— О том не твоя забота, кто меня убивать будет. И еще… я и далее хочу, чтобы Саломея была при мне чаще, чем ты, — сказал я и уже сделал пару шагов на выход из дома, как расслышал шепот.
— Убью гадюку, — шипела Параша, сама будто змея.
Я обернулся и посмотрел на неё.
— Если с Саломеей что-нибудь случится, то ты будешь не просто выпорота, я придумаю, как именно тебя наказать, чтобы на всю жизнь наукой было. Поняла? — жестко произнёс я.
— Так, а как же? Я же еще при батюшке вашем в дом, стало быть, зашла. Тута и живу, хвранцузский учу, чтобы только угодить, — Прасковья начала всхлипывать.
— Ублажала, значит, отца моего? — всё так же строго спросил я.
Параша замялась, потупила взор, вновь стрельнула глазами, в этот раз уже не столько игриво, сколько удивленно.
— Так и вас, барин, — шепотом сказала баба.
Я не идеалист, и всякое было, особенно во времена бурной молодости, но я принципиально выбирал женщин не показательно распутных, хотя про чертят и тихий омут народная молва не врет. Мне не интересно брать доступное, мне важно взять то, что ко мне само не идет. Или… Впрочем, сейчас вовсе не время морально разлагаться.
Но разговор надо было закончить.
— Живи при доме, я не против. Этими… телесами своими не свети, не доводи до греха. А вот то, что полы не мыты, пыль на шкафу — это меня не устраивает. Если французский учишь, значит, грамотная. Придешь позже, записывать станем, чем меня кормить и что делать дальше. А сейчас или сама, или кого пошли. Мне Емельян нужен, — сказал я и пошел к выходу.
Остановился у двери и осмотрел створку. В принципе, починить можно, петлю одну поменять да доску, что рассохлась, сменить. Только что-то мне подсказывает, что строительный магазин отсюда слишком далеко, как бы расстояние вышло не длинною в сто семьдесят лет. Хотя… что-то мне говорили про мастерскую, ну и кузнец же должен быть.
Вышел на крыльцо… Ох! Грязюка! Снег, замешанный на черной как смоль земле, да еще и на навозе. Только от дома к бане и еще чуть дальше вычищено. Когда с бандитами разбирался, и не видел всего этого безобразия. Впрочем, ночь была, да я на это и не смотрел, другие задачи стояли.
Перемещаться, чтобы не утонуть в грязи, можно было только по выложенным мосткам. Вот я не понимаю, положить дорожки — это менее энергоемко, чем вычистить снег и убрать навоз? Или я не прав, и грязь все равно будет,? Но снег с навозом убирать нужно.
— Ты куда? — спросил я Саломею, как раз выбежавшую из дома.
— Так, барин, ты же сам просил известить Емельяна Даниловича, — отвечала девчушка.
Я не стал одергивать. Прасковья, себе на уме, нашла кого послать. Формально выполнила мою просьбу, нет, мою волю. Хотя дедовщину эту я бы прекратил. После того, как я заметил сходство Саломеи с фотокарточкой из будущего, я проникся интересом к девчонке.
Все же, оглядев ещё раз мостки, я решился пройтись по своим владениям. Справа баня, слева домик небольшой, кирпичный. Это дом для гостей. Дальше небольшое пространство с голыми кустами и высаженными в ряд деревьями. Опачки! Статуи, сразу три рядом стоят, рядом беседка, красивая, белая, с колоннами. А дальше, метрах в двухстах, справа от парковой зоны, большое здание, деревянное, одноэтажное, а еще с пристройками и с водным колесом. Присмотрелся и определил контуры небольшой оледеневшей речушки.
Прошел чуть вперед и увидел слева несколько зданий, с другого окончания парка. Оттуда чуть слышно доносились голоса, а дальше был загон, где на веревке по кругу гоняли молодого жеребца, насколько я понимаю в конях, весьма хорошего и дорогого.
Через минут пятнадцать такой прогулки по мосткам я увидел сани и мощного коня, который их тащил. Емельян, выходит, прибыл. Достаточно быстро, из чего я сделал вывод, что приказчик живет рядом.
— Барин, Алексей Петрович, надежа наша, ты бы дома еще отлежался, — не успев доехать, уже советы раздавал Емельян.
— В дом! — решительно сказал я и сам направился к входной двери в в дом.
Почему-то нервировала шуба управляющего, а вместе с ней и он сам. Я в мехах не силен, но похоже, что это лиса, да с огромным до неприличия бобровым воротником. Мех был почти полностью спрятан под нашитую сверху ткань, но торчал красными топорщащимися волосками. Я слышал, что мехом наружу шубы стали носить только на закате империи. До того так только мужичье носило.
Не знаю, сколько стоит эта шуба, но недешево, точно, а еще сани. Ладно они, но и в санях лежали меха, и шапка на Емельяне была бобровая, как у моего деда, вот один в один. И правил этот позер не сам — на козлах сидел какой-то крестьянин.
— Кто здесь барин? — прочистив горло с холода, спросил я, едва Емельян вошел в мой кабинет.
Оказывается, тут и такое помещение есть, как и с десяток иных «барских покоев».
Управляющий вообще не понимает, что приезжать и красоваться передо мной в дорогих одеждах, не снять и не оставить дома часы на серебряной цепочке — нехорошо? У меня же слишком много вопросов возникнет.
А они возникают, ой как возникают! К примеру, разница между теми часами, что я нашел у себя, и теми, что носит управляющий вовсе незаметна. Шуба, опять же.
— Вы тут барин. А кто же? — недоуменно отвечал управляющий.
— Так почему у меня нет такой шубы? Часы у тебя такие же, как и у меня. А у меня денег нет, — добавляя с каждым словом все больше металла в голос, говорил я.
— Так я же говорил вам, барин, долги у нас, только они, гадины, и есть, долги эти, — вжав голову в плечи, отвечал Емельян. — Да и игрок вы, барин, имение заложено, скоро разбирательство будет, еще и отберут.
Вот же человек. Вижу, что боится меня, не играет, искренне трясется, но все равно лжет. И ложь еще более очевидная, чем страх.
— Значит, так… Емельян Данилыч, — я взял управляющего за грудки…
— А-а-а! — услышал я крики за дверью.
Оттолкнув Емельяна, я быстро подошел к двери и резко ее открыл. Две валькирии сцепились в яростной схватке, в которой выжить должна была только одна. И похоже, что явный аутсайдер совершает сенсацию и точно не проигрывает фавориту схватки. Саломея давала отпор Прасковье. Обе девицы, хотя… одна подросток, а вторую девицей ну никак не поворачивается язык назвать, в общем, эти девушки держались за волосы друг дружки и не сдавались. Мало этого, так Соломея изловчилась как-то разбить нос Параше.
— А ну, угомонились! — гаркнул я.
Амазонки сразу же стали по стойке смирно.
— Что произошло? — задал я вопрос.
— Простите, барин, я же помню, что вы наказывали, — Параша шмыгнула и рукавом вытерла кровь под носом. — Я бегла сказать, что Матвей Иванович прибыли, что его мужики у мастерской придержали и упрашивают не убивать вас. А тут Саломея стоит и зубоскалит на меня.
— И ничего я не зубоскалила, кобыла ты сеновальная, — огрызнулась девочка.
— Ты ополоумела при барине так лаяться, девка? — встрял в разговор управляющий.
— Бегите, барин! — сказала Параша, но было поздно.
— Бабы, вон пошли, курвы! — пробасил некто справа.
Я обернулся. В пяти шагах, у лестницы на второй этаж, стоял мужик. Он был с суровым видом, в собольей, насколько я разбираюсь, шубе, причем мехом как раз наружу, лысоват, но, видно, что стесняется этого, так как остатки волос заглаживает на гладкий лоб. Волосы блестели, будто в солидоле или в жиру, наверное, так и было. Гусиный жир сейчас — главный гель для укладки волос, этой гадостью и мне предлагали «зализаться».
Но Бог с тем, как выглядел Матвей Иванович Картамонов, а никем иным этот пожилой мужик не может быть, важнее, что он держал в руках с кремнёвое ружье, как в фильмах про войну. Какую? Вроде бы, про Крымскую.
— Емелька, а ты чего тут? Пшел вслед за бабами, пес шелудивый, — сказал незваный гость и взвел курок, целясь в меня. — Ну, гад ты неблагодарный. Я же говорил тебе, Лешка, чтобы к Наське ты не совался боле? Мало тебе прошлого раза?
— Погоди, Матвей… — я запнулся, имя как назло помню, а вот отчество запамятовал.
Вот только мужик явно уже сказал все, что хотел, и разводить базар больше не собирался.
— Бух! — прогремел выстрел.
Глава 8
Я чуть пригнулся. Пуля пролетела в полуметре и вошла в стену, будто та из фанеры — легко, не встречая препятствий. Мужик стрелял даже не для виду, заведомо в сторону, он мог и попасть. Но я не согнулся, не побежал прочь, спасаясь. И не только потому, что знал об одном заряде в ружье, я привычный, от звука выстрела в панику не впадаю. Однако и не сказать, что оставался преисполненным спокойствием.
— Да вашу налево, в душу Богу мать анафемой по горбу, — выругался я, и мужик с ружьем замер.
Всегда замечал, что заковыристые ругательства способствуют некоторому снижению накала. Это своего рода система опознавания «свой-чужой». Так что я — наш, даже близкий к народу. Между тем, я не наигранно ругался. Начинает изрядно напрягать то, что ко мне врываются всякие и пукалками грозят, пусть и такими вот громоздкими древними кремнёвыми карамультуками.
— Ну ты, крестник, и дал! Анафемой по горбу… Ха-ха, — произнес Матвей Картамонов.
А звучало-то как умилительно! Словно отец, услышав от сына мат, обнял своего мальчугана и попросил: «А, ну, сынок, скажи еще раз слово ху…, порадуй батю!» Я бы порадовал своего… крестного отца, и на букву «х», и на остальные буквы. А вообще очень интересно получается. Я крестник отца дамочки ста-, нет, «стапятидесятикилограммовочки». И получается, почти по-гоголевски «я тебя породил, я тебя и убью»? Не смог отец во Крещении повлиять на своего крестника, чтобы скотиной не рос, так чего тогда стрелять, без того убогие стены дырявить!
— Удивил… Ранее я только замахнусь, а ты уже слезьми покрылся. А нынче и выстрела будто не заметил. Неужто друга моего, батюшки твоего, Царствия ему Небесного, наследие в тебе пробудилось? Но все едино, вопросов к тебе много, — мужик встряхнул головой, будто прогоняя наваждение, и вновь нахмурил брови.
— Так задайте вопросы, Матвей… — я чуть замялся. — Иванович? Правильно?