражеский флот. Считаю необходимым подвести ближе мониторы. На моём флагмане установлены четыре шабаринских пушки, которые могут ударить по неприятелю с недосягаемой для него дальности. И только так мы поймём, почему неприятель бездействует, можно пробовать вынудить его на атаку, — Нахимов не отвёл взгляда, когда Меншиков стал прожигать его глазами.
— Мы не можем действовать против англичан и французов в отрыве от береговых батарей, — словно гардемарину во время обучения тоном произнёс Меншиков. — А четыре пушки… Я рассчитывал на более дельные предложения.
— Господа, а что, если нас с одной стороны вынуждают выйти в открытое море и дать бой, с другой же стороны отвлекают от действительно важного? — с видом человека, который только что сделал величайшее научное открытие, спрашивал адмирал Корнилов.
В дураках никому не хотелось оставаться, поэтому идею, что французы пошли на хитрость, присутствующие морские офицеры изгоняли из своих голов. Но всё говорило именно об этом. В голове Корнилова мысль пробила плотину, он убежден.
— Я уже послал подполковника Панаева в расположение корпуса генерал-лейтенанта Кирьякова. Если наши враги планируют высадку в Крыму, то именно Кирьякову их и встречать. Его корпус насыщен оружием в достаточной мере, чтобы отразить атаку англичан и французов, — с уверенностью сказал командующий Александр Сергеевич Меншиков.