Она до сих содрогалась, помня о том, какое тяжелое молчание повисло в мастерской после слов Лопухина. Анна Владимировна медленно поднялась тогда со стула, ее пальцы впились в спинку, оставляя на позолоте следы от ногтей.
— Вы с ума сошли.
Голос дрожал, но не от страха — от ярости. Полковник не моргнул. Он достал из внутреннего кармана мундира тонкую папку, перевязанную черной лентой, и положил ее на стол перед ней.
— Прежде чем отказываться, прочтите это.
Анна Владимировна не двигалась.
— Что там?
— Медицинское свидетельство о вашем сыне. О его… нынешнем состоянии.
Она резко потянулась к папке, но Лопухин накрыл ее ладонью.
— Сначала условия. Вы соглашаетесь на роль любовницы Лавасьера. Вы узнаете, что именно он ищет в бумагах Шабарина. И вы не пытаетесь увидеть ребенка до моего разрешения.
Где-то за окном завыл ветер, заставив дрожать стекло в раме. В мастерской стало холодно, несмотря на тлеющие угли в камине.
— Вы торгуете жизнью моего сына? — прошептала она.
— Нет. Я предлагаю вам шанс его спасти.
Он убрал руку. Анна Владимировна развязала ленту дрожащими пальцами. Первый лист — медицинское заключение.
«Александр Алексеевич Шабарин. Около двух лет. Диагноз: отравление сулемой. Состояние тяжелое, но стабильное. Прогноз…»
Она не дочитала. Листок выпал у нее из рук.
— Это фальшивка?
— Нет!
— Но ведь ребенок не был крещен! И никто не знал, что я хотела назвать его Александром, не говоря уже о том, кто его отец!
— Значит, его крестили за вас.
— Если это правда, выходит они… Они пробовали его убить?
Полковник молча кивнул.
— Воспитательный дом больше не безопасен. Но пока Лавасьер верит, что ребенок — ваша слабость, он будет держать его как заложника, а не как цель.
Анна Владимировна закрыла глаза. В висках стучало.
— Как? — спросила она наконец. — Как я должна соблазнить этого… этого…
— Он уже заметил вас. Через три дня в доме Чернышёва будет прием в честь саксонского посланника. Вы будете приглашены. Лавасьер сам к вам подойдет. А дальше…
Лопухин достал из папки миниатюрный флакон с прозрачной жидкостью.
— Одна капля в его бокал — и он будет видеть в вас то, что захочет.
Анна Владимировна с отвращением отодвинула флакон.
— Вы предлагаете мне стать шлюхой и отравительницей?
— Я предлагаю вам стать оружием. Таким же, как этот флакон. Быстрым. Точным. Безжалостным.
Она резко встала, опрокинув стул.
— А если я откажусь?
Лопухин медленно поднялся.
— Тогда через неделю я принесу вам другое медицинское свидетельство. О смерти вашего сына.
За окном ударил гром. Дождь хлынул как из ведра, застилая город пеленой.
Анна Владимировна подошла к окну. Где-то там, за этой стеной воды, был ее мальчик.
— Я ненавижу вас, — прошептала она.
— Это не имеет значения, — ответил полковник.
Она обернулась.
— Я сделаю это. Но не для империи. Не для вас. Для него.
Лопухин кивнул.
— Этого достаточно.
Он повернулся к двери, но Анна Владимировна остановила его:
— Одно условие. Когда все закончится… я заберу сына. И мы уедем. Далеко. В Варшаву. Я все расскажу супругу, он поймет.
Полковник замер.
— Если вы выполните свою часть… я лично обеспечу вам этот отъезд.
Он вышел, оставив ее одну с флаконом на столе и дождем за окном. Анна Владимировна подняла флакон к свету. Жидкость внутри была абсолютно прозрачной. Как ее совесть после того, что предстояло сделать.
Все оказалось легче, чем мадам Шварц ожидала. Как и всякий мужеложец, который тщательно скрывает свои наклонности, Левашов-Лавасьер действительно сам подошел к ней в доме графа Чернышёва и принялся охотно заигрывать с нею.
Она уступала его ухаживаниям — не быстро, но и не слишком медленно. Наконец, согласилась встретиться с ним в номерах купца Собашникова. Дальше все пошло как по маслу. Капля таинственного снадобья сделала свое дело.
Лавасьер воспылал к ней самой нечистой страстью. Анне Владимировне стоило большого труда, чтобы не сразу уступить его домогательствам. Нужно было вырвать у него нужные ей сведения, покуда этот мерзкий двуличный выродок пылал похотью.
— Как мне вернуть своего сына, милый? — спросила Шварц, выскальзывая из его изящных, но отвратительно потных рук. — Скажи и я твоя!
— Какого сына? — задыхаясь, спросил француз.
— Александра Алексеевича Шабарина, двух лет.
— Шлюха! — выдохнул Лавасьер. — Так это ты прижила от этого ублюдка…
— Не притворяйся, ты знал это с самого начала… Говори и тогда делай со мною, что тебе сейчас хочется… А — нет. Я позову на помощь…
— Русская проститутка… Пользуешься тем, что сейчас лопну, если не вставлю тебе куда следует и не следует…
— Не вставишь, если я не захочу… Я тебе оторву то, что делает тебя хоть немного похожим на мужчину…
— Тварь… — прорычал он. — Что ты со мною делаешь… Я вас, баб, всегда ненавидел…
— Где мой сын, говори!
— Он был в Воспитательном доме, у смотрителя, но вчера его выкрали…
— Кто выкрал! Ну!
— Один безумный старик, звездочет Линдеманн…
— Где он живет, быстро?
— Только — после дела, волчица…
И Анне пришлось уступить.
Старик подошел вплотную, изучая мое лицо так, будто пытался прочесть на нем некие тайные знаки. Я опустился в кресло, чувствуя, как усталость накрывает меня волной. Но внезапно профессор резко наклонился вперед, его костлявые пальцы вцепились мне в запястье.
— Нос… Да, нос отцовский. А вот глаза… глаза матери…
Я удивился:
— Вы знали мою мать?
Линдеманн засмеялся — сухой, трескучий смех, перешел в кашель.
— И отца… Я знаю всех, граф. Всех, кто имеет отношение к «Алой луне».
— Что еще — за луна?
Вместо ответа, старик схватил меня за рукав, едва не выдернув из кресла — пришлось подняться — и потащил вглубь дома. Комнаты сменяли одна другую, каждая страннее предыдущей: зал с моделями небесных сфер, кабинет, заваленный древними книгами, лаборатория с колбами, в которых плавало нечто, напоминающее органы… Кунсткамера какая-то…
— Сюда!
Линдеманн распахнул дверь в круглую комнату. Посреди стоял телескоп невероятных размеров, направленный не в окно, а… в зеркало на потолке.
— Мой собственный проект, — похлопал он по трубе телескопа. — Через систему линз и зеркал можно наблюдать звезды даже днем. Но сегодня… сегодня мы посмотрим не на звезды…
Он сунул мне в руки небольшой металлический диск с выгравированными знаками.
— Ваш отец передал это мне в тысяча восемьсот двенадцатом году году, перед тем как французы вошли в Москву.
Я перевернул диск. На обратной стороне был изображен медведь. Кажется — гризли. Причем здесь — это североамериканский хищник?
— Что это?
— Ключ, граф. Ключ к тому, что ищут Лавасьер и граф Чернышёв. Независимо друг от друга.
За окном вдруг завыл ветер, заставив пламя свечи дрожать. Тени на стенах заплясали, принимая формы древних символов.
— А причем здесь мой отец?
— При том, что он был членом тайного круга «Алой луны», — проворчал старик. — Как и дед Анны Владимировны. Именно поэтому они выбрали ее.
Линдеманн подошел к телескопу, что-то повернул. Зеркало на потолке сдвинулось, открывая… карту. Огромную, покрытую значками, карту Аляски.
— Здесь, — он ткнул пальцем в точку у реки Клондайк. — Ваш отец нашел и спрятал не просто золото. Он спрятал «Солнце Севера».
Колычёв, до сих пор молчавший, резко поднял голову:
— Тот самый легендарный самородок?
— Не просто самородок, — прошептал Линдеманн. — Это то, что император Павел получил в дар от Мальтийского ордена… Самородок с крупнейшего месторождения золота на Аляске…
Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки.
— Причем здесь мой отец…
Грохот у входной двери прервал меня.
— Жандармы! Открывайте!
Линдеманн замер, потом вдруг засмеялся:
— Вовремя. Как всегда вовремя.
Он схватил со стола свечу.
— Что вы собираетесь сделать, профессор⁈ — вскрикнул Колычёв.
— Уничтожить следы. Бегите, граф. Подвал… Он имеет выход к Неве… Там лодка.
— А вы?
Лицо старика в свете пламени стало похоже на лик древнего пророка.
— Я давно готов к этому дню… Вот, возьмите, граф…
Он сунул мне в руки кожаный тубус.
— Что это?
— Копия карты с месторождением золота…
Я взял тубус. Колычёв схватил меня за руку:
— Нам нужно идти!
— Жандармы! Открывайте! — раздался голос за дверью.
Я не верил. Выслушать было нужно, но… Какие к Лешему «Сияния»? Резко взял за ворот старика.
— А теперь, старик, говори, что происходит! Кто за тобой стоит и чего вы добиваетесь? Где ты смотрел мои карты? Что ещё знаешь? — выкрикнул я, сожаления, что крайне мало времени, нет возможности дельно пообщаться.
Попадаться на глаза жандармам нельзя. И жандармы ли это?
— Кто? — выкрикнул я.
Более всего меня интересовало, кто мог подсмотреть мои карты. Клондайк? А что ещё известно кому-то? Трансваальское золото? Это угроза России, мне…
— Ха-ха-ха! — раздавался смех сумасшедшего.
Жандармы ли пришли сюда, или меня загнали в ловушку?
Старик посмотрел на меня безумными глазами. Он швырнул подсвечник на стол. Пламя вспыхнуло мгновенно, будто ждало этого момента. Профессор? Да ему к психиатру!
— Бах! — раздался выстрел, подтверждающий недружественные намерения тех, кто ломился в дверь.
Колычёв уже тянул меня за собой в темный проход под лестницей. Последнее, что я увидел, прежде чем дверь в подвал захлопнулась — фигуру Линдеманна, стоящую в центре бушующего огня, он не орал от боли, он смеялся.
Я чертыхнулся. И только один вопрос у меня крутился в голове: что ещё из моих тайн могут знать недоброжелатели. Нужно срочно начинать работу по добыче золота. А там и пойму, кто ещё играет против меня.
Подвал оказался прекрасным обиталищем для крыс и пауков. Воздух здесь был густым, пропитанным запахом прокисшего вина и плесени.