Мы проследовали в комнату, обстановку которой составляли книжные шкафы, старинные картины и массивный письменный стол, покрытый рукописями и бумагами. Усевшись напротив хозяина дома, я приступил к изложению своего замысла.
— Дело в том, князь, — осторожно начал я, стараясь выбрать правильные слова, — что ваша работа вызывает во мне чувство глубокого уважения и вдохновения. Однако мне кажется, что ваши фантазии могут служить не только развлечением, но и в каком-то смысле руководством к действию. Именно поэтому я хотел бы предложить вам участие в проекте государственного значения.
— Вот как? — удивился он. — Я много слышал о ваших смелых нововведениях, еще более — о политической деятельности, но не предполагал, что вы решите обратиться ко мне с таким предложением.
Видя, что собеседник заинтересовался, я продолжал:
— Представьте себе, что мы создадим периодическое издание, которое позволит людям заглянуть в будущее, увидеть возможности развития технических устройств, изменения общественных отношений и взглядов на мир. Назовем этот журнал «Электрическая жизнь». Там будут публиковаться не только ваши собственные произведения, но и рассказы и повести других талантливых литераторов, философов и ученых, разделяющих вашу страсть к прогрессу и к нововведениям.
Владимир Федорович слушал меня внимательно, откинувшись на спинку кресла и закусив нижнюю губу. Наконец, нарушив молчание, он произнес:
— Что и говорить идея, любопытная, но скажите, граф, откровенно, насколько серьезно вы воспринимаете возможность осуществления такого проекта? Одобрит ли Цензурный комитет? Опять же, простите за унылую прозу, на какие средства будет издаваться такой журнал?
Я улыбнулся уголком рта, прекрасно осознавая, какой серьезный шаг предлагаю ему совершить. Моя репутация реформатора, близкого советника царя, должна была убедить писателя в искренности моих намерений, но все же я сказал:
— Конечно, серьезное дело требует серьезных вложений. На первое время расходы я возьму на себя. Что касается Цензурного комитета, поступим следующим образом. Его величеством мне поручено сформировать Особый комитет, с целью привлечения средств для восстановления всего, что было разрушено в ходе войны. Что касается одобрения сверху, то государь вполне осведомлен о моем проекте и поддерживает идею распространения идей прогресса и просвещения среди наших соотечественников.
Я слегка лукавил. Именно издание журнала я с царем не обсуждал, но не сомневался, что он меня поддержит. Несколько минут Одоевский молчал, наконец, утвердительно кивнул головой.
— Хорошо, господин Шабарин, принимаю ваше предложение. Но прошу учесть, что участие в подобном предприятии потребует значительных усилий с моей стороны и изменений в самом направлении моих мыслей. Возможно, придется отказаться от многих привычных форм их выражения и стиля письма.
— Понимаю ваши опасения, — сказал я. — Вам придется вернуться к своим идеям двадцатилетней давности, но представьте, что именно вам выпадет честь создания принципиально нового литературного жанра, сочетающего научную достоверность и художественную образность. Поверьте, есть писатели за границей, которые уже работают над этим. Полагаю, что ради чести и славы России, их следует опередить. Главное, чтобы читатели почувствовали дух наступающей эпохи, которую им во многом придется создавать собственноручно. Ну что — по рукам?
— По рукам! — сказал князь и мы обменялись рукопожатием, ознаменовав рождение нового вида литературы — научной фантастики.
Опередив французского литератора Жюля Верна как минимум на семь лет.
Услышав столь официальное обращение из уст незнакомца, Анна Владимировна замерла, охваченная самой ей непонятным ужасом. При тусклом мерцании свечи в тесном коридоре, Шварц не могла разглядеть черты его лица, но из-за тени на стене, ей казалось, что он огромного роста, от чего ее охватило чувство беспомощности и одиночества.
Казалось сам воздух в помещении застыл, насыщенный запахом пыли и старого дерева. Все звуки стихли, кроме ритмичного постукивания капель воды, падающих из рукомойника в фаянсовый таз. Среди этой тишины любой звук эхом отзывался по всему дому, отчего тот казался пустым и заброшенным. Это гулкое безмолвие нарушил низкий голос:
— Анна Владимировна, не бойтесь. Я вас надолго не задержу. Прошу вас выслушать меня внимательно.
— Кто вы?
— Честь имею, жандармский полковник Лопухин, Владимир Ильич.
Его слова обрушились на мадам Шварц подобно камню, упавшему в море охвативших ее чувств. Пальцы ее захрустели, так сильно она стиснула их, нервы натянулись до предела. Она тщетно пыталась унять волнение, стараясь дышать ровно, чтобы справиться с нарастающим беспокойством.
Незнакомец кивнул и повел ее внутрь дома. Анна Владимировна оглянулась и ей почудилось, что двери, в которую она только что вошла, теперь нет. Как и не было и художника, заманившего ее в эту ловушку. Поэтому она покорно двинулась следом за жандармом. Он привел ее в комнату, где белели загрунтованные холсты и стояли пустые подрамники, прислоненные к стене. Лопухин жестом предложил ей опуститься на стул.
— К сожалению, причины моего обращения к вам, мадам, выходят далеко за пределы обычных житейских неурядиц, — продолжил полковник мягким, почти интимным тоном, видимо, стараясь вызвать доверие собеседницы. — Речь идет о событиях, связанных с судьбой нашей Родины и известного вам лица.
Это заявление вызвало у госпожи Шварц недоумение и растерянность. Куда она попала? В логово заговорщиков? Страх мешался с любопытством. Воображение рисовало людей в масках, закутанных плащами, под которыми таятся кинжалы и склянки с ядом. Вот только причем здесь она, ветреная светская красавица, легкомысленная и пустая?
Тем временем полковник спокойно продолжал, не позволяя ей отвлечься на пустопорожние домыслы:
— Несколько лет назад вы оказались вовлечены в отношения с одной ныне высокопоставленной особой. Связь эта обязывала вас соблюдать строжайшую конфиденциальность. Вашему ребенку суждено было появиться на свет в тайне от окружающих.
Эти слова отозвались в душе Анны Владимировны болью. Воспоминания нахлынули волнами, возвращая ее к пережитому. Ведь правда заключалась в том, что она действительно позволила себе лишнее, то, что могло нанести непоправимый урон ее чести и разрушить репутацию мужа и его карьеру.
Избавиться от мучительных мыслей было невозможно. Каждая деталь, слово, жест, прикосновение словно оживали заново, придавая особую остроту запретной страсти, которая казалось уже подернулась пеплом. Ее связь с неназванной особой была скоротечна и если бы не беременность, наверное, давно забылась бы.
— Не стоило бы ворошить прошлого, Анна Владимировна, — продолжал Лопухин, не щадя ее чувств, — если бы не одно обстоятельство. Есть люди, которые хотели бы превратить ваше мимолетное увлечение в орудие против вышеупомянутой особы. В наши дни никого не удивишь внебрачной связью и прижитым на стороне ребенком, и поэтому сам факт вряд ли может повредить человеку, которого мы с вами знаем. Игра ведется настолько тонкая, что я не могу сказать в чем именно она заключается. Не потом что — не хочу или не имею права, а потому, что и сам всего не знаю. Скажу другое. Именно мне поручено отыскать вас и вашего ребенка.
Эхо последних слов прокатилось по комнате, оглушив госпожу Шварц, хотя полковник говорил тихо. Весь ужас пережитого почти два года назад, вся боль и тоска обрушились на Анну Владимировну с такой силой, что до нее даже не сразу дошел смысл сказанного. Она вперила в резко очерченное тенями лицо Лопухина непонимающий взгляд.
— Как — отыскать ребенка? — переспросила она. — Он же давно в могиле!
Лицо ее помрачнело, ноздри расширились пытаясь вобрать как можно больше воздуха, грудь вздымалась чаще обычного, но дышать было нечем. Анну Владимировну словно саму похоронили заживо, а она не могла и пальцем пошевелить, чтобы вырваться из охватившего ее оцепенения.
— Ваш сын жив. Он находится на попечении смотрителя Воспитательного дома.
— Но… как же… — пробормотала госпожа Шварц все еще цепляясь за свою давнюю боль, как утопающий — за соломинку. — Я же сама… Гробик… Его опустили в мерзлую землю…
— Скорее всего, тогда погребли какого-то беззвестного младенца. Ведь гроб был закрыт, верно?..
Вместо ответа, полковник услышал мягкий стук свалившегося со стула бесчувственного тела. Чертыхаясь, бросился к потерявшей сознание собеседнице, поднял ее, подтащил к ободранной оттоманке. Уложил, похлопал по щекам, жалея, что не захватил с собой нашатыря. Может, у художника найдется какая-нибудь вонючая гадость?
После встречи с одним из первых российских фантастов, я невольно обратился к мыслям о будущем России. Перед мысленным взором моим возникали картины процветающей Империи, свободной от крепостничества и феодальных пережитков прошлого, строящей свою экономику на научных открытиях и инновационных технологиях. Эта страна должна быть готова встретить любое испытание, будь то войны, экономические кризисы или внутренние конфликты.
Я думал также о тех деятелях науки и техники, чей интеллект и изобретательность нуждаются сейчас в поддержке и поощрении. Изобретатели новых электрических и двигателей внутреннего сгорания, ученые, занимающиеся проблемами беспроволочного телеграфа и уличного освещения, геологи, металловеды, химики — все они заслуживали внимания и финансирования со стороны государства. Необходимо было организовать целую сеть исследовательских институтов и лабораторий, стимулирующих прогресс и обеспечивающих безопасность и развитие страны.
Немалую роль в этом могло сыграть и формирование общественного мнения. Прогресс должен войти в моду. Пусть все эти светские львы и львицы, которые тратят время не на чтение чувствительных стишков и французских романов, а на книги о будущем. Я подумал, что в этом мне могла помочь моя Лиза, которую пора выписать вместе с детишками из Екатеринослава. Правда, для этого необходимо подыскать более достойное жилье, нежели та холостяцкая берлога, в которой я сейчас обитаю. Поручу-ка я это Фомке. Он тот еще пройдоха.