Руднев усмехнулся, вытирая клинок о рукав:
— Они дерутся не за Россию, мистер Говард. Они дерутся за свой порт, за свои дома. Мы просто оказались на их стороне в нужный момент.
Где-то в переулке зазвучала песня — низкий, хрипловатый голос матроса, как могли, подхватили местные рыбаки. «Прощай, любимый город! Уходим завтра в море, и ранней порой мелькнет за кормой знакомый платок голубой…» — странно звучало среди средиземноморских камней, но марсельцы подпевали, не понимая смысла слов, но улавливая настроение.
К полуночи небо затянуло тучами. Теплый ветер с моря принес с собой запах грозы. На улицах, освещенных редкими фонарями, патрулировали русские моряки и вооруженные горожане. Уильям шел рядом с лейтенантом Арсением Волковым — молодым, но уже посеченным шрамами офицером, который перед войной учился в Сорбонне и теперь служил здесь переводчиком.
— Интересно, — сказал Волков, закуривая сигару, — здесь, в Марселе, Наполеон когда-то начинал свой путь. А теперь его племянник посылает войска, чтобы выбить нас отсюда. История любит иронию.
Где-то в темноте раздался шорох. Оба мгновенно замерли. Из-за угла выскользнула тень — девочка лет десяти, босая, в рваном платье. Она испуганно смотрела на них, прижимая к груди краюху хлеба.
— Ты чего здесь делаешь, малая? — мягко спросил Волков по-французски.
— Мама… мама больна. Я хлеб несла… — голос дрожал.
Лейтенант выругался себе под нос, достал из кармана монету и сунул ей в руку.
— Беги домой. Быстро.
Когда девочка исчезла в переулке, Говард заметил:
— Вы могли бы просто прогнать ее.
— А зачем? — Волков усмехнулся. — Если мы здесь, чтобы защищать этих людей, то как мы можем отказывать им в хлебе?
В этот момент с моря донесся глухой гул.
— Орудийный залп… — прошептал Говард.
— Нет, — лицо Волкова стало каменным. — Это не пушки. Это паровые машины. Французы подтягивают броненосцы.
На рассвете французы атаковали снова. На этот раз не только с моря — со стороны холмов, где стояли старые ветряные мельницы, показались колонны пехоты. Зуавы в ярких шароварах и алжирские стрелки рассыпались цепью, ведя прицельный огонь по баррикадам.
— Картечницы, огонь! — кричал Руднев, стоя на импровизированном командном пункте — стойке кафе, где еще вчера пили вино марсельские старики.
Грохот орудий слился с ревом наступающих. Русские моряки дрались отчаянно, но французов было больше. Один из зуавов ворвался на баррикаду, заколов штыком двух защитников, прежде чем сам рухнул, сраженный выстрелом Федота Кривоногова.
— Отходим к порту! — раздалась команда.
Говард отступал вместе с остальными, спотыкаясь о камни. Рядом с ним шагал старый боцман Семеныч, который, несмотря на возраст, нес на плечах раненого марсельского мальчишку.
— Ты чего, дед? Своих не хватает? — крикнул кто-то.
— Все свои! — рявкнул Семеныч.
У самого мола их встретил капитан Руднев. Он стоял, опираясь на саблю, и смотрел на приближающиеся французские цепи.
— Ну что, господа? Последний резерв — это мы.
И тут с моря раздался гром, но не с французских кораблей. Три русских фрегата — Громобой', «Ретвизан» и «Олег» — вышли из-за мыса, ведя шквальный огонь по французским позициям. На палубе головного корабля стоял адмирал Зорин, седой, как лунь, ветеран Наварина и Синопа.
— Братья! — закричал он в рупор. — Держитесь! Мы с вами!
А потом случилось нечто, чего никто не ожидал.
Из переулков, с криками «À bas Napoléon!», хлынули марсельцы — не только мужчины, но и женщины, старики, вооруженные чем попало. Впереди бежала Мари с огромным кухонным ножом.
— За наших русских!
Французские цепи дрогнули. Бой превратился в хаос. Где-то на краю порта лейтенант Волков с горсткой моряков отбивал атаку зуавов. Пуля сбила с него фуражку, но он продолжал стрелять, крича что-то по-французски — возможно, цитаты из Вольтера, которые так любил.
Майский вечер струился в мой кабинет золотистыми лучами заходящего солнца. За окнами, в саду, цвела сирень, наполняя воздух тяжелым, дурманящим ароматом. Я отер салфеткой заспанное лицо и потянулся к графину с крымским лимонадом, когда Фомка снова почтительно постучал в дверь.
— Господин Гордеев, литератор, ваше высокопревосходительство.
Я кивнул:
— Просите.
В кабинет вошел скромно одетый мужчина лет тридцати пяти, с тонким, нервным лицом и живыми серыми глазами. В руках он держал объемистую папку, перевязанную шелковым шнурком.
— Благодарю за прием, ваше высокопревосходительство, — сказал он, слегка картавя. — Михаил Дмитриевич Гордеев, скромный сочинитель.
Я указал ему на кресло у окна:
— Чем обязан?
Гордеев бережно развязал шнурок и извлек толстую рукопись:
— Осмелюсь предложить вашему вниманию мой новый роман. «Ныряющий корабль, или Россия в 2000 году».
Я поднял бровь:
— Довольно смелое название.
— Это фантастическое повествование, — загорелся Гордеев, — о России будущего. Представьте: 2000 год. Наши инженеры создали удивительное судно, способное и плавать под водой, и летать по воздуху!
Он оживился, жестикулируя:
— Главный герой — капитан Леонид Воронец — на этом корабле совершает путешествие из Петербурга во Владивосток за считанные дни! Подводные города, воздушные гавани, электрические экипажи…
Я внимательно наблюдал за ним. В его глазах горел неподдельный энтузиазм.
— А как же, собственно, работает этот… ныряющий корабль? — спросил я, наливая лимонад и гостю.
— Ах! — Гордеев схватил карандаш и начал быстро рисовать на листе бумаги. — Вот видите: здесь паровая турбина особой конструкции, здесь — электрические аккумуляторы по системе Яблочкова, а это…
Я с удивлением рассматривал чертеж. За фантастическим сюжетом скрывались вполне реальные технические идеи.
— Вы консультировались с инженерами?
— С несколькими, — признался Гордеев. — Одни смеялись, другие… другие задумывались.
В этот момент в кабинет вошел Фомка с подносом:
— Депеша от князя Одоевского, ваше высокопревосходительство.
Я вскрыл конверт. Всего несколько строк:
«Вы как воду смотрите, Алексей Петрович. В Берлине испытали новый двигатель. Работает на электричестве и паре. Не опоздали ли мы с нашим замыслом?»
Подняв глаза, я увидел, как Гордеев с любопытством разглядывает, изготовленную по моим чертежам Проташиным, модель дирижабля на моем столе.
— Михаил Дмитриевич, — сказал я, складывая письмо, — а если бы вам предложили не просто написать роман, но и поучаствовать в создании настоящего «ныряющего корабля»?
Он замер, бокал едва не выпал из его пальцев:
— Вы… вы шутите, ваше высокопревосходительство?
Я встал и подошел к окну. На Неве покачивались первые пароходы. Где-то там, за горизонтом, уже рождалось будущее.
— Россия нуждается в мечтателях, — сказал я, поворачиваясь к нему. — Оставьте мне рукопись. Завтра же поговорю о ней с князем Одоевским.
Гордеев побледнел, потом покраснел. Его пальцы дрожали, когда он передавал папку:
— Я… я не знаю, как благодарить…
— Не благодарите пока, — улыбнулся я. — Сначала прочту.
Фомка, стоявший у двери, многозначительно кашлянул.
— Я распорядился, чтобы накрывали к ужину, ваше высокопревосходительство.
Я поднялся, протянул ему руку:
— До завтра, Михаил Дмитриевич.
Когда он ушел, я еще раз взглянул на заглавие рукописи: «Ныряющий корабль». За окном зажглись первые газовые фонари, отбрасывая причудливые тени на стены моего кабинета. Где-то впереди нас ждало будущее — странное, может быть даже — невероятное, но тем более достойное того, чтобы его построить.
Я подошел к окну, распахнул его настежь — теплый майский воздух, напоенный ароматом цветущей сирени и свежескошенной травы, хлынул в комнату. Где-то в саду трещали соловьи, а с Невы доносился гудок парохода — глухой, протяжный, словно вздох пробуждающейся ото сна империи.
Рукопись Гордеева лежала передо мной на столе, перевязанная шелковым шнурком. Я медленно развязал его, ощущая под пальцами гладкость дорогой бумаги. Первая страница была исписана аккуратным, почти каллиграфическим почерком:
«Глава первая. Необыкновенное изобретение профессора Воронцова…»
Я углубился в чтение, время от времени попивая остывший лимонад. С каждой страницей мое удивление росло — за фантастическим сюжетом скрывались удивительно точные технические расчеты, описания механизмов, которые, казалось, вот-вот могли быть воплощены в металле.
Раздался тихий стук в дверь.
— Войдите, — не отрываясь от чтения, пробормотал я.
В кабинет вошел Фомка с серебряным подносом, на котором обычно приносил почту.
— Письмо из Екатеринослава, — доложил он, выкладывая конвертик на стол. — И горничная просила передать, что стол накрыт.
Я взглянул на часы — стрелки показывали без четверти девять.
— Передай, что я немного задержусь, — ответил я, снова погружаясь в чтение.
Фомка заколебался у двери:
— Ваше превосходительство, насчет завтрева… Карету на девять утра заказывать?
Я отложил рукопись и задумался. В голове уже складывался план — представить Гордеева не только как литератора, но и как человека с неординарными техническими идеями.
— Да, на девять. И приготовь мою парадную форму — с орденами.
Когда Фомка удалился, я снова взял в руки рукопись. На этот раз мое внимание привлекла вложенная между страниц записка — небольшой листок с чертежом какого-то странного аппарата и пометкой:
«Вариант подводного двигателя (по расчетам инженера Бубнова, 1853 год)»
Я удовлетворенно кивнул. Бубнов — талантливый корабельный инженер, чьи работы я изучал еще в прошлом году. Значит, Гордеев действительно консультировался со специалистами!
За окном совсем стемнело. Где-то в парке заухал филин, а с реки потянуло прохладой. Я зажег лампу — мягкий желтый свет разлился по кабинету, отражаясь в полированных поверхностях мебели и играя бликами на хрустальном графине.