Вдруг в тишине раздался скрип паркета — кто-то осторожно подходил к двери. Я обернулся, ожидая увидеть Фомку, но вместо него в проеме показалась…
Глава 15
В дверном проеме появилась высокая, сухопарая фигура в темном мундире.
— Ваше сиятельство, — произнес визитер низким, чуть хрипловатым голосом. — Простите за поздний визит.
Я узнал его сразу — полковник Третьего отделения Владимир Ильич Лопухин. Когда-то он преследовал меня, исполняя не столько служебный долг, сколько чужую, небескорыстную волю. А потом… Потом он куда-то сгинул и я уже думал, что больше не увижу его
— Полковник, — я кивнул, не вставая. — Каким нечистым духом занесло вас ко мне в столь поздний час?
Лопухин, не дожидаясь приглашения, и опустился в кресло напротив. Его пальцы, длинные и костлявые, нервно перебирали золотой перстень с темным камнем. На какие шиши он купил такой?.. В глазах — холодный расчет, но в уголках губ пряталась тень чего-то, что я не мог сразу определить. Страха? Предостережения?
— Дух, Алексей Петрович, и впрямь нечистый, — ответил он, осторожно подбирая слова. — Его рогатая тень торчит у вас за спиной.
Я кивнул. Начало мне понравилось. Налил ему вина. Лопухин не стал отказываться, но бокал так и остался нетронутым на столе.
— Говорите прямо, полковник. Я не люблю загадки.
— И я тоже, — Лопухин наклонился вперед, и свет лампы выхватил из полумрака резкие черты его лица. — Против вас плетут интригу. И если вы не примете мер, она может вам изрядно повредить.
Я усмехнулся.
— Интрига? В Петербурге? Какая неожиданность.
— В этой замешаны граф Чернышёв и еще некто Левашов, — продолжал он, не обращая внимания на мою иронию.
Вторая фамилия мне тоже была знакома. Хотя видел я его только мельком. Антон Иванович Левашов — секретарь министра внутренних дел, человек с безупречными манерами и слишком уж томным для мужика взглядом. Однако Лопухин произнес еще одно имя, от которое несколько меняло дело.
— Антуан Жан Лавасьер.
— Французский шпион?
— Да. И это один и тот же человек, граф.
Я откинулся в кресле, сохраняя спокойствие.
— И какое отношение это имеет ко мне?
Полковник медленно вынул из кармана сложенный листок бумаги и положил его передо мной. Я развернул. На нем было написано всего несколько слов:
«Анна Владимировна Шварц. Мальчик. Два года.»
Я поджал губы.
— Вы знали? — спросил Лопухин.
Я не ответил. Да и что я мог сказать? Да, была связь. Мимолетная, страстная, глупая, но о ребенке слыхать не приходилось.
— Они хотят использовать его против вас, — словно прочитав мои мысли, сказал полковник. — Компромат, шантаж, давление… И, наверняка, что-то еще, о чем мне не ведомо… В общем, вам нужен человек, которому можно будет доверять.
Я поднял на него взгляд.
— И вы полагаете, что этим человеком можете быть вы?
Лопухин улыбнулся, впервые за весь вечер. Улыбка была холодной, как петербургский туман. Улыбка жандарма, уверенного в своей незаменимости.
— Я бы не стал предлагать вам свои услуги, но в вашем лице, граф, эти люди покушаются на будущность России. И потом, если вы хотите выйти из этой игры живым, у вас нет выбора.
За окном снова заухал филин. Или это был уже не филин? Говорят, что крик совы — предвестие беды…
— Почему у меня нет выбора, господин жандарм?
— Потому, что именно я назначен Чернышёвым в качестве исполнителя этого щекотливого поручения. Более того — меня же нанял и Лавасьер, из чего следует вывод, что шпион и граф действуют порознь. Более того — есть еще третья сила, которая пока что проявляет себя лишь тем, что подбрасывает мне предостерегающие записочки.
Вино в бокале казалось слишком темным, почти черным, как воды Невы в безлунную ночь. Я поднес его к свету лампы — в густой жидкости плавали мельчайшие частицы осадка, напоминающие мне тот вечер два года назад, когда я в последний раз видел Анну.
Тогда тоже шел дождь, и капли стекали по ее лицу, словно слезы, хотя она не плакала.
Лопухин сидел неподвижно, но его глаза — холодные, серые, как петербургское небо перед грозой — внимательно изучали мою реакцию.
— Ваше сиятельство, — начал он, и его голос звучал странно мягко для человека с такой репутацией, — вы должны понять всю серьезность положения. Чернышёв не просто хочет вас уничтожить политически. Он намерен растоптать вашу честь, ваше имя… А уж чего хочет Лавасьер — догадаться нетрудно.
Я резко поставил бокал на стол. Хрусталь звонко звякнул, и капля вина упала на полированную поверхность, как капля крови.
— Моя честь, полковник, — прошипел я, — не так хрупка, как вам кажется.
Полковник достал из внутреннего кармана сюртука еще один сложенный листок бумаги. Когда он развернул его, я увидел строчки, написанные мне незнакомым почерком — твердым, угловатым, с характерным наклоном вправо.
— Что это?
— Письмо госпожи Шварц. Вам.
— Не уверен, ибо никогда не состоял с этой особой в переписке.
— Возможно, — кивнул Лопухин. — Однако она вам писала и… Они нашли ее письма… Вот, обратите внимание на сей пассаж… — сказал он, проводя пальцем по строчкам. — «Каждое слово, каждое упоминание…»… Особенно вот это место.
Я наклонился и прочел выделенную строку: «Наш маленький лучик растет таким крепким, совсем как его…»
Я хмыкнул.
— И что это доказывает?
Боцман Кривоногов, истекая кровью, тащил к воде французского офицера, которого только что спас от разъяренной толпы.
— Воюй с солдатами, а не с бабами, гад!
Его голос перекрыл орудийный грохот. Пароходофрегат «Владимир», развернувшись бортом, дал залп по наступающим колоннам французских войск.
Выстрелы орудий превратили марсельскую набережную в кромешный ад. Каменные плиты вздымались под ударами ядер, обломки черепицы и щепки летели в воздух, как стрелы. Французские цепи, еще минуту назад уверенно наступавшие, дрогнули.
— В штыки! Вперед! — проревел Руднев, выхватив саблю.
Моряки и добровольцы из марсельцев ринулись в контратаку. Уильям Говард бежал вместе с ними, чувствуя, как кровь стучит в висках. Он видел, как старый матрос, которого все называли просто Семеныч, врезался в группу зуавов, сбивая одного ударом кулака. Видел, как Мари с диким воплем вонзила кухонный нож в плечо французского сержанта, который занес приклад над головой раненого русского матроса.
В этот момент, французский броненосец «Ла Глуар» развернул орудийные башни и залп накрыл баррикаду у таможни. Взрыв отшвырнул Говарда на землю. Оглушенный, он попытался встать, но мир вокруг плыл. Кто-то мощным рывком поднял его за воротник, ставя на ноги.
— Жив⁈ — крикнул Федот Кривоногов, его лицо было залито кровью, но глаза горели.
— Еле-еле…
— Тогда беги к докам! Там наши!
На палубе «Громобоя» адмирал Зорин стоял неподвижно, словно изваяние. Его седые брови были сдвинуты, руки за спиной.
— Ваше превосходительство, французы перебрасывают подкрепления с востока! — доложил сигнальщик.
— Вижу. — Зорин не отрывал глаз от бинокля. — Где «Олег»?
— Прорывается к молу, но «Ла Глуар» уж больно жмет!
Адмирал резко развернулся.
— Передать «Ретвизану»: бить по броненосцу. Картечью, по палубе. Пусть попробуют починить машины под огнем.
Он перевел бинокль на берег и увидел, что из города, со стороны старого арсенала, движется отряд, судя по одежде — марсельских рабочих — два десятка человек с самодельными гранатами и факелами. Они бежали прямо к французским шлюпкам.
— Черт возьми… — прошептал Зорин. — Это же самоубийство.
Но он понял их замысел.
В этот момент, лейтенант Волков прижался к стене сгоревшего склада, перезаряжая револьвер. Его группа — пять моряков и трое марсельцев — держала перекресток, не давая французам прорваться к порту.
— Патронов на три выстрела у каждого! — крикнул кто-то.
— Значит, три француза на штык! — усмехнулся Волков.
Вдруг земля дрогнула. Со стороны мола взметнулся столб огня — один из рабочих подорвал баркас с боеприпасами прямо под носом у зуавов. Вторая взрывная волна прокатилась через минуту — это «Ретвизан» накрыл «Ла Глуар» залпом в упор.
Французы замешкались.
— Теперь! — Волков вскочил. — В атаку!
Но в этот момент пуля ударила ему в грудь. Угодив в офицерский горжет Он отшатнулся, но не упал.
— Вперед! — прохрипел он.
Марселец Пьер, бывший докер, подхватил его.
— Только за вами, месье лейтенант. Мы своих не бросаем.
Говард добежал до доков. Там кипел последний акт драмы. Русские моряки грузили на шлюпки раненых, женщин, детей, чтобы вывезти их из-под обстрелов на другой берег бухты. Капитан Руднев стоял у сходен, отдавая приказы.
— Всех, кто может держать оружие — на баррикады! Остальных — на тот берег!
— Что происходит? — крикнул Говард, старавшийся держаться в курсе событий. — Мы сдаем Марсель⁈
Руднев обернулся. Покачал головой.
— Нет.
И тут Говард понял. Русские не отступали. Они подготовили ловушку. И французы, ободренные кажущимся отходом противника, ринулись в порт. И попали под перекрестный огонь с трех фрегатов. «Громобой» бил по пехоте. «Олег» расстреливал шлюпки десанта. А «Владимир», развернувшись бортом, ударил картечью по штабной колонне.
На мгновение все замерло. Потом марсельцы, распевая «Марсельезу» и выкрикивая: «A bas le tyran!» и «Vive la République!» — «Долой тирана! Да здравствует республика!», поднялись в последнюю атаку. И наполеоновские вояки дрогнули.
К вечеру над Марселем повисла зловещая тишина. Французские корабли отошли. Пехота откатывалась к холмам. Говард сидел на разбитой пушке, глядя, как адмирал Зорин и капитан Руднев обходят позиции.
— Мы удержим город? — спросил журналист.
— Посмотрим, — ответил Зорин. — В любом случае, мы не можем бросить людей, что доверились нам.
И он указал на марсельцев, которые хоронили своих рядом с погибшими русскими моряками. Осмысливая все увиденное, Уильям Говард, для простых русских солдат и матросов, просто Ванья, пришел к выводу, что готовность русских моряков защищать чужой город напомнила марсельцам, что они не рабы самоназначенного императора Наполеона III.