е, покрывал инеем борта и снасти. Небо над мачтами было низким, свинцовым, солнце — бледным призраком едва пробивалось сквозь его пелену. А ведь на календаре — лето! Что же их ждет в море Баффина?
Иволгин глянул на часы. И в этот же момент склянки пробили вахту. Пора. Он надел клеенчатую штормовку и поднялся на мостик. Океан, утратив ярость шторма, дышал медленно, вздымая огромные, маслянисто-черные валы. «Святая Мария» мерно взбиралась на них и скатывалась вниз, ее корпус стонал от напряжения, а паровая машина гудела глухим, утробным рокотом.
Капитану не обязательно было торчать на мостике всю вахту, но он упорно не покидал его, вперив стеклянный глаз подзорной трубы в серую пустоту горизонта. Именно — пустоту. В эти воды заходят разве что рыбаки. Ни военным, ни тем более — покетботам делать здесь нечего. И все же Иволгин обшаривал взглядом океан. Его лицо под капюшоном штормовки стало жестким, словно задубело от морской соли. Ссадина на виске — ударился во время шторма — заклеенная пластырем, ныла.
— Капитан, — голос механика Белова был хриплым. — Машина греется. Давление падает. Нужно сбросить обороты. А лучше — дать ей передышку.
Иволгин медленно опустил трубу. Его серые глаза, холодные, как окружающее море, встретились с пылающим, как угли в топке, взглядом механика.
— Вы правы. Здесь… — Он махнул рукой в сторону безжизненного океана. — Ее лучше не перегружать… Останавливайте. Я прикажу поставить паруса. Пусть машина отдохнет. Да и уголь побережем.
Белов радостно кинулся к трапу. Иволгин усмехнулся. Он понимал этого машинного бога — каждый стон железного чудовища в трюме, механик воспринимал, как собственную боль. Обернувшись к старшему помощнику, капитан велел приказать боцману ставить паруса, чтобы не потерять ход.
Когда склянки возвестили конец вахты, Иволгин решил спуститься в кубрик, надеясь прочувствовать настроения нижних чинов. У свободных от вахты матросов как раз был отдых. Увидев капитана у входа, боцман Бучма вытянулся в струнку и хотел было выкрикнуть то ли — «Капитан в кубрике», то ли — «Полундра» — но Иволгин приложил палец к губам. Его ушей как раз достиг голос матроса по кличке Морж.
— … и вижу я, значит, — вещал тот, сидя на бочке и пальцы его, корявые от холода и тяжелой матросской работы, ловко вязали узлы, — льдина. А на ней… крест. Не из плавника сколоченный, нет… Железный. Ржавый. А к нему — бочонок принайтовлен… Открыли мы его, сердешные… а там — бумага. Последняя записка капитана шхуны «Моршанск». «Гибнем… голод… холод… товарищи мертвы…» И дата — годишной давности. Вот так, соколики. Море помнит всех. И всех возьмет, когда захочет. Особливо тех, кто поспешает на погибель…
Тишина повисла тягостная. Кто-то сглотнул. Кто-то нервно перекрестился. Взгляды украдкой обратились к двери, за которой за мгновение до этого скрылся капитан, гнавший их на север, словно на убой. Бучма зыркнул на Никифора.
— Страху нагоняешь, старик, — проворчал он. — И без тебя тошно.
— Правду говорю, — невозмутимо ответил тот. — Спешка — она от лукавого. Море любит терпение. И уважение.
Иволгин уже не слышал этого. Он и так все понял. Команда не в восторге от похода. На дворе июнь, а «Святая Мария» забирается в высокие широты, где и летом льды, да зубатые киты с медведями. Чего уж хорошего. Капитан спустился в каюту. Снял мокрое, завалился на койку. Можно было бы поспать, но не спалось.
Снова вынул из тайника, устроенного в переборке, карту «Рассвет». Красный кружок на синей вене Клондайка пылал, как пулевая рана. В памяти последняя депеша Шабарина: «Берегись „Орлов“». Что это, корабль? Но какой? Шхуна? Вражеский фрегат, отправленный на перехват? А может — это кличка агента, внедренного в команду еще в родном порту?
Если да — то кто это? Взгляд капитана скользнул по спискам членов экипажа. Вряд ли матросы, такие как Калистратов с Ушаковым. Для такой роли нужен человек иного склада. Образованный… Тогда кто?.. Бережной? Трусоват, но фанатично предан своему аппарату. Штурман Горский?.. Вряд ли. Они давно служат вместе… Белов?.. Старпом Никитин?.. Если по хорошему — любой из них может оказаться шпионом…
Глухой стук в дверь. Иволгин выпрямился. Сунул карту в тайник. Крикнул:
— Войдите!
Дверь распахнулась. На пороге возник вахтенный матрос, Денис, его лицо, обветренное и молодое, было искажено страхом. А за ним маячила физиономия Никифора «Моржа», его старые глаза горели тревожным огнем.
— Господин капитан! — выпалил Денис, задыхаясь. — Господин старший помощник велели позвать вас!
— Что случилось, братцы?
Морж оттер салагу в сторонку.
— Огни, вашбродь! — пробасил он. — Курс норд-ост!
— Ступайте, я сейчас поднимусь.
Дождь — да когда же он кончится! — все стучал по стеклам кареты, в которой я ехал по Невскому проспекту. Не утихающий питерский дождь, смывающий грязь или открывающий под ней лишь новую грязь. Я смотрел на мелькающие фасады — одни сияли свежей штукатуркой и побелкой, другие зияли черными глазницами выбитых окон, напоминая о недавней войне, которую мы, слава Богу, выиграли, но которая оставила империю истекающей кровью — не солдатской, а экономической.
Особый комитет по восстановлению хозяйства Империи. Звучало громко. Почти пафосно. На деле — это был штаб тотальной мобилизации. Мобилизации капитала, умов и воли. И я, Алексей Шабарин, вице-канцлер, генерал-лейтенант, промышленник и… тайный организатор грядущей золотой лихорадки на краю света, возглавил его. Ирония судьбы? Или закономерность? Тот, кто лучше всех умеет прятать одно за другим.
Карета остановилась у здания Министерства финансов. Здесь, в одном из кабинетов Главного управления монетной, горной и соляной частью и заседал Комитет. Запах бумаги, чернил, воска и… напряжения. За большим дубовым столом — уже сидели они. Лучшие умы Империи, которых приходилось время от времени выдергивать из лабораторий и зарождающихся институтов.
Борис Семенович Якоби, сутулясь над папкой с чертежами новых динамо-машин и телеграфных линий, что-то бубнил себе под нос, его пальцы нервно теребили карандаш. Электричество — его страсть и наш будущий нерв.
Николай Николаевич Зинин, спокойный, как реторта перед опытом. Он как раз обещал принести расчеты по производству анилина и серной кислоты — основы красок, удобрений, взрывчатки — фундамент новой промышленности.
Сегодня к ним присоединился молодой инженер Павел Обухов, из знаменитой династии. Его отец бился над секретом литой стали для пушек, а Павел работал над проектом нового металлургического комбината под Санкт-Петербургом.
Инженер-путеец, полковник Мельников, принес свои предложения по созданию железнодорожной сети, требующей металла не только для рельсовых путей, но и для паровозов, вагонных тележек, водонапорных башен и опять же — для телеграфных проводов.
Были здесь сегодня и представители частного капитала. Василий Александрович Кокорев, склонился над столом, изучая смету на строительство пароходов для Волги и Каспия. Его пальцы, украшенные перстнями, постукивали по цифрам.
Козьма Терентьевич Солдатёнков скептически разглядывал схему электрификации одной из своих московских фабрик, предложенную Якоби. Риск и выгода боролись в его душе. Затраты должны быть немалые, а вот повысится ли доход?
Молчаливой глыбой, словно камень с Уральских гор, возвышался Никита Демидович Демидов. Он все еще ждал, когда различные ведомства согласуют между собой гарантии, что демидовские заводы получат государственный заказ. Этого потомственного промышленника интересовала конкретика, а не фантазии.
— Господа, — начал я, отдавая мокрый плащ и цилиндр лакею, и занимая место во главе стола. — Прошу прощения за опоздание. Семейные обстоятельства. Начнем с горьких пилюль. Полковник Мельников?
Мельников встал, жесткий, как рельс.
— Отчет по линии Москва-Харьков, ваше сиятельство. Кем-то, вероятно агентами недружественных держав, был подожжен мост через Десну… Восстановление застопорено. Нет рельс Обуховского типа. Нет шпал в нужном количестве. Рабочие… разбегаются. Слухи о холере на юге. Вчера ночью в Брянске подожгли склад с цементом.
— Надеюсь, в Третье отделение уже доложили?
— Разумеется, Алексей Петрович. Докладывают, что приняты меры к розыску злоумышленников, но… ведь это не первый случай саботажа…
В комнате повисло тягостное молчание. Саботаж. Слово, похожее на шипение змеи. Я почувствовал, как сжались мои кулаки под столом. Мои враги не дремали. Не смея ударить открыто, они ползли, как гады, подрывая фундамент восстановления.
— Рельсы будут, — резко сказал Обухов. — Через две недели первая партия с нового стана. Но цемент…
Я покачал головой, стараясь сохранить невозмутимость.
— Новый завод под Тулой только закладывается, — сказал я. — Рентабельное производство портландцемента требует времени. И враги это знают, следовательно сожженный склад — удар по графику. Мы зависим от импорта. А англичане блокируют поставки даже через нейтралов. Однако, блокаду мы сломаем, — продолжал я. — Есть каналы… Господин Кокорев, ваши торговые агенты на Ближнем Востоке… Можете наладить поставки турецкого цемента через Каспий? Дорого? Не беда. Все окупим.
Кокорев кивнул, его глазки-бусинки блеснули.
— Господин Солдатёнков, — обратился я к хлопковому королю. — Ваша фабрика — полигон для электричества Якоби. Риск? Да. Но тот, кто первый освоит электрический привод, снизит издержки вдвое. Государство компенсирует половину затрат на оборудование и… как вы хотели, предоставит вам привилегию поставлять электрические двигатели на казенные фабрики в течении пяти лет.
Я увидел, как в его глазах зажегся огонек азарта игрока. Расчет перевесил скепсис. Так и шла работа. Час за часом. Мы выкорчевывали проблемы, как упрямые пни.
Демидову — гарантии заказов и обещание, расплывчатое, но заманчивое, приоритета на поставки стали для осуществления «особых проектов на Востоке». Он понял это как намек на Колыму? Пусть думает.