Да, я решил дать бал. Ведь даже война не должна быть раскрашена только в тёмные краски. Даже здесь, в Севастополе, должно быть место и для отдыха. Ведь без него не может быть самоотверженной работы. А еще я закреплял свой статус, окончательно становился своим и доламывал стену недопонимания. Это очень важно, ведь скоро решительный бой. А весенняя компания покажет, кто дичь, а кто охотник.
— Господа, как человек чести, не могу скрыть от вас иезуитский подарок от наших врагов, — я указал на стоящие в стороне десять ящиков с французским шампанским. — Они прислали нам шампанское, вспомнили о том, что мы христиане и решили порадовать в такой праздник. Но я попрошу вас не забывать о Степане Фролкове, том русском воине, который был распят турками по наущению англичан. Молю вас, чтобы не забывали тех русских богатырей, которые героически и самоотверженно сражались с врагом и ныне уже пребывают в раю. Ибо нет большего очищения от грехов, чем сложить голову за други своя, за помазанника Божьего, Его Величество Николая Павловича, за благословенное русское Отечество! За веру нашу христианскую!
Я говорил, держа в руке не французское шампанское, а стакан с екатеринославской водкой. И пусть это было в глазах многих неуместным, чем-то мужицким, но первый тост, который я провозглашаю, в моём мировосприятии не предполагает иных напитков. Как пить шампанское, пусть и крымское, когда речь об зверски убитом Степане Фролкове? Да, он не дворянин, но для меня — великомученик.
А рядом, за небольшим круглым столиком, сидел молодой человек с куцей нелепой бородой и удивительно быстро записывал каждое моё слово. Лев Николаевич Толстой нашёл себя в журналистике. Хорошо было бы ещё направить этого молодого человека и по литературной стезе. Не представляю мир, учебную программу школы будущего, без «Войны и мир».
— Ну, а теперь предлагаю чуточку забыться о войне и повеселиться. Ведь жизнь сильнее смерти, и жизнь везде… даже под пулями, — сказал я и залпом выпил стакан водки.
Это всё на сегодняшний день, больше такими дозами принимать алкоголь не буду. Посмотрю по своему самочувствию, возможно, ещё немного с кем-нибудь выпью, но цели напиться у меня нет.
Мне пришлось некоторым образом поспорить с Владимиром Алексеевичем Корниловым. Всё же, скорее, он считал себя нынешним хозяином Севастополя. И пусть временно исполняющим обязанности генерал-губернатора Севастополя, как и командующего всей армейской группировкой в Крыму, назначен генерал-лейтенант Сельван, но Дмитрий Дмитриевич пришлый, а Корнилов местный.
Однако, в частной беседе мне удалось переубедить Владимира Алексеевича быть в «чиновничьем» напряжении. Дело в том, что сегодня на балу ожидается немало сюрпризов, как гастрономических, так и увеселительных.
Ставший уже знаменитым поваром, Гастон, со всей своей командой из двадцати человек приехал в Севастополь. И ожидаются просто шедевральные блюда. Если я когда-то, пять лет тому назад, дал толчок этому талантливому повару, то сейчас он уже вытворяет такие кулинарные чудеса, о которых мне не приходилось слышать даже в будущем.
Причём, в меню неизменно присутствовала картошка. Я был даже уверен, что, если бы существовала награда за популяризацию этого овоща, не столько мне её нужно было вручать, а, скорее, в первую очередь Гастону. Именно так, отринув все свои настоящие имена, кулинарный мастер оставил лишь этот псевдоним, по которому его знают уже чуть ли не во всей Европейской части России.
На сегодняшнем мероприятии, конечно же, присутствовал и Миловидов. Причём, у этого деятеля тоже была своя команда из музыкантов, исполнителей, даже хора. Песня «Про коня» хоровым пением исполняется настолько качественно, что я могу сказать: лучшего варианта я не слышал в обеих жизнях.
Я произнёс то, что нужно, вежливо, улыбчиво перекинулся несколькими почти что пустыми фразами с Сельваном, Толебеном, другими гостями, и поспешил уединиться. Нетерпелось прочитать письмо.
Вот же Эльза… Она целые сутки придерживала письмо от моей Лизы. Вручила мне его только сейчас, когда я готовился провозгласить открытие бала. И это был самый главный подарок, который я получил на это Рождество. Мы не писали друг-другу часто. Так, раз в две недели. И не только дело в том, что не было времени. Отправляли письма лишь с оказией. Даже я не мог позволить себе дергать служивых для моих личных просьб.
Я читал письмо и улыбался той глупой и нелепой улыбкой, которой могут улыбаться только счастливые люди. Как же я любил свою семью! Как же я хотел, жаждал их увидеть прямо здесь. Но не пройдёт и месяца, как Лиза должна родить. И в таком состоянии сейчас ей никак нельзя ехать. И это не говоря уже о том, что война идет. Вот только осада Севастополя столь условна, что почти не рискуя можно по Семферопольской дороге выехать из города.
— Ей ехать нельзя. Но я же могу! Ещё и как могу! — вскакивая с кресла, громко, практически кричал я.
И повод, нет, причина, чтобы отправиться в Екатеринослав у меня есть. Нужно принять новую партию вооружения, закупленную за счёт моего Фонда Благочиния. И очень желательно было мое присутствие. Ведь многие отгружали лишь под меня, в счет моих долей на этих предприятиях. Ну не винить же мне людей, что они не настолько альтруисты и готовы все свое отдать, лишь бы на Победу. И так, я это точно знаю, что на каждом предприятии заложены расходы на военные нужды.
Приходили письма с производств, из которых я знал, насколько самоотверженно и даже по ночам работают на моих предприятиях, а также на тех заводах, с которыми я имел непосредственный контакт или даже долю в акциях.
Да, пушки шабаринской конструкции расписаны на полгода вперёд. Но! Технология и чертежи, а также командировочные инженеры были переданы двум тульским заводам. И теперь уже и там производят шабаринки. Всё это ещё очень дорого, хотя по мере того, как увеличивается число произведённых орудий, стоимость их немного падает.
В боевых действиях именно шабаринки могут сыграть ключевую роль и в морских сражениях, и в полевых. Так что предполагалось, что я отправлю кого-нибудь для приёмки вооружения, а также трёх полков ландмилиции и одного казачьего полка. Но сделаю я это сам. Слишком много накопилось дел… Вот так я себя убеждал. И что важно, верил в собственную правоту.
Письмо от любимой жены… протерев салфеткой предательски выступившую влагу из глаз, я вновь направился в бальный зал. Нельзя надолго оставлять гостей. Всё-таки я — сторона принимающая, и каждый норовит со мной поговорить, а я обязан уделить внимание всем гостям.
— Ваше превосходительство, — чуть ли не строевым шагом, как только оказался в бальном зале, я подошёл к Дмитрию Дмитриевичу Сельвану. — Разрешите отбыть завтра в Екатеринослав! Обоснование моему вояжу предоставлю утром.
— По жене соскучились? — весело спросил генерал-лейтенант. — Не думаю, что неприятель нарушит десятидневное перемирие. Добираться до Екатеринослава нынче, не гляди, что и зима, не более двух дней. Но, да, я понимаю. Немало вопросов возникло со снабжением. От ваших предприятий поступает в последнее время мало продовольствия.
— Могу я узнать, ваше превосходительство, может, есть какая-то причина для вашего хорошего настроения? — с некоторым изумлением спросил я.
Таким счастливым я Сельвана ещё не видел. А еще так быстро согласился меня отпустить. Более радостным Дмитрий Дмитриевич был разве что во время того боя, когда я со своим отрядом пробивался в турецкий тыл.
— По имени-отчеству, Алексей Петрович, будет вам чинопочитанием заниматься! Мы всё ещё с вами друзья, если только вы не передумали. Так что, прошу обращаться вне службы по имени-отчеству, — сказал Дмитрий Дмитриевич и показал мне свёрнутый лист бумаги, который неизменно держал в левой руке.
Передо мной стоял уже не генерал-лейтенант. Передо мной был генерал-полковник.
— Я безмерно рад за вас. Произнести в вашу честь тост? Всё же ваше повышение в чине — это событие для всех важное, — сказал я.
Потом дождался кивка генерал-полковника, потом ещё дождался, когда музыканты закончат играть вальс… Кстати, тот самый, замечательного советского композитора Дога «Мой ласковый и нежный зверь». После вышел в центр зала и сказал все те слова, которые должны были прозвучать в честь Дмитрия Дмитриевича Сельвана.
Молодая королева Виктория не скрывала своего раздражения. Стоящий напротив неё лорд Палмерстон прекрасно чувствовал настроение королевы и, пусть не опускал глаза, но всё же полностью унять своё смущение не мог.
— Почему вы допустили, тем более в Рождество, выход этих гнусных статей? — после продолжительной паузы, властным голосом, резко диссонирующим с милой внешностью английской королевы, спросила Виктория.
— Ваше Величество, но пресса до ближайшего времени была неизменно на нашей стороне, на стороне праведной войны с русским медведем, — оправдывался премьер-министр.
— Немедленно поспособствуйте тому, чтобы вышли опровержения. Никак нельзя допускать в обществе сомнения, что мои генералы настолько чудовищно ошибаются! — практически кричала королева.
Ведущие английские газеты разразились сенсационными статьями, рассказывающими о том, как английский генерал положил практически всю английскую кавалерию в русскую засаду. Более того, нашлись и некие эксперты, которые утверждали, что вся эта война ведётся уже, скорее, по правилам русских. Не получилось победным маршем пройтись по югу России. Уже не может английское командование помышлять о том, чтобы открыть ещё один фронт — на Кавказе.
— Немедленно призываю вас собрать всех промышленников и поставить им задачу в кратчайшие сроки сделать такие орудия, которые не будут уступать русским. Разрешаю тратить на войну столько средств, сколько может позволить резервный фонд! — требовала королева.
Виктория, только недавно вступившая на престол, ни в коей мере не могла омрачать своё правление поражением. Молодая женщина имела далеко идущие амбиции. Если Англия проиграет эту войну, то правление Виктории можно будет считать концом взлёта английской короны.