Le laid Visage
Sincophoron aussi laid q’un Diable,
Fait des enfans aussi beaux que l’Amour.
Sur quoi certaine Dame aimable
Lui demandoit un jour:
Comment cela se pent? C’est, dit le Personnage,
Que je n’en fais point avec mon visage.
Перевод:
Некрасивое лицо
Сенкофорон, некрасивый как черт,
Делает детей, красивых как Амур
На что некая любезная дама
Его однажды спросила:
— Как это возможно? Человек отвечает:
— Потому что я их не делаю своим лицом[213].
Барков:
Сафрон
Сафрон как черт лицом, и к дьявольским усам
Имеет еще нос, подобный колбасам,
Которы три года в дыму будто коптились;
А дети у него прекрасные родились,
Что видя, госпожа, имевша мимо путь,
Сказала, чтоб над ним немного подсмехнуть:
— Куда как дурен нос, хозяин, ты имеешь,
А деток не в себя работать ты умеешь.
Надулся тут Сафрон, боярыне сказал:
— Не носом я детей, а х… добывал (187–188).
М. Шруба обращает внимание на то, что «русский переводчик сильно разукрасил образец»[214]. Героя он наделил дьявольскими усами и огромным носом, передав его французское имя Сенкофорон схожим по звучанию русским именем Софрон. Ну и конечно, французские намеки и эвфемизмы заменены непристойным русским словом.
Еще один пример.
Le Са са
Lucas revenant au logis
Avec plusieurs gens de sa sorte,
Dit U Pierrot dessus sa porte:
(E ta mère est-elle? mon fils?
Elle est dans la chambre prochaine,
Dit-il? avec un Capitaine.
Pourquoi n’y restes-tu donc pas?
Ils vont faire ca ca, mon pere;
Car j’ai vu qu’il troussoit ma mere,
Et qu’il avoit ses chausses bas.
Перевод:
Какá
Люка, вернувшись домой
Вместе со многими людьми его рода,
Спрашивает Пьеро у двери:
— Где твоя мать, мой сын?
— Она в следующей комнате, —
Говорит тот, — с неким капитаном.
— Почему же ты не остаешься там?
— Они идут делать кака, мой отец,
Раз я видел, что он раздел маму
И что он спустил свои штаны[215].
Барков:
Какá
— Где мать — пришед домой, спросил Сазон Ванюши.
— Она пошла, — отцу лепечет малой, — тпруши,
И там портки долой она у мужика,
Мужик у маменьки меж ног — какá (183).
Здесь в переводе французский оригинал, как видим, вдвое сокращен, но смысл-то остался тем же.
И еще один пример.
Il faudroit, pour faire un tombeau
Dont Ysabeau ne fit que rire,
Monter sur elle, et puis escrire:
«Icy dessous gist Ysabeau».
Перевод:
Следовало бы, чтобы создать надгробие,
Над которым Изабо лишь посмеялась бы,
Взобраться на нее и затем написать:
«Здесь внизу лежит Изабо»[216].
Барков:
Надгробной просишь ты, любезная Агафья:
Ляг! Мертвой притворись! — я буду эпитафья! (221)
И последний пример.
Vénus manioit de Mars
Son casque, son glaive, ses dards:
Armes de défense et d’attaque;
Mais le dien lui cria soudain:
Belle, jèn ai sous ma casaque
De plus propres pour votre main.
Перевод:
Венерины доспехи
Венера орудовала Марсовым
Шлемом, его мечом и дротиками:
Орудием оборонительным и наступательным;
Но бог вдруг закричал ей:
Красавица, у меня под плащом есть
Более подходящее <оружие> для вашей руки[217].
Барков:
Венера у Марса смотрела с почтеньем
Шлем бога сего, и меч, и копье.
Что видя, Приап ей молвил с презреньем:
— Для ваших вить рук х… лутче ружье (191).
Опять же, у Баркова, в отличие от французского оригинала, появляется Приап, а вместе с ним — и матерное слово.
Чтение срамных стихов Баркова, на наш взгляд, довольно утомительно — их слишком много. Невольно возникает вопрос: а поэзия ли это? И все же мы отвечаем на этот вопрос утвердительно: да, поэзия. Да, в ней много непристойного. Но в ней есть и много забавного, остроумного — и в сюжетах, и в портретных набросках, и в диалогах. В ней есть та веселость и беспечность Баркова, о которых писал Новиков. В ней есть та безумная шалость, о которой писал Пушкин в лицейском послании к гусару Петру Павловичу Каверину:
Пока живется нам, живи,
Гуляй в мое воспоминанье;
Молись и Вакху и любви.
И черни презирай ревнивое роптанье;
Она не ведает, что дружно можно жить
С Киферой, с портиком, и с книгой, и с бокалом:
Что ум высокий можно скрыть
Безумной шалости под легким покрывалом (I, 211).
И еще — в стихах Баркова порой под грудой матерного словесного мусора скрывается глубокое чувство. Так, в оде «На воспоминание прошедшей молодости», представляющей собой сетования (в самой грубой форме) об утрате мужской силы и соответственно женского внимания, есть лирическое призыванье юных лет:
О, юность, время скоротечно,
Которая теперь прошла,
Когда б ты длилась, юность, вечно,
Ты б тех забав не унесла,
Которыми я наслаждался
В тебе, какими восхищался.
Приди опять, как ты была! (68)
Конечно, это еще не пушкинское:
Так, полдень мой настал, и нужно
Мне в том сознаться, вижу я.
Но так и быть: простимся дружно,
О юность легкая моя!
Благодарю за наслажденья,
За грусть, за милые мученья,
За шум, за бури, за пиры,
За все, за все твои дары;
Благодарю тебя. Тобою,
Среди тревог и в тишине,
Я насладился… и вполне… (V, 119)
Еще не пушкинское. Но всё же…
Глава седьмаяИздатель Антиоха Кантемира
Издатель — кто издал постановление или книгу.
Первое издание сатир Антиоха Кантемира было предпринято Академией наук в 1762 году. Честь подготовки этого издания к печати принадлежит Баркову. Оно вышло в свет спустя 18 лет после смерти автора. История же издания началась еще при жизни Кантемира, и об этом, на наш взгляд, небезынтересно рассказать. Но сначала напомним, кто такой Кантемир.
Князь Антиох Дмитриевич Кантемир родился в 1709 году в Константинополе в семье будущего правителя Молдавского княжества Дмитрия Константиновича Кантемира. Молдавия находилась тогда под владычеством Турции. Молдавским господарем с конца XVII века был дед Кантемира. Для того чтобы избежать измены, турецкий султан держал при себе сына Константина Кантемира Дмитрия заложником в Константинополе. Потому будущий поэт и появился на свет там. После смерти его деда молдавским господарем стал его отец, который желал, чтобы Молдавия присоединилась к России. Этого желал и Петр I. Но после неудачи русской армии на реке Прут в 1711 году Дмитрий Кантемир вынужден был бежать с семьей в Россию. Так двухлетний Антиох оказался в Харькове, потом в Москве, а потом в Петербурге.
Отец Антиоха Кантемира был ученым и писателем, членом Берлинской академии наук. Он сумел дать сыну блестящее образование, обучал его сам, а также приглашал для его обучения прекрасных учителей — русских и иностранных. Выпускник Славяно-греко-латинской академии И. Ю. Ильинский преподавал Антиоху старославянский и русский языки, сочинял стихи. По-видимому, именно ему будущий автор сатир и других стихотворений был обязан первыми уроками стихотворства. В 1724–1725 годах Кантемир брал уроки математики, физики, нравственной философии у профессоров Петербургской Академии наук. В 1715 году он был записан в гвардейский Преображенский полк. 1730 году, уже будучи на действительной военной службе (правда, в чинах небольших, лишь поручиком), Кантемир участвовал в возведении на трон Анны Иоанновны. К этому времени он уже успел написать свою первую сатиру «На хулящих учение. К уму своему». Она не была напечатана, но широко распространилась в списках, принесла двадцатилетнему автору первую литературную славу. Первый успех воодушевил Кантемира. Он начал писать поэму «Петриада», посвященную кончине Петра Великого (впрочем, ее не закончил), перевел книгу Фонтенеля «О множестве миров» (того самого, который одобрительно отозвался об «Оде Приапу» Пирона и которого будет читать Пушкин и его герой Онегин: «Прочел творенья Фонтенеля»). Этот перевод был издан Петербургской Академией наук в 1740 году, и его мог читать Барков. В 1731 году Кантемир сочинил «Оду к императрице Анне в день ее рождения» и еще несколько басен.
В 1732 году Кантемир навсегда покинул Россию. Его путь через Берлин и Гаагу лежал в Лондон, куда он был назначен резидентом, то есть российским посланником. Шесть лет Кантемир провел в Лондоне, успешно выполняя возложенную на него дипломатическую миссию, а с 1738 года, будучи пожалован титулом камергера, стал чрезвычайным послом (полномочным министром) в Париже. Там Кантемир встречался с известными писателями, учеными, артистами, художниками, беседовал с Фонтенелем и Монтескье, чьи «Персидские письма» перевел (перевод не сохранился, но о нем знал Барков), переписывался с Вольтером. Как писал К. Н. Батюшков в очерке «Вечер у Кантемира», «Антиох Кантемир, посланник русский при дворе Людовика XV, предпочитал уединение шуму и рассеянию блестящего двора. Свободное время от должности он посвящал наукам и поэзии»