<…>
Бесперечь четки в руках, на всякое слово
Страшное имя Христа в устах тех готово.
<…>
Когда в гостях, за столом — и мясо противно,
И вина не хочет пить; да то и не дивно:
Дома съел целый каплун, и на жир и сало
Бутылки венгерского с нуждой запить стало.
Жалки ему в похотях погибшие люди,
Но жадно пялит с-под лба глаз на круглы груди…[229]
Сребролюбивый Клеарх в долг набрал «обманом, слезами, / Клятвами и всякими подлыми делами». Менандр «новизн наберет нескудно»: «Встретит ли тебя — тотчас в уши вестей с двести / Насвищет…» «Искусен и без вестей голову распучить / Тебе Лонгин». «Фока утро все торчит у знатных в передней. <…> Так шалеет, чтоб достать в жизнь и по смерть славы». «Гликон ничего в других хвально не находит». Клитес «Нищ, дряхл, презрен, лучшему счастью не завидит, / Когда полну скляницу в руках своих видит; / И сколь подобен скоту больше становится / Бессмысленну, сколь он больше веселится». «Язык Сизимов унять не может злословий». «Трофим, наслаждаясь, все хвалит без разбору». А еще — подозрительный Новий. А еще — завистливый Зоил…
Читая третью сатиру, хочется вместе с Пушкиным воскликнуть: «О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!» (III, 302).
Думается, Баркова могла привлечь вторая сатира — «На зависть и гордость дворян злонравных. Филарет и Евгений». Она связана с важнейшим документом Петровского времени — «Табелью о рангах». Согласно этому документу 1722 года утверждался принцип личной заслуги для государства. По «Табели о рангах» вводилось 14 классов военных, статских и придворных чинов. Те, кто достигал благодаря своей усердной службе 8 класса, имели право на получение наследственного дворянства. Таким образом, наиболее способные и деятельные люди, независимо от их знатного или же незнатного происхождения, могли достичь, благодаря своим личным заслугам, высокого общественного положения. Без личных заслуг знатное происхождение, заслуги прославленных предков в расчет не принимались, и потомки родовитых бояр, старые аристократы могли оказаться без чинов и наград. Вот об этом и идет речь в диалоге между Филаретом (в переводе с греческого — «добродетельный») и Евгением (в переводе с греческого — «благородный»). В Евгении «унывает» его благородство, и есть от чего: обошли его чинами и наградами. И ему тем более это обидно, что выдвинулись-то те, «кто не все еще стер с грубых рук мозоли», «Кто с подовыми горшком истер плечи» (более чем прозрачный намек на А. Д. Меншикова, продававшего в детстве подовые пироги в разнос; мимо роскошного дворца вельможи Меншикова в Петербурге не раз проходил Барков). А как же знатность рода? Как же заслуги предков?
Знатны уж предки мои были в царство Ольги
И с тех времен по сих пор в углу не сидели —
Государства лучшими чинами владели[230].
С отповедью Евгению выступает Филарет, обличающий невежественных, бездарных и ленивых потомков славных отцов и дедов. Гневная отповедь Филарета — одновременно и взволнованная проповедь (отменно длинная) личных достоинств и личных заслуг. Это еще и мудрое поучение:
Разница — потомком быть предков благородных,
Или благородным быть[231].
Вызывает восхищение великолепная сатирическая зарисовка пробуждения щеголя XVIII Евгения, которая соотносится с описанием начала дня русского дэнди XIX столетия Евгения Онегина. Герой Антиоха Кантемира сладко спит на пуховых перинах, просыпается, когда уже «дня пробегут две доли», час-другой нежится в постели, «ожидая / Пойло, что шлет Индия иль везут с Китая» (то есть кофе или чая). А потом — «Из постели к зеркалу <…> одним скоком», перед зеркалом — причесываться по моде — «По румяным часть щекам, в колечки завиты». Перед зеркалом — одеваться опять же по моде: «Деревню взденешь потом на себя ты целу», то есть кафтан обходится в стоимость целой деревни. Евгений Онегин — достойный литературный потомок Евгения:
Он три часа по крайней мере
Пред зеркалами проводил
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере… (V, 17).
Бедный Барков! Какие зеркала? Какие наряды? Ну а что касается авторской позиции Кантемира, то она выражена в словах Филарета, и вряд ли можно сомневаться в том, что Барков эту позицию разделял.
Особый интерес могла вызвать у Баркова и четвертая сатира «О опасности сатирических сочинений. К музе своей». Особый — потому что ведь и Барков — во многом сатирический поэт. Кантемир, обращаясь к музе, рассуждает о том, сколь тернист путь сатирика, сколь много бед и неприятностей ждет его на этом пути, как ненавидят его те, кто увидел себя в зеркале его сатиры:
Одним словом, сатира, что чистосердечно
Писана, колет глаза многим всеконечно[232].
Но при всех опасностях Кантемир видит свой долг в том, чтобы говорить правду, разить порок, исправлять нравы и тем приносить пользу обществу.
Знаю, что правду пишу и имен не значу,
Смеюсь в стихах, а в сердце о злонравных плачу[233].
Вот он, декларированный уже Кантемиром гоголевский смех сквозь незримые миру слезы. Задуматься над осмыслением такого рода смеха, конечно, не помешало бы издателю Кантемира Баркову. Это нужно было бы сделать хотя бы потому, что издание переведенных Барковым сатир Горация (оно появится в 1763 году) предваряло адресованное графу Г. Г. Орлову стихотворение о сатире, которое перекликается с суждениями, высказанными Кантемиром:
Двояка в сатирах содержится потреба:
Злых обличение в злонравии и смех,
В котором правда вся, без страха, без помех,
Как в зеркале, чиста представлена народу (337).
Любопытно, что в предисловии к «Сатирам» Горация Барков объясняет, почему он не перевел письма, то есть послания Горация: «Я лучше рассудил за благо оных не переводить, нежели подать о себе такое мнение, будто бы чрез то хотел я унизить честь и славу князя Антиоха Дмитриевича Кантемира, которыя им уже переведены и при Академии напечатаны»[234]. (Речь идет о выполненных в Париже переводах десяти писем Горация, которые вместе с трактатом Кантемира по стихотворству «Письмо Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских» были напечатаны Академией наук в Петербурге в 1744 году.)
Нет сомнений в том, что Барков прочел все предназначенные для печати сатиры Кантемира. Прочел он и пространные примечания к ним. Примечания заслуживают, несомненно, того, чтобы сказать о них хотя бы несколько слов. По существу, это энциклопедический комментарий к поэтическому тексту, предложенный самим поэтом. Он включает в себя реальный комментарий, комментарий историко-литературный и лингвистический. Не может не удивлять обширность самых разнообразных сведений, которые включены в него. Ну и, само собой, не может не удивлять эрудиция автора комментариев. Чего только мы не узнаем!
«Завертеть завитые кудри. Когда хотим волосы завивать, то по малому пучку завиваем, и, обвертев те пучки бумагою, сверх нея горячими железными щипцами нагреваем, и так прямые волосы в кудри претворяются»[235].
«Пойло, что шлет Индия. Кофе или шоколад. Лучший кофе приходит из Аравии, но и во всех Индиях тот овощ обилен. Всем уж у нас известно, что тот овощ, сжарив, смолов мелко и сваря в воде, вместо завтрака служит, и прихотливым в забаву после обеда. Шоколад есть состав из ореха, какао называемый, который растет в Индиях Западных, из сахару и из ванили, другого пахучего овоща той же Индии. Тот состав варят в воде или молоке, и пока варится оный, часто болтают, чтобы пить горячий с пеною, и то пойло вместо завтрака принимается во всей почти Европе»[236].
«Избит пол и под башмак. Чтоб натянуть тесный башмак на ногу, нужно долго и сильно бить ногою в пол, и подмазывается тогда подошва башмака мелом, чтоб не скользить и тем лучше опираться можно было»[237].
«Не столько купец божбы учинит. Обыкновенно купцы, когда продают, чрезмерно божатся. Если у них что торгуешь, часто услышишь: Как перед богом стать — себе больше стоит; бог свидетель — в лавку выше пришло; еже ей-ей для переду тебе в свою цену уступаю»[238].
Кантемир дает пояснения ко всем именам, которые встречаются в его сатирах. Иногда эти пояснения становятся своего рода словарной статьей. Так, например, статья о Феофане Прокоповиче включена в примечания к третьей сатире: в ней представлена его краткая биография и дана характеристика его трудов. Сообщаются сведения также о Вергилии, Ювенале, Горации, Персии, Буало и многих других авторах.
Кантемир поясняет также отдельные слова, выражения, порой объясняет ту или иную словесную форму трудностью версификации:
«Чтоб не счернеть. Вместо чтоб не почернеть, за нужду меры стиха»[239].
Предпринятые Барковым в 1763 и 1764 годах издания переводов сатир Горация и басен Федра также имели пространные примечания, и опыт его работы с текстами Кантемира был для него важен.
Сатиры Кантемира нужно было не только подготовить к печати, отредактировать. Нужно было еще написать краткий биографический очерк, который бы сатиры предварял.