Барков вместе с другими студентами слушал лекции профессора «древностей и истории литеральной» Христиана Готлиба Крузиуса — тот «толковал древних римских авторов». Профессор Иосиф (Иоганн) Адам Браун читал курс философии, профессор Фридрих Генрих Штрубе де Пирмонт — курс новейшей истории.
«Целлариеву орфографию» и «Гейнекциевы основания чистого штиля» преподавал профессор Тредиаковский, математические науки — профессор Георг Вильгельм Рихман. Поэтику и красноречие студенты постигали на лекциях профессора Иоганна Эбергарда Фишера. Ломоносов читал курс «Истинной физической химии». Кроме того, он преподавал стихотворство. Лекции Ломоносова по стихотворству посещали многие студенты, в числе которых были Барков, Поповский, Дубровский, Волков, Яремский.
В начале своей учебы в университете Барков был одним из лучших студентов у Крузиуса, средним — у Тредиаковского. Фишер полагал, что он либо вовсе не годен к историческим наукам, либо слишком рано начал ими заниматься. Рихман считал, что Барков мало осведомлен даже в арифметике. После экзаменов в феврале 1750 года академик историк Герард Фридрих Миллер, впрочем, заключил, что Барков всё же достиг некоторых успехов в арифметике, в отличие от других математических наук, не многому научился в философии, но обнаружил склонности к изучению античной литературы и переводческой деятельности: «Он объявляет, что по большей части трудился в чтении латинских авторов, и между оными Саллюстия, которого перевел по-русски Войну Катилинову; понятия не худова, но долго лежал болен, и кажется, что острота его от оной болезни еще нечто претерпевает»[90]. Характеристика поведения Баркова, данная профессором Фишером, оставляла желать лучшего: «средних обычаев, но также склонен к худым делам»[91].
В «худых делах» отличался не только Барков, но и другие студенты. Шумная студенческая жизнь с веселыми попойками, девками, драками, всевозможными «предерзостями» в адрес начальства вынудила профессора Фишера, в обязанность которому было вменено осуществлять надзор за нравственностью студентов (для этого ему дали квартиру в доме баронов Строгановых, где было студенческое общежитие), обратиться в Академическую канцелярию с просьбой дать ему команду из восьми солдат и двух кустосов (то есть надзирателей). «Фишеру отрядили одного академического солдата в „безсменные ординарцы“ и разрешили нанять двух кустосов»[92]. Соглядатаи Фишера — студенты Поповский и Яремский — доносили ему на своих товарищей. Разумеется, товарищи не терпели их за это, всячески обижали, а порой и били[93].
Барков, отличавшийся дерзким нравом, обостренным чувством собственного достоинства, нетерпением к несправедливости, в «худых делах» преуспел. Так, 23 марта 1750 года на основании приказа президента Академии наук графа К. Г. Разумовского «велено студента Ивана Баркова за его из университета самовольную отлучку и другие мерзкие проступки в страх другим высечь, что и учинено»[94]. В 1751 году ректор университета Степан Петрович Крашенинников в «Доношении» сообщал, что Барков после кутежа ушел из университета без дозволения, пришел к нему, Крашенинникову, в дом, «с крайнею наглостию и невежеством учинил ему предосадные выговоры с угрозами, будто он его напрасно штрафует»[95], а потом еще и «чернил» перед профессорами. Опять последовало наказание, опять Баркова высекли.
В Российском государственном архиве древних актов хранится «Дело о студенте Академии наук Иване Баркове, сказавшем за собою „слово и дело“ в пьянстве». На четырех пожелтевших от времени листах — неразборчивый текст, который по нашей просьбе прочла главный специалист архива, кандидат исторических наук Наталья Юрьевна Болотина. Мы ей чрезвычайно признательны за это, так как в «Деле» представлена весьма драматическая история, связанная с очередным проступком Баркова. Приведем этот документ полностью.
«Премория ис Канцелярии Академии наук в Канцелярию тайных разыскных дел.
Сего апреля 1 числа находящийся при Академии прапорщик Петр Галл подал в Канцелярию академическую рапорт: вчерашнего дня, то есть марта 31 числа, пополудни в первом на десять часу пришед к нему в квартиру студент Иван Братковский объявил, что студент же Иван Барков пиян и в студенческих покоях шумит, и по тому объявлению пришел оной прапорщик в студенческие покои, и стал его, Баркова, с адъюнктом Модрахом унимать от того шума, который в то время за собою сказал „слово и дело“, и был взят под караул.
Чего ради по резолюции Канцелярии Академии помянутый студент Иван Барков для исследования о том по указом высылается в Канцелярию Тайных разыскных дел, которая о приеме оного для исследования… изволит учинить по Ея императорского величества указам. Апреля 1 дня 1751 года»[96].
«1751 году апреля 1 дня в Канцелярии тайных разыскных дел присланной ис Канцелярии Академии наук оной Академии студент Иван Барков принят, и о чем надлежало расспрашиван.
А в расспросе сказал: В Санкт-Петербургской академии имеется он с 1748 году, Невского монастыря с семинаристов, и находится в той Академии в физической математической науке студентом.
А прощедшего марта 31 числа сего 1751 года пополудни в первом часу, будучи он, Барков, той академии в студенческих покоях, необыкновенно шумел, и как Петр Галл пришед в те покои стал ево, Баркова, обще той Академии с адъюнктом Модрахом унимать, и тогда он, Барков, „слово и дело“ за собою сказывал, будучи тогда безмерно пьян, а оного де „слова и дела“ за ним, Барковым, нет, и за другими не знает.
К сему расспросу студент Иван Барков руку приложил [Автограф]»[97].
«Копия.
По указу Ея императорского величества в Канцелярии тайных разыскных дел по слушании дела о присланном в Тайную канцелярию из Канцелярии Академии наук оной Академии студенте Иване Баркове определено: оному Баркову за ложное им за собою „слово и дело“ сказыванье учинить наказанье, бить плетьми, и по учинении того наказанья для определения в должность его по прежнему оного Баркова ис Тайной канцелярии отослать в Канцелярию академии наук при промемории. У подлинного подписано тако: граф Александр Шувалов. Апреля 1751 года»[98].
«Промемория Канцелярии тайных и розыскных дел в Канцелярию академии наук.
По указу Ея Императорского величества и по определению Тайной канцелярии присланному в оную канцелярию ис Канцелярии академии наук студенте Иване Баркове надлежащее наказание учинено, и для определения его по прежнему ис Тайной канцелярии в Канцелярию академии наук послан, и Канцелярия академии наук да благоволит учинить по Ее императорского величества указу. Апреля 3 дня 1751 года»[99].
Одним словом: груз сдан — груз принят. Бюрократическая машина работала быстро и четко: схватили, допросили (быть может, с пристрастием), наказали и, слава Богу, отпустили. Крик «слово и дело» означал, что тот, кто это выкрикнул, располагает важными для государства сведениями об умышлении на жизнь государя или же о его недопустимом оскорблении. Ничего подобного Барков, конечно, не знал, за то и был наказан. Заметим, что недонесение квалифицировалось как государственное преступление. Документ о слушании дела Баркова подписал начальник Канцелярии тайных и розыскных дел граф А. П. Шувалов, ставший при Петре III генерал-фельдмаршалом. Жестокий и честолюбивый, он присутствовал на допросах, при которых применялись страшные пытки. Быть может, он присутствовал и при допросе Баркова.
Барков был поистине неукротим. Его наказывали, заковывали в кандалы, грозились отдать в матросы. Но его не сломали. Как всегда — «настоящих буйных мало…».
И еще в одном он был неудержимо дерзок — в стихотворстве. По-видимому, в студенческие годы он начал писать срамные стихи. Его товарищи сочиняли торжественные оды, печальные элегии, благопристойные стихи. Барков же с веселым озорством посвящал оды, элегии, басни, эпиграммы, песни, загадки мужским и женским срамным местам, которые произносили речи, писали друг другу письма, спорили. Он пародировал жанры классицизма, «выламываясь» из его стройной жанровой системы, традиционной тематики, стилистических канонов. Не царей и полководцев воспевал Барков. Его героями стали кулачные бойцы, фабричные люди, лакеи, попы, непотребные девки. Опыт кутежей, драк, продажной любви давал о себе знать в стихах. Сквернословие не имело границ.
Срамные стихи Баркова не печатались, но широко распространялись в списках. Это была дурная слава, но слава.
А как же любовь? Быть такого не может, чтобы молодой человек, поэт, не был влюблен. Однако на этот счет мы не располагаем какими-либо сведениями. Памятуя слова замечательного ученого и писателя Ю. Н. Тынянова о том, что там, где кончается документ, вступает в силу воображение, мы обратились к Наталье Муромской с просьбой, чтобы она предложила нам свои версии утаенной от нас любви Баркова. Муромская написала для нас две новеллы, в которых сказывается читательница «Бедной Лизы» Карамзина и «Пиковой дамы» Пушкина, почитательница картин Константина Сомова на темы XVIII века. С ее любезного согласия предлагаем их читателям нашей книги.
«Однажды Барков отправился на прогулку в лес. Он пробирался через чащу и вдруг вышел на поляну. В траве стрекотали кузнечики. В воздухе порхали бабочки и летали синие стрекозы. Девушку в красном сарафане он заметил не сразу. Она шла по тропинке с корзинкой грибов и с маленьким букетиком незабудок. Но когда Барков заметил ее, он остолбенел. Льняные волосы выбивались из-под белой косынки. Голубые глаза смотрели приветливо, алые губы морщила улыбка. Стрела Амура, зазвенев, поразила Баркова в сердце. Девушка словно пава проплыла мимо. С непонятным для себя смущением Барков пошел ей вслед.