вший.
Но накипело же! Особенно что касается Меньшикова. Насколько же сейчас неуместны все эти бравурные заявления, что утопим врага в Чёрном море, скинем его с Крымских гор… Не говори, а предлагай реальные операции и действуй! Из-за неадекватной оценки ситуации можно настолько дофантазироваться, что и проиграть в войне.
— Генерал-майор Шабарин, нынче же я отправляюсь обратно в Петербург. Посему… дарую вам орден Святого Владимира Второй степени с мечами. На то имею дозволение. Уверен, что Его Императорское Величество также оценит ваши ратные труды, и без награды вы не останетесь и от императора, — сказал Александр Николаевич.
А Меньшиков…
Даже не представляю, чего ему стоило протянуть мне награду. Вернее сперва наследнику престола, а после уже Александр Николаевич передал мне. Было видно, что даже его, Меньшикова, терпение и стойкость надломлены, настолько же было ему неприятно отдавать мне орден.
Однако, может быть, это и даст последствия в будущем, и я заимел себе врага, но на данный момент мне плевать на Александра Сергеевича Меньшикова. Я слишком сильно хочу победы России в этой войне, чтобы думать о том, что в будущем могу встретиться с новым противником, ненавидящим меня.
— Все вопросы по согласованию дальнейших ваших действий производить с адмиралом Корниловым. И я, дарованной волей императора властью, уже послал за генерал-лейтенантом Сельваном. Он нужен тут, как решительный генерал. Уверен, что сможете совершить ещё одно чудо, как это было сделано при взятии крепости Силистрия. И… сегодня утром, — сказав это, ухмыльнувшись, разгладив свои усы, будто бы казак, наследник Российского престола под всеобщее одобрение махнул чарку водки, резко развернулся, сел в карету и умчался прочь.
Внутренне я ликовал. Ещё не было такого генерала, с которым бы я сработался, помимо разве что Сельвана. При всём уважении к вице-адмиралу Корнилову, пусть он и решительный, и грамотный офицер, он, как и вице-адмирал Нахимов, — символы обороны. Им нужно было бы заниматься флотом, готовить морское сражение, а не отвлекаться на дела на земле.
Но что делать с пленными?
Вот этим вопросом я решил заняться в первую очередь. Взятых моим корпусом пленных ранее было всего чуть менее ста. Теперь из много, очень много. Признаться, я и вовсе не хотел держать у себя этих дармоедов. Так что я успешно, верхом на коне, в сопровождении сотни своих ближних стрелков, отправился в штаб Черноморского флота. Лучше всего — это начать обмен пленными. У врага много наших солдат и офицеров. Теперь есть и у нас обменный фонд.
Это и отличная картинка для журналистов, такой шаг, который чуть-чуть приоткрывает форточку для договорённостей. Конечно, сейчас рано о чём-то договориться с врагом. Пусть французы и англичане, также их союзники ещё лишатся хотя бы тысяч пятидесяти своих славных соотечественников. Судя по санитарному состоянию, холод, который случается периодически, на пару дней, но столь суровый, что может сравниться и с севером России… Всё это не способствует здоровью солдат-агрессоров. Но даже небольшой шаг — обмен пленными, вполне гуманитарный и мы тогда не столь и дикие в глазах «цивилизованных» европейцев.
Михаил Дмитриевич Горчаков, командующий Южной армией, осматривал с возвышенности Бухареста и думал, а можно ли было его не отдавать австрийцам. Наверное, сражаться за город нужно было. Однако основные укрепления строились южнее Бухареста, что было вызвано географическими условиями.
Между тем, Дмитрий Михайлович прекрасно понимал, что первоначальное отступление русской армии будет чуть ли не сродни предательству. И он очень хотел, всей душой и сердцем жаждал, чтобы австрийские войска, наконец начавшие открытую войну против Российской империи, подошли к тем укреплениям, которые строились последние полгода. И чтобы он дал несколько боев, не пропуская врага дальше.
Тут, восточнее и южнее Бухареста, западнее Ясс, как и рассчитывал фельдмаршал Горчаков, можно было бы удерживать австрийцев долго. Тем более, что противник ничего сверхъестественного не показал, напротив, дезорганизованность и безынициативность была у австрийцев может и в большей степени, чем у русских. И в этом австрийская армия несколько удивила Дмитрия Михайловича.
Он ожидал, что удар Австро-Венгрии будет сокрушительным, что враг быстрыми маршами станет занимать всю территорию Молдавии и Валахии. Интендантская служба во главе с генералом Затлером очень качественно подготовила пути отхода для русского командования и войск. Но, оказалось, что Южная армия слишком быстро отходит от границы с Австро-Венгерской империей.
Дошло до смешного. С одной стороны, русские войска покинули Бухарест, в том числе и по многочисленным просьбам румын, которые не хотели превращать свой главный город в арену битвы. С другой стороны, австрийцы уже как четвёртый день не могут в этот город войти.
Ужасная распутица, почти не прекращающийся дождь со снегом — это одна из причин, почему австрийцы демонстрируют не самую лучшую выучку своих войск. Войска у австрийцев, на самом деле, не настолько хорошо обучены. Какие-то вялые. Наверняка, многие считают, что это война не совсем правильная.
Ведь ещё недавно, не прошло и года, как все газеты Священной Римской империи трубили о том, насколько русские друзья австрийцам. Ещё не так давно Вена принимала русского императора, будто бы приехал близкий родственник австрийского монарха.
А теперь газеты призывают идти и воевать по грязным дорогам, как предателям. Впрочем, не все разделяли это мнение, так как в австрийских войсках пребывало немалое количество венгров, которые хотели, пусть и в душе, не говоря об этом громогласно, но отомстить русским за то, что они залили Венгрию кровью венгерских революционеров и борцов за независимость.
Так что и выходило, что с одной стороны вялое командование, да и с другой — безынициативное. Но есть укрепления, за которыми можно спрятаться, и обеим сторонам делать вид, что они интенсивно воюют друг с другом.
— И почему в этот же час от меня забирают генерал-лейтенанта Сельвана и целую дивизию с ним? — сокрушался фельдмаршал под всеобщее молчание его свиты.
Горчаков стоял на укреплениях, в арьергард лучшей дивизии уже покидал войска.
Глава 13
Император Всероссийский Николай Павлович стоял у окна, безмолвно, направив свой взгляд сквозь прозрачное стекло. Он смотрел, но ничего не замечал, не видел. Казалось, что затуманенные глаза российского императора были направлены за пределы его кабинета, но не во двор Зимнего дворца, а в некуда. Сознание государя, его мысли и вовсе были словно очень-очень далеко, в Крыму или ещё дальше, на Дальнем Востоке.
В последнее время меланхолия, философские вопросы бытия, предназначения и смерти, хандра — всё это чаще и чаще преследует русского самодержца. Впрочем, некоторые придворные считают, что в последнее время он всё же стал улыбаться, связывая настроение самодержца не с таким уж и безнадёжным положением русских войск на южных театрах военных действий. Что это лишь кажется, так как те, кто хочет увидеть улучшение настроения императора, видят именно это, расценивая дрожание губ за улыбку. В отличие от других, кто всё так же сгущает краски.
Государь стоял недвижим. И лишь только когда его не самые здоровые ноги начнут зудеть, когда физический дискомфорт или боль станут равноценными душевным страданиям, император придет в себя, сбросит вуаль обреченности и начнет работать так, как делал это с момента своего воцарения.
Но сегодня государя прервали чуть раньше, чем он бы сам пришел в себя. И если бы кто-то иной просился на прием к императору, то секретари Николая Павловича непременно развернули бы любого чиновника. Но этот гость, гостья, имела на государя такое влияние, что выводила Николая из любого забытия. Да и боялись придворные этой женщины.
— Ваше Величество, прибыла великая княгиня Ольга Павловна, — как-то боязливо, нерешительно сообщил секретарь русскому монарху.
Надо было ещё не менее минуты, чтобы император всё-таки вернулся в реальность из своей такой вот вертикальной формы медитации.
— Просите! — на выдохе произнёс Николай Павлович.
Он банально устал. Просто все те непреложные истины, которыми питался этот человек, его дух рыцарства, качества, которые Николай Павлович унаследовал от своего батюшки, вера русского самодержца в людей, в их честность… Что можно вести честную и справедливую международную политику…
А ещё и эти новые декабристы… петрашевцы… Немало на государя повлиял доклад начальника Третьего Отделения о том, что в России нарастает тенденция, направленная на появление новых вольнодумных обществ…
Орлов, начальник Третьего Отделения, набивал себе цену, указывал, сколь актуальна его служба, в свете явных оплошностей в деле контрразведки. Так что доклад был насколько темным, что страшно представить, во что может превратиться Россия уже через лет десять.
Но больше всего расстраивало императора предательство тех, кого он называл своими братьями, кто заверял русского монарха в вечной дружбе и выражал признательность за помощь. Даже Австро-Венгрия, казалось, что ещё год назад бывшая непременно союзницей России, и та стала врагом.
Так что сложно человеку, который верил в некоторые идеалы и проводил внешнюю политику во многом в духе рыцарства, кто верил в несокрушимую мощь русского оружия, сейчас понимать, что в его государстве не всё так ладно, как было ещё год назад, как казалось год назад.
В кабинет к русскому самодержцу вошла уже немолодая женщина, и пространство вокруг наполнилось присущим Анне Павловне оптимизмом. Она, в отличие от своего брата, напротив, не теряла силы духа. Тем более, что эта женщина нашла свое место в войне. Она символ частной помощи армии и флота, она та, кто организовывается курсы медицинских братьям и сестер милосердия уже не только в Петербурге и в Москве. Скоро открываются такие училища в Нижнем Новгороде, Ярославле.