И вновь молчание. На предыдущем совещании уже был разговор о том, что русский использует большое количество военных новинок в этой войне. Кроме того, как показывала австрийская разведка, уже нет огромного разрыва между вооружением Российской армии и тем, чем воюют союзники по антирусской коалиции.
И никто не озвучивал, хотя все знали, что Австро-Венгрия сыграла некоторую роль в деле вооружения армии Российской империи. Захваченные речные пароходы в Рущуке были наполнены новейшими штуцерами как английского, так и австрийского производства.
— Что мы можем противопоставить Российской империи? А задал конкретный вопрос император Франца Иосиф.
И вновь он услышал лишь только бравурные слова про то, что нужно всему обществу консолидироваться, собраться, ужать пояса. Чиновники говорили, да и сами не верили в то, что льётся с их уст.
Если вновь поднимется Венгрия, а там уже были найдены прокламации к восстанию, причём, не без русского следа, если ещё больше активизируются хорваты и сербы, продолжатся беспорядки в Италии…
— Правильно ли я понимаю, что нам нужен сепаратный мир с Россией? — не услышав конкретных ответов на поставленный вопрос, попросил император.
— Нет! — хором ответили министры.
— Тогда мы потеряем наше государство! — выкрикнул Франц Иосиф, резко поднялся со своего стула и направился прочь, чтобы никто не увидел проступивших на его глазах в слёз.
Наконец-то я ощутил тепло домашнего очага. За последние полгода сегодня был самый спокойный и приятный вечер. На какое-то время забылись тяготы войны, временно покинули голову мысли о будущем России.
И даже не представляю, что бы в ней, моей головушке, осталось, если бы не семья, если бы не те доброжелательные люди, которые присутствовали на нашем, всё же, семейном вечере. Наверное, была бы пустота.
А жить человеку с пустой головой никак нельзя. В каждой жизни должен быть смысл. Я уверен, знаю это наверняка, что свои смыслы во второй жизни я нашёл. И теперь могу с точностью сказать, что они перевешивают всё то, что заполняло моё сердце и разум в первой жизни.
Мы веселились, говорили ни о чём, вспоминали смешные истории. Особенно смеялись над тем, как важничал Петька, стараясь соответствовать взрослым. Как он пытался поддерживать разговор.
И то, что наследник присутствовал за столом почти как равноправный, тоже своего рода прогрессорство. Да и вообще, моё стремление участвовать в воспитании сына несколько выходило за рамки общепринятого отношения к детям.
Ведь как в этом времени? Родители лишь интересуются у учителей, как себя ведёт их ребёнок. Особо заботливые папы и мамы могут даже спросить у няни или учителя, гувернёра, чем живёт и что думает их наследник. Не у ребенка, общение с которым дозировано.
А я спрашиваю у сына самостоятельно о его жизни, не полагаясь на чьё-то мнение. Пусть служба не позволяет делать это постоянно — и я об этом искренне сожалею, — но не представляю, как, пусть и очень положительные, но чужие люди, могут знать для моего ребёнка больше и быть ему ближе, чем я сам.
Не припомню, чтобы Пушкин посвящал стихи своим родителям, но все знают, как он любил свою няню Арину Родионовну. Она, без сомнения должна была быть достойной женщиной. Но где же мама в творчестве великого поэта? А отец?
Но вечер закончился, как все в этом мире, да и в другом.
— А без тебя на войне никак не обойдутся? — спросила Лиза, когда мы далеко за полночь, распрощавшись с гостями и укладывались спать.
— Нет, любимая, не сейчас. Может быть, скоро… — уклончиво сказал я, приобнимая жену.
— Ай! Больно! — выкрикнула Лиза.
Я отшатнулся, подумав, что своими объятиями как-то сделал неприятно любимой женщине. Но когда она схватилась за низ живота, понял…
— Доктора сюда, живо! — не своим голосом заорал я.
Услышал, как засуетились слуги, как начали кричать и кто-то куда-то побежал. А я вот, признаться, растерялся знатно. Видеть, насколько больно Лизе, казалось невыносимым мучением.
— Что делать? Лиза, скажи, чем тебе помочь! — казалось, что я говорил, но нет — кричал.
— А ну, успокоился и взял себя в руки! — прикрикнула на меня Лиза.
Наверное, сейчас выглядел так «интересно», словно картину с меня пиши. Такую, шаршево-гротесковую. А назвать эту картину можно «Как жена может поддерживать остолбенелого мужа при родах». Я окаменел и, скорее всего, побледнел, стоял оцепеневший с выпученными глазами.
С одной стороны, был удивлён тем, каким моя жена наделена самообладанием, какой силой. С другой стороны, я уверен, что если бы сейчас стоял вопрос о том, нужно ли принять ли роды у кого-нибудь, пусть у служанки или у абсолютно посторонней женщины, я бы сделал это не колеблясь. Но у собственной жены…
— Вот и воды отошли… Успеет ли доктор? — сказала Лиза, лишь только немного кривясь от скорее даже не от боли, а от неловкости.
И так она спокойно это произнесла! Настолько умиротворённо, что я поверил, что всё будет хорошо. Но… ненадолго. Волнение и даже паника вновь вернулись.
Между тем, я пришёл в себя и порывался самолично ехать за доктором. При этом понимал, что вся сотня моей личной охраны отправилась в Екатеринослав. Сейчас ещё и перестараются, привезут ко мне как бы не всех врачей города. А и пусть, был бы только с этого толк.
— Да что ты мечешься? Ну, кольнуло у меня, нынче почти ничего не болит. Только воды отошли, а вот через полчаса или час, вот тогда будет больно, и лучше на глаза мне не показывайся, а то и тысячу раз прокляну, и могу так сквернословить, что и разлюбишь! — сказала Елизавета Дмитриевна Шабарина и улыбнулась.
— Никогда! — только и произнес я.
И правда, чего это я! Жена рожает раньше срока, двойня, на дворе середина XIX века, и медицину я не успел развить до того уровня, чтобы подобные роды были естественными и с минимальными последствиями. А так — да, всё в порядке! Стоит ли думать о статистике, когда каждая третья женщина при родах двойней помирает?
Что-то я вообще одурел, и глупости одолевают меня. Нельзя даже думать о таком!
— Разрешишься детками — храм построю. Самый большой и великий храм во всей империи!
Ну, а вдруг Господь услышит и всё будет хорошо!
— И с чего они раньше срока спешат свет Божий увидеть? — сокрушался я, ходя из стороны в сторону, от угла к углу, лишь только голову не отворачивал, всё смотрел на полулежащую в кресле Лизу.
— Вот умный ты, Алёшенька, но как есть — дурак! По срокам всё у нас хорошо, ну на десять дней может раньше срока. Двое их, так от тесноты раньше стараются высвободиться! — тяжело дыша и несколько побледнев, сказала Лиза.
— Ну ладно я дурак невнимательный! Ты-то чего? Ну, какие же нам приёмы, гости? Да разве же я пошёл бы работать, коли такое⁈ Сидел бы подле, дома, докторами окруженный! — сказал я и одёрнул себя.
Разве же можно в такой ситуации ещё и впрямь в чём-то критиковать и обвинять жену? Да и понимаю я, почему она так поступила. И теперь буду, если, не дай Бог, что дурное случится, корить себя. Не отвлекала, помогала, понимала… Да нет же, всё будет хорошо!
— Алексей Петрович, покиньте помещение! — в комнату ворвался вихрем Леонтьев Михаил Иванович.
Я со страхом посмотрел на молодого человека. Доверить свою жену вчерашнему выпускнику Харьковского университета?..
— Почему вы? Где иные доктора? — сказал я.
— Алексей Петрович, сколько раз я должен повторить, чтобы вы покинули помещение! — голос молодого человека был предельно решительным и настойчивым. — Я был подле вашей усадьбы, а люди ваши уже тревогу в городе бьют. Кричат, врачей зазывают. Так что я тут. И я имею свой долг. Покиньте помещение и пришлите слуг. Вода нужна, мыло…
И настолько ли он был молодым… Я, небось, старше Леонтьева года на два всего. Да, конечно, я — дело другое. Но…
— Вы станете очень богатым человеком. У вас будет своя больница. Пусть дети и жена будут здоровы!
Сказав это, я ушёл. Недалеко, конечно, но всё же здраво рассудил, что профессионалам нужно доверять. Да и нет больше врачей, никого ещё пока не привезли, кроме Леонтьева. И были в нём и уверенность, и решительность, и какой-то профессионализм, не наигранный. Для него даже не существовало моего авторитета, а была лишь пациентка-роженица. И работа. Я надеюсь, что я не ошибся.
Глава 18
В Рождественскую ночь в крымское село Камыш, неподалеку от которой были расквартированы французские войска, ворвалась пьяная солдатня. Местные жители уже начали было привыкать к постоянному присутствию иноземцев. Галлы были заняты строительством укреплений и переброской провианта, фуража, боеприпасов и амуниции, доставляемых в Камышовую бухту из французских портов и турецких на Средиземном море.
Посему не слишком обращали внимание на простых русских, живущих в бедных мазанках. Да и обитали в Камыше сейчас в основном бабы, ребятишки да старики. Всех мужиков забрала война. Кого — в рекруты, а кого — в обоз. Многие сами ушли вольноопределяющимися, потому как в Русский Крым пришла беда.
Православное Рождество с католическим не совпадает и для французов эта ночь не была святой. И вот кучка фуражиров где-то раздобыла хмельного зелья. Не хватило. Отправились по хатам искать добавки. Кто из них первым перешел от рыскания по хатам к грабежу и насилию — установить не удалось.
Да никто и не собирался устанавливать. Французское командование, потому что предпочитало скрыть. Да и ради чего шум поднимать? Подумаешь, покуражились солдатики, осчастливили некоторых русских баб да девок своим вниманием. Зарубили пару— тройку стариков, которые пытались защитить их. Спалили несколько развалюх. Вместе с немощными старухами и младенцами. Эка невидаль! Это же русские! Переживут. В 1812 терпели и сейчас стерпят.
Мы тоже не думали искать виноватых, отделяя агнцев от козлищ. Как говаривал Глеб Жеглов — противник воюет с оружием в руках и доказательств его вина не требует. Вот и мы не собирались ничего доказывать. Потому что намеревались отомстить. Галльские петушки, а заодно — их союзнички бритты и турки — должны знать, что злодеяния против мирного населения русские воины будут карать беспощадно.