– Вам не придется скучать. Нас там даже ждет приезд одного настоящего монстра.
– О! Это не тот ли плотный господин в бренчащем наградами мундире? – спрашивает Гитри, и его взор горит азартом.
Два часа спустя Франк Мейер покидает «Эглон» с полным желудком, ясным умом и горечью в сердце.
5
28 сентября 1940 г.
Вот уже больше месяца Франк – жрец опустевшего храма, гнетущая тишина для него пытка. Он почти жалеет, что исчезли фрицы с их галдежом. Он надеялся, что Старая карга, которую он обнадежил возвращением Гитри, быстро откроет двери бара, но – нет, ничего подобного.
Сколько денег упущено, в голове не укладывается.
– Как думаете, мы долго еще будем стоять закрытыми, мсье Мейер?
Эти пустые часы Франк использует для обучения Лучано, которому еще надо придать необходимый блеск. Когда так кисло на душе, придумывать новые рецепты невозможно, но можно зубрить классику.
– Понятия не имею, сынок. Вот завтра увижу Элмигера – и станет яснее. А пока – давай за учебу. Рецепт American Beauty? Я тебя слушаю.
– Сначала берем большой шейкер, – декламирует Лучано. – Вливаем кофейную ложку мятного ликера крем-де-мент и добавляем ложку гренадина. Затем добавляем свежевыжатый сок апельсина, полстакана французского вермута и полстакана бренди. Заполняем шейкер колотым льдом и с силой встряхиваем.
– Переливаем смесь в охлажденный стакан и украшаем сезонными фруктами. Все верно?
– Нет, не все. Сосредоточься. Чего-то не хватает. Секретный ингредиент.
– Ах, да! Изюминка от месье Мейера! Капнуть сверху красного портвейна.
– Так. И подавать с соломинкой и ложкой.
– Конечно.
– Теперь рецепт Blue Bird.
– Blue Bird! Наливаю в шейкер полстакана джина, кофейную ложку кюрасао и… Вроде бы стучат в дверь, мсье.
Франк тоже слышал. Хотя час уже поздний.
– Пожалуйста, откройте!
Стук раздается снова, и вдруг он узнает приглушенный голос за дверью.
– Пожалуйста, Франк. Это я.
Бармен за стойкой словно окаменел. Мальчик возбужденно мигает.
– Лучано, – выдыхает наконец Франк, сбросив оцепенение, – убегай через заднюю дверь, давай, живо.
– Понял, мсье.
Не забыть завтра напомнить ему, что он ничего не слышал.
Бланш за дверью уже теряет терпение.
– Откройте же, черт возьми!
Франк делает глубокий вдох.
Не дай ей заморочить тебе голову, держи дистанцию.
– Да-да, входите скорее, – говорит он, открывая дверь.
Он впускает ее, закрывает дверь на засов и осматривает гостью. Из-под шелкового платка, которым она повязала голову, видны темные круги под глазами, измученное лицо, Бланш едва держится на ногах. За прошедший год она сильно похудела, но, когда их взгляды, наконец, встречаются, Франк понимает, что совершенно на нее не в обиде.
6
– Задерните шторы, приглушите свет и дайте двойной сухой мартини, – шепотом произносит этот призрак жены директора.
Бланш уже направляется к стойке.
– Кто-нибудь видел, как вы сюда спускались?
– Нет, конечно же, нет! Франк, прошу вас, налейте нам выпить…
У бармена вспотели ладони.
Она уже командует! Он знает, что она несет ему одни неприятности.
Он знает, что ее надо выставить из бара, – и знает, что не способен на это.
– С кем вы разговаривали? – спрашивает она.
– С Лучано, моим учеником.
Она затравленно оглядывается. Франк успокаивает ее: они здесь одни, с ними лишь воспоминания и то скорбное ожесточение, что читается в глазах у Бланш. Или недоверие к нему? Его рука уже берется за бутылку «Бифитера».
– Франк, пожалуйста, посмотрите на меня.
И тогда он читает в ее глазах – страх.
– Кто в отеле, кроме вас и Клода, знает, что я еврейка?
– Никто…
– А человек из посольства, который нам помогал?
– Он переведен в Лондон два года назад.
Ни малейшего сомнения: о махинации с паспортом знают только он и Клод. Но это, похоже, не успокаивает Бланш Озелло.
– Вы знаете, что евреи должны проходить обязательную регистрацию? Вчера фрицы издали указ, по которому до конца октября все евреи должны встать на учет в комиссариатах полиции своего округа.
В газетах об этом не было ни слова: писали только о разгроме флота генерала де Голля под Дакаром и о воздушных боях между Германией и Англией.
– Но зачем это нужно? – беспокоится Франк.
– Они хотят пометить нас тавром, как скотину. У меня с утра сводит живот от страха, и просто кровь стынет в жилах!
– У вас есть документальное свидетельство того, что вы католичка, сударыня, вам нечего бояться!
– Как знать, – с вызовом перебивает его Бланш. – Вы можете вдруг решить и выдать меня Старухе.
– Но зачем мне вас выдавать?
– Не знаю! Чтобы выслужиться перед ней. Спасти себя! Теперь такие правила жизни, не правда ли? Человек человеку волк, каждый сам за себя. Главное – уцелеть.
Неужели она действительно так думает?
Бланш сжимает лицо ладонями.
– О, Франк! Встаньте на мое место: это как наваждение, я не могу думать ни о чем другом! Меня словно обложили, загнали в угол. Я – дичь в кольце хищников. И я сама отдалась в руки врагам. Я уже три месяца ничего не принимаю. Три месяца лечения чистой водой.
Догадка Франка оказалась верна: у Бланш была ломка после отказа от наркотика.
– Признайтесь, вас это удивляет! Наверно, я обладаю сильным инстинктом выживания. Я завязала, чтобы не пойти ко дну. Чуть не подохла. Я дни и ночи лежала в постели, в темноте, меня мучили жуткие мигрени. И полная апатия… Иногда я просыпалась, мокрая от пота, все тело чесалось так, что хотелось содрать кожу.
– Господин Озелло в курсе того, что с вами происходит?
Она грустно усмехается.
– Он ни о чем не догадывается. Он думает, что здесь все меня пугает и что нам следовало оставаться в Ницце. Или что я боюсь мамаши Ритц. Иногда он бывает такой дуралей…
Она качает головой, и ее голос внезапно звучит хрипло:
– По ночам меня постоянно мучает бессонница. Позавчера около двух часов ночи я вышла из наших апартаментов – впервые после нашего возвращения. Бродила по коридорам. Никого не встретила, кроме малышки Кинью. Она была в униформе горничной и толкала тележку. Она собирает у фрицев обувь, чтобы почистить за ночь. Подумать только, я могла бы жить, как она, работать горничной в каком-нибудь манхэттенском палас-отеле. Неужели это сделало бы меня несчастнее? Вряд ли. Особенно сегодня, когда я окружена стаей волков!
– Не мучайте себя, сударыня, не растравляйте душу. Больше показывайтесь на людях, не стоит сидеть взаперти. Гуляйте по городу, дышите свежим воздухом, это избавит вас от досужих домыслов и всяческих подозрений, которые уже полтора месяца окружают ваше имя.
О, хоть бы она прислушалась к моему совету…
– Я еще не выходила в Париж, – говорит она, пока он отмеривает вермут и вливает его в шейкер. Клод мне рассказывал, насколько все изменилось. Город оккупирован врагом, повсюду разгуливают немецкие солдаты. Кажется, все фрицы поголовно покупают своим женам Chanel № 5, в Берлине будет не продохнуть! Габриэль гребет деньги лопатой – вот уж точно, кому война, а кому – бизнес. Но ее все же выселили из собственных апартаментов. Теперь она живет с нами, простыми смертными, в крыле, выходящем на улицу Камбон. Эта гадюка смогла выцарапать лишь небольшой номер под крышей. И поделом, так ей и надо!
– Зато сэкономит на проживании.
Его ремарка вызывает у Бланш слабую улыбку. Скупердяйство Габриэль Шанель – притча во языцех и всегдашняя тема для их подтрунивания.
– Клод видел ее вчера. Она сидела за столом в летнем саду в компании какого-то красавца, немецкого офицера. Интересно, что еще она придумает…
– Это барон фон Динклаге, – уточняет Франк. – По прозвищу Шпац, воробей.
По слухам Шанель вернулась в августе с Баскского побережья и сразу же завела с ним роман в надежде освободить своего племянника. Он оказался в Баварии в лагере для военнопленных и заболел там туберкулезом. А Шанель обещала умирающей сестре, что не оставит племянника.
– Мне вас не хватало, Франк.
Чего бы он ни дал, чтобы услышать эти слова раньше, до начала новой войны.
– Мне тоже вас не хватало, – наконец тихо говорит он, медленно наливая мартини в два конусообразных бокала.
– Знаете, что мне всегда казалось? Ваш бар словно материнское чрево, здесь ты защищен от превратностей внешней жизни. Ваши коктейли – волшебное зелье. Они исцеляют печали. Кроме них, ничто на это не способно.
Франк чувствует, что страсть к Бланш охватывает его целиком. Его неотвратимо тянет к этой женщине. Как велико искушение взять и открыть ей всю правду: что он тоже еврей и теперь боится за себя, за нее и за Лучано.
Приглушенный свет бара окутывает их мягкой тишиной.
7
30 сентября 1940 г.
– То есть он с вами поздоровался, я правильно поняла, господин Элмигер?
– Да, сударыня. Дальше он стал смеяться как сумасшедший, крутить маршальский жезл, как на параде, потом споткнулся о халат и чуть не упал…
– Он был пьян, я полагаю?
– По-моему, это больше, чем опьянение.
– То есть?
– Боюсь, что вчера рейхсмаршал Геринг злоупотреблял психотропными веществами типа кокаина.
– Вы это серьезно, Ганс?!
– Да, сударыня. Во всяком случае господин Зюсс в этом убежден.
Франк готов рассмеяться, но лицо Мари-Луизы Ритц крайне сосредоточенно. Иногда даже один клиент – но какой! – способен довести весь палас до точки кипения. Хотя если взглянуть на ситуацию со стороны, все складывается как нельзя лучше. Слишком явные проститутки исчезли. Арлетти воркует с подполковником Серингом, Шанель кружит под платанами со своим прусским аристократом. Салоны отеля «Ритц» теперь заполняют высокопоставленные клиенты: четыре министра Третьего рейха и один государственный министр Италии, а также зять генерала Франко. И связи руководства вермахта с резидентами Вандомской площади крепнут день о