– В овчарню вошли волки, – добавил он.
Франку показалось, что сосед смотрит на него слишком настойчиво, словно намекает на что-то. Неужели советует ехать? Невозможно! Я уже двадцать лет как француз, ветеран войны, сражался под Верденом под командованием самого Петена, я ничем не рискую.
Франк наливает себе третий бокал вина. Напиться и лечь спать! Тем лучше.
Шумановские «Грезы» каждый раз переворачивают мне душу. Я даже не пытаюсь бороться с этим чувством, наоборот. Мелодия подхватывает меня и тут же уносит к далеким воспоминаниям манхэттенской юности. Туда, где в Hoffman House задумчивый пианист из Дюссельдорфа по имени Эвальд каждый раз играл эту вещь под закрытие бара. Припозднившиеся клиенты обожали эту грустную мелодию, с ней им казалось, что ночь – нежна. Мне тоже. Пальцы Эвальда скользили по «Стейнвею» и уносили тоску по родине, «Грезы» дарили иллюзию бессмертия. Перед самым концом смены, надраивая, как положено, медный поручень, обводящий контур стойки, я часто просил, чтобы Эвальд сыграл «Грезы» для меня одного. Иногда по шесть раз подряд – казалось, он так может играть до бесконечности. И я вместо того, чтобы отправиться домой и лечь спать, садился на один из деревянных стульев красного дерева в этом царстве великого бармена Мэхони и погружался в нью-йоркскую ночь, что кипела в огромном окне слева от бара. Умопомрачительный город, сверкающий огнями. Снаружи все сияло и вспыхивало в свете автомобильных фар. Всю ночь горели вывески театров, мюзик-холлов и паласов. Этот город отменил тьму, и двадцатый век обещал стать феерией. Все казалось прекрасным сном. На прилавке в полный рост стояло чучело черного медведя, подпирая золоченый торшер, и даже дикий зверь выглядел по-домашнему уютно и умиротворенно. На противоположной от медведя стене висела довольно смелая картина маслом, изображавшая нимф и сатиров, и всяческие жизненные утехи… Здесь царила атмосфера легкости и гедонизма. Каждый вечер пионеры прогресса приходили сюда наслаждаться жизнью и беззаботным миром, состоящим из блесток, долларов и холодного шампанского. И вся Америка была как ее небоскребы – устремлена к небу; вся страна неслась навстречу будущему, непременно лучезарному и солнечному. Ни в Нью-Йорке, ни Париже люди не могли предугадать развороченные леса Вердена, никто и подумать не мог, что цивилизованные народы будут истреблять друг друга в тумане и топи Арденн.
10
2 октября 1940 г.
А рейхсмаршал-то косой, как заяц.
Геринг собственной персоной сидит за столиком полковника Шпайделя, и тот, как может, прячет неловкость за круглыми очочками. Возможно, маршал топит в спиртном неудобные мысли: его «Битва с Англией» застопорилась, «Спитфайеры» британских ВВС сильно дали прикурить эскадрильям люфтваффе. Полковник Шпайдель периодически бросает за стойку умоляющие взгляды. Франк пожимает плечами.
Что поделаешь, я тут бессилен.
В обычные времена он бы уже подошел и потихоньку навел порядок. Но времена давно уже не обычные. Вот и Жорж вовсю суетится вокруг Геринга, никак не облегчая ситуацию. Он только что принес ему еще одну Pink Lady: джин, яичный белок, гренадин и лимонный сок. Людоед обожает этот коктейль, особенно если плеснуть поверх побольше бренди.
Франк – заложник собственного бара, теперь «Великий лесничий» – его личный тюремщик. Глаза двух десятков офицеров люфтваффе устремлены на кумира, блестят от возбуждения, все наперебой изображают безудержное веселье! И сам Геринг – семипудовый шар безумия и власти.
– Тише, господа! – внезапно рявкает он. – Предлагаю игру.
В баре сразу становится тихо, как в окопе перед атакой. Геринг обводит оловянным взором столы, затем стойку бара.
– А, Жорж, вы здесь! Я хочу поиграть с вами.
– Я к вашим услугам, рейхсмаршал.
– Вот увидите, так можно много узнать о том, кто перед тобой. Для начала я достаю из кармана банкноту в сто рейхсмарок. Вот она. Новенькая, красивенькая. Сто рейхсмарок! Мой вопрос очень прост, Жорж: что бы вы сделали с банкнотой, если б она была вашей? Даю вам выбор. Вы можете либо угостить пивом прекрасное собрание офицеров рейха, собравшееся сегодня здесь…
Громкие аплодисменты подчиненных.
– …либо, – продолжает Геринг, – выбрать в этой комнате одного-единственного человека и поднести ему отличную бутылку. Ну? Что бы вы сделали, дружище?
Франк сверлит своего старого товарища настойчивым взглядом.
Не попадайся в ловушку, Жорж! Уходи в сторону, умоляю тебя. Отвечай вопросом на вопрос…
Но Жорж рад гнуть шею!
– Без колебаний, рейхсмаршал, я выбираю второй вариант.
Офицеры, лишенные пива, еще пуще аплодируют начальнику и его официанту.
Стоило Герингу войти, как бар превратился в цирк-шапито.
– Молодчина, Жорж. Смелый ответ и мужественный ум! Черта характера, дорогая национал-социализму. Такая удаль заслуживает награды. Дарю вам эту сотню рейхсмарок. А взамен, старина Жорж, вы сообщите нам, кто из этих достойных офицеров выбран для вручения подарка. Кому вы подарите роскошную бутылку?
Жорж, не теряя достоинства, поворачивается к стойке.
– Скажи-ка, Франк, ведь сто рейхсмарок – это цена «Дом Периньона» 1927 г., не так ли?
Франк едва кивает, прискорбно видеть, что друг и соратник так легко идет на сделку с совестью.
– Тогда открой бутылку и выпьем за здоровье рейхсмаршала Геринга!
Офицеры бурно аплодируют. Франк неохотно отправляет Лучано в подвал за бутылкой шампанского.
– Да здравствует Жорж! – гремит Геринг в экстазе. – Вас следует вознаградить! Все знают мою щедрость, и я оставляю вам двести рейхсмарок на чай! Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер! – эхом гремит в ответ.
– Danke sehr, mein Reichsmarschall, – отвечает Жорж, низко склоняя голову.
– Bitte sehr.
На глазах у Франка происходит именно то, чего он боялся: коварный подкуп душ, самое грозное оружие нацистов. Именно эту алчность в душе у Жоржа они и пытались разжечь.
Нацисты хотят уничтожить французский дух. Они сознательно развращают Париж, потворствуя самым низменным инстинктам. Скорее бы Петен взялся за дело, только он может все исправить!
Парижане не видят дальше своего носа, и все увязнут, один за другим. Вот и Жорж попал в ловушку. Он хочет урвать свое, как можно его винить? Но, видя, что тот протягивает Лучано одну из купюр, составляющих чаевые, Франк вмешивается:
– Не вмешивай парня в свои дела, Жорж, оставь бабки при себе. А ты, Лучано, живо иди в зал! Откупори оберфрицу шампанское. Займись пока обслуживанием клиентов.
Лучано подчиняется, но по глазам видно, что расстроен: жаль упущенных денег. Франк кипит:
– Что на тебя нашло, Жорж? Ты что, не понимаешь, что это ловушка?
– Ты просто дрейфишь, – бурчит Жорж. – Разве ты сам не хочешь наварить на них денег?
– Хочу, но не так.
– Делай, как я, старина, и не лезь ко мне в печенки. Я применяю тактику Зюсса. Ты видел, как одевается наш виконт? Костюмчики, как у паши? Всегда элегантный, болтает гладко, дамочки в восторге. Четко знает свое дело. Сегодня, если ты при деньгах, ты король. И еще я смогу что-то посылать матери. Еду, теплые вещи, новые туфли на кожаной, а не на деревянной подошве.
– Зюсс наживается на войне.
– Нет, – шепотом возражает Жорж. – Нету больше никакой войны. Она кончилась, Франк. Фрицы в Париже, это теперь такая жизнь, и придется с этим мириться. Я уже месяц как снова ем салат из белой фасоли и вареную говядину.
– Сам поступай как знаешь, приятель, но не втягивай мальчишку в свои махинации.
Жорж отмахивается от спора и возвращается к столу Геринга:
– Парень уже большой, сам решит!
Будь она проклята, эта немчура!
А если Жорж прав? В голове у бармена гудит, пот холодит спину. Как часто в минуты душевной смуты Франк вспоминает о «Требнике» кардинала Мазарини[7], который одолжил ему во время Аргонской битвы старый адъютант. Книга, которую он хранил как зеницу ока и перечитывал раз десять, двадцать, сидя на дне окопа. Он до сих пор помнит наизусть целые куски. Что посоветовал бы кардинал сегодня человеку, оказавшемуся в такой засаде? Франк закрывает глаза. Слова пляшут перед закрытыми веками: «Гримируй свое сердце так же, как гримируешь лицо, притворяйся и скрывай, не доверяйся никому, сдерживай себя, будь осторожен…»
Жорж ошибается: война не окончена.
11
3 октября 1940 г.
Мари-Луиза Ритц снова в норковом манто. Сегодня, в четверг 3 октября, бар «Ритц» должен вернуть себе былые регалии, возобновить роскошные довоенные приемы, когда здесь толпился весь Париж, чтобы попасть на смотр элегантнейших представителей общества. Культура Франции возвращается в отель «Ритц». Франк даже не знает, что больше радует Старую каргу: то, что «Ритц» обрел новое дыхание, или то, что она сумела потрафить новым хозяевам. От радости она почти забыла, что терпеть не может Арлетти! Да и Гитри тоже. Зюсс неподалеку от хозяйки. Он заказал для Мари-Луизы любимый напиток – рюмку вишневого ликера «Гиньоле» с черешневыми цукатами, без льда.
Часть дня Вдова провела с Лорой Корриган, богатой постоялицей из Кливленда, которую она считает неисправимой дурой, но, по последним слухам, Лора – любовница Геринга. Правда или очередная утка? Богатая американка не выдает секретов. Зюсс обещает навести справки по своим каналам: завтра вечером он встречается с арт-дилером Геринга Карлом Хаберштоком.
– Видимо, предполагается, – говорит Зюсс, – что я представлю Хаберштоку бывших клиентов нашего отеля.
– В каком смысле бывших?
– Тех евреев, что прежде у нас останавливались.
Мари-Луиза поражена: а вдруг и Зюсс – еврей? Сам он отверг такое предположение, даже не моргнув, как совершенную нелепицу. Франк промолчал, но он читает немецкую прессу, когда офицеры оставляют газеты в баре, и прекрасно знает, что фильм с названием «Еврей Зюсс» уже два месяца с громким успехом идет в немецких кинотеатрах. Неужели Элмигеру хватило наглости взять своим заместителем еврея?