— Вперед! Не останавливаться! — Маскальков буквально тащил своих людей, чувствуя, как силы покидают его.
И вдруг — тупик.
Они ворвались в круглый зал, весь выложенный зеркалами. Десятки отражений израненных русских солдат смотрели на них со всех сторон.
— Черт! — выругался Гринев. — Опять ловушка!
Двери захлопнулись. В зеркалах вдруг замелькали тени — из потайных дверей вышли мевлеви, медленно сжимая в руках кривые клинки.
— Так вот как… — Маскальков вытер окровавленный револьвер о мундир. — Последний бой, господа.
Турки шли без спешки, наслаждаясь моментом. Их предводитель — высокий офицер с седыми усами — что-то сказал по-турецки.
— Он предлагает сдаться, — перевел раненый в голову унтер.
— Ответь ему, — хрипло усмехнулся полковник.
Унтер, шатаясь, поднялся во весь рост и плюнул кровью в лицо турку.
В следующее мгновение зал взорвался пальбой.
Маскальков упал на спину, чувствуя, как что-то теплое разливается у него в груди. Над ним, в разбитом зеркальном потолке, отражалось небо — уже розовое от зари.
Где-то совсем близко гремели залпы — это монитор «Тигр» бил по дворцу из всех орудий.
— Ваше… превосходительство… — Гринев дополз до него, оставляя кровавый след. — Мы… мы ведь взяли… дворец…
Полковник попытался улыбнуться. Где-то зазвенели разбитые стекла — это гренадеры последними патронами отстреливались от наседавших турок.
— Да… взяли… — прошептал он.
Последнее, что увидел Маскальков — как огромное зеркало на стене треснуло, и в его осколках отразились сотни лиц — живых и мертвых.
А потом наступила тишина.
Через час, когда первые лучи солнца осветили окровавленные ступени Долмабахче, к дворцу подошел русский десант с кораблей. Они нашли всего семерых выживших — из сотни.
А на троне султана, среди осколков зеркал и трупов, лежала пробитая пулями русская фуражка с кокардой.
И больше никто и никогда не видел полковника Маскалькова…
Февральская ночь 1855 года окутала Варшаву ледяным саваном. Над Вислой стоял такой мороз, что даже фонари на Саксонской площади мерцали тускло, словно боясь привлечь внимание. Генерал-лейтенант Рамзай, командующий русским гарнизоном, стоял у окна своего кабинета в Бельведерском дворце, прислушиваясь к странной тишине. Город, обычно шумный даже ночью, затаился.
— Ваше высокопревосходительство, — адъютант вошел без стука, что было строжайше запрещено, — только что получены донесения с застав. Все патрули пропали.
Рамзай медленно повернулся. Его тень, отброшенная керосиновой лампой, гигантским пятном легла на карту Польши, висевшую на стене.
— Все?
— Все шесть, ваше превосходительство. Последний дал о себе знать два часа назад, у костела Святого Креста.
Генерал подошел к столу, где лежала серебряная табакерка — подарок императора. Открыл. Пусто. Дурной знак.
— Поднять гарнизон по тревоге. Отправить гонцов в Модлин и Брест.
— Гонцы уже отправлены, ваше превосходительство. Ни один не доехал до городской черты.
В этот момент где-то в районе Нового Света раздался первый выстрел. Одиночный. Потом второй. Затем трескучая очередь — где-то применили скорострельный карабин.
Полковник Гротен, командир 3-й стрелковой роты, строил своих людей во дворе. Солдаты, еще сонные, путались в построении. Над казармами висел желтый туман — смесь мороза и дыхания сотен людей.
— Где прапорщик Свечин? — рявкнул Гротен.
— Не вернулся с патруля, ваше высокоблагородие, — ответил фельдфебель, поправляя шапку.
Вдруг с крыши соседнего дома грянул залп. Трое солдат рухнули на окровавленный снег. Остальные в панике рассыпались.
— Засада! К оружию!
Но стрелявшие уже исчезли, словно призраки. Лишь на противоположной крыше мелькнула тень — женщина в мужском пальто, с карабином в руках.
Час спустя капитан Ярцев с двенадцатью солдатами пробивался к телеграфу через переулки Старого Города. Каждый второй дом казался пустым, но из каждого третьего раздавались выстрелы.
— Ваше благородие, вон там! — ефрейтор указал на движение у фонаря.
Ярцев повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как из-за угла выезжает телега, нагруженная… пороховыми бочками. Человек в крестьянской одежде щелкнул кремнем.
Взрыв ослепил капитана. Когда дым рассеялся, от его отряда осталось трое раненых и горящие обломки телеграфного столба.
Рамзай слушал доклады, которые звучали как сводки с поля боя:
— Арсенал захвачен…
— Мосты через Вислу заминированы…
— Польские жандармы перешли на сторону мятежников…
Генерал подошел к окну. Город горел в десятке мест. Особенно яркое зарево было там, где располагались продовольственные склады.
— Ваше превосходительство, — вошел перепачканный сажей адъютант, — мы перехватили курьера. У него… вот это.
На столе легла прокламация: «Польша восстает. Все русские солдаты, сложившие оружие, будут отпущены с миром». Подпись: « Национальное правительство».
Рамзай рассмеялся, смехом, от которого у адъютанта побежали мурашки по спине:
— Мир? Они окружили нас как волки овец и говорят о мире?
В подвалах костела собралось человек двадцать — студенты, ремесленники, несколько женщин в трауре. Все вооружены. В центре — молодой человек с горящими глазами, известный только по фамилии — Вержбицкий.
— Русские заперты в трех районах, — он тыкал пальцем в самодельную карту, — но у них есть артиллерия у Замковой площади.
— Мы достанем пушки, — хрипло сказал седой кузнец, показывая связку гранат.
Женщина в черном, бывшая гувернантка русского генерала, разложила на алтаре бумаги:
— Вот расписание смен караулов. Вот планы казарм.
Где-то наверху зазвонили колокола — не к обедне, а тревожно, набатом. Все замерли.
— Они идут, — прошептал Вержбицкий.
Рота капитана Лихачева отступала к Замковой площади, отстреливаясь от невидимого врага. Солдаты спотыкались о баррикады из перевернутых телег и мебели. Каждые пятьдесят метров кого-то подстреливали.
— Ваше благородие, — закричал молодой солдат, — они стреляют из наших же ружей!
Лихачев понял это сразу — характерный свист пуль Минье был знаком.
«Предатели в арсенале», — мелькнула мысль.
Вдруг из подворотни выскочил мальчишка лет десяти и швырнул что-то. Капитан инстинктивно закрыл лицо руками. Взрывом ему оторвало три пальца.
— Гадина! — закричал солдат и выстрелил в ребенка.
Мальчик упал, но за ним из всех окон, из всех подворотен хлынул огонь. Последнее, что увидел Лихачев — женщину на балконе, заряжающую карабин. На ней было голубое платье, как на балу…
Первые лучи солнца осветили страшную картину. Весь центр Варшавы был в баррикадах. Над ратушей развевалось бело-красное знамя. Где-то у реки еще шла перестрелка, но русские гарнизоны были окружены в трех котлах.
В Бельведере Рамзай стоял у разбитого окна, глядя, как к дворцу подтягиваются повстанцы. Они несли огромное знамя с орлом, короной и надписью: «ЗА НАШУ И ВАШУ СВОБОДУ».
— Ваше превосходительство, — адъютант протянул ему пистолет, — приказ?
Генерал посмотрел на оружие, потом на карту. В Модлине стояли верные войска. В Бресте — еще больше. Но между ними и Варшавой — сотни верст и тысячи повстанцев.
— Готовьте белый флаг, — неожиданно сказал он. — И найдите мне того… как его… Вержбицкого.
Адъютант остолбенел. Впервые за ночь в кабинете стало слышно, как тикают карманные часы генерала, те самые, что ему вручил лично император…
Январский ветер выл над Варшавой, разнося запах гари и пороха. Город, еще вчера казавшийся мирным, превратился в ловушку. Русские гарнизоны, застигнутые врасплох, оказались рассечены, но настоящий ужас начался за пределами столицы.
Глава 4
Зима, отступившая было перед затянувшейся оттепелью, снова захватила город. Холодным мартовским вечером я торопливо шел по коридорам Зимнего дворца, пытаясь согреть озябшие руки.
Снаружи свистела метель. Сквозняки пробивались даже сквозь прочно запертые оконные рамы, воя в опустелых покоях. Дворец выглядел еще мрачнее чем в день похорон, стекла его окон покрывала изморозь, отражавшая тревожно колеблющиеся язычки свечей.
Сразу же, после погребения своего отца, Александр II отправил всю семью в Москву. От греха подальше. Туда же по большей части укатил и двор. Так что в Зимнем император оставался один, не считая слуг и охраны.
Перед дверью императорского кабинета застыли гвардейцы, казавшиеся обледеневшими истуканами. Несколько мгновений спустя дверь открылась, и войдя, я увидел императора, сидящего в кресле у окна. Его профиль выделялся на фоне окна. И казалось, что волосы самодержца тронуты серебряной пылью седины.
— Государь! — сказал я, поклонившись.
Император спокойно посмотрел на него, и выражение его лица было сосредоточенным и немного печальным.
— Что скажете, Алексей Петрович? — спросил Александр II, аккуратно касаясь пальцами хрустального бокала с вином. Голос его прозвучал ровно, но в глазах читалась глубокая озабоченность.
— К сожалению, ситуация остается сложной, ваше величество, — ответил я, сохраняя спокойствие. — Бомбардировка наших укреплений продолжается едва ли не ежедневно, неприятель стремится продавить нашу оборону.
Император тяжело вздохнул, коснувшись тыльной стороною ладони лба.
— Они хотят сломить наш дух, заставить отказаться от сопротивления, — тихо сказал он. — Но мы не можем уступить. Народ должен видеть, что власть действует решительно и смело.
К нашему разговору присоединился граф Шувалов, вошедший в комнату чуть позже. Шефу Третьего жандармского отделения тоже досталось. Лицо его выглядело усталым, щеки впалыми, темные круги вокруг глаз свидетельствовали о бессоннице последних дней.