Сегодня утром в парке Монсо раскрылись первые пионы, и он вспомнил тонкое, прекрасное лицо Бланш Озелло. Кто знает, в другой жизни он бы подарил ей букет пионов.
Наверно, лучше так, как сейчас.
2
– Месье?
– Слушаю тебя, Лучано.
– У нас восемь бутылок «Куантро», три «Кампари», четыре «Гленморанжи» и одна «Дюбонне».
Сегодня день инвентаризации. Молодой помощник спустился в погреб, чтобы подсчитать остатки.
– Ясно.
– Еще у меня есть две бутылки Jack Daniel’s, одна Jim Beam, две Johnnie Walkers. И ящик «Чинзано».
– Я ожидал худшего. Значит, кое-какие запасы остались, сынок. Что еще?
– Ящик «Бакарди», ящик «Бифитера» и два – «Гордонса». Один ящик «Собески», один «Хеннесси», один «Мартини».
Малыш сверяется с записями, заглядывая в блокнот из «Молескина».
– Два ящика «Чиваса», один «Реми Мартена». Зато «Мари Бризар» осталось только две бутылки и всего одна – «Гленфиддича».
– Очень хорошо. Закажем в понедельник утром.
Блокнот складских запасов еще не вернулся в свой ящик, как кто-то у них за спинами весело кричит:
– Привет-привет!
Франку не нужно оглядываться назад. Лишь один посетитель не может запомнить, что бар открывается ровно в шесть!
– Извините, господин Бедо, мы еще не работаем.
– Пардон-пардон, – отвечает бизнесмен и усаживается к стойке. – А я не взглянул на часы! Знаете отличную новость? Началась большая чистка!
– О чем вы?
– Сегодня днем у нас в Париже немцы арестовали не меньше трех тысяч евреев! Наконец-то очистят страну от жидов!
За спиной у Франка Лучано роняет хрустальный бокал, который ставил на полку.
– Простите, месье!
– Не страшно, мальчик. Это всего лишь посуда. Сходи за шваброй.
Чтоб он сдох, этот Бедо!
А в парня надо срочно вдолбить азы профессии: невозмутимость, Лучано, и еще раз невозмутимость!
– Расскажите поподробнее, – быстро подхватывает Франк чуть сдавленным голосом.
– В Париже проведена облава. Организовано – лучше некуда! Всех согнали на ночь в спортзал «Жапи», а завтра утром перевезут в лагерь Питивье.
– Что это за евреи?
– Да те, что понаехали из других стран! Они же тут все заполонили, портят нам жизнь! В основном из Польши. А еще вроде бы чехи и австрийцы. Они будут восстанавливать дороги, разрушенные бомбардировками. Хитро придумано, да? А уж как они радовались, что два года назад Франция встала на защиту немецких евреев, теперь придется расплачиваться. А те евреи, кто называет себя французами, тоже скоро дождутся. Поедут туда же, уж поверьте моему слову.
По спине пробегает дрожь. Шарль Бедо ликует. Он наклоняется к прилавку и, тараща глаза, произносит:
– Такое просто необходимо отметить, разве нет?
Стоящий рядом с Франком Лучано бледен, как мел, его глаза полны страха.
Быстро придумать отвлекающий маневр.
– Конечно, сейчас отметим, месье Бедо. Шампанского?
– С удовольствием.
– Ваше здоровье, месье Бедо.
– За избавление, Франк!
От забегаловок Монмартра до отеля «Ритц» все бары Парижа полны Шарлей Бедо, убежденных, что бармен всегда и во всем с ними согласен.
– А вообще, как идут дела, месье?
– Расчудесно, друг мой, спасибо. Франко-германское сближение никогда еще не было таким плодотворным. Уже почти шесть месяцев я устраиваю дневные приемы для немецких промышленников и важных французских шишек. Государственных чиновников, представляете? Да-да, они приходят обедать ко мне домой, а я – кую Новую Европу. Добровольный строитель международного экономического сотрудничества, так сказать. Не говоря уже о том господине, который живет у вас наверху. Франк, перед вами друг самого Геринга!
Он понижает голос:
– Удивительный человек этот Геринг, вам не кажется? Мы с ним иногда разговариваем, а он тем временем перебирает свою коллекцию драгоценных камней, играет с ними, как ребенок с шариками! Загребет по несколько штук и катает на ладони… Тут недавно он принимал меня у себя в апартаментах, сидя в ванне. А ванна-то огромная! Думаю, он мне благоволит. Приглашал в свой охотничий домик к северу от Берлина – Каринхалль. Прямо не терпится увидеть.
С ума сойти, и эта гнида метит в министры правительства Виши!
В сравнении с ним даже Виконт кажется Франку симпатичным, хотя о нем в коридорах «Ритца» поговаривают разное. Но сейчас больше всего бармена заботит судьба Лучано. Когда он находит мальчика в подсобке, тот все еще дрожит от страха.
– Мне нужно срочно уехать из Парижа! – мальчик заикается и почти плачет. – Они меня точно вычислят. Я же еврей! Еврей!
Франк отвешивает ученику увесистую оплеуху. Тот в изумлении отшатывается. На глаза наворачиваются слёзы. Но Франк рассержен не на шутку.
– Чтоб я этого больше не слышал! Не смей никому говорить, что ты еврей! Ты меня понял?
– Да, месье, – бормочет Лучано, понурив голову.
– Здесь ты в безопасности, если только не выдашь себя сам. Думай о том, как ты показываешь себя другим. Не забывай: наш бар – это театр масок. Тщательно храни свою маску, ничем себя не выдавай.
Пробило шесть часов.
Франк по-отечески кладет руки на плечи юноши.
– Ну же, сынок, не обижайся. Вернись на место и встань у входа. И, встречая людей, улыбайся как можно шире. И все будет хорошо.
Франк остаётся в подсобке один.
Все будет хорошо…
Он не может понять, близка ли опасность. Но точно знает, что тучи сгущаются. Над Лучано, над ним. Над Бланш. Над всем городом.
3
17 мая 1941 г.
Кто-то из клиентов приходит слишком рано, а кто-то является чуть ли не к самому закрытию бара. Новые лица и люди, которых раньше на Вандомской площади никто не видал: французы с аусвайсами, которым не страшен комендантский час, – они и держатся довольно фамильярно.
– Ну, как прошел вечер, как работенка?
– Отлично, господин Жоановичи[8].
Еще полгода назад Жозеф Жоановичи занимался сбором металлолома в Клиши. Он едва умеет читать, но с тех пор, как стал продавать немцам чугун и сталь, лопается от денег и задирает нос до небес. Теперь он завсегдатай «Ритца» и хочет знать все местные сплетни, как в какой-нибудь деревенской забегаловке.
– А Шанель-то! Говорят, снюхалась с кем-то из немецких офицеров, не слыхали? Красавчик, говорят…
По словам ее экономки, Габриэль Шанель умудряется держать даже двух любовников, и оба – пруссаки.
– Не представляю, кого вы имеете в виду, месье.
– Хотелось порадовать супругу! Она у меня обожает сплетни!
– Весьма сожалею…
– Ладно, обойдется! Держите, это вам.
– Благодарю, месье.
– И скорее запирайте за мной дверь! Люблю быть последним посетителем.
– Непременно, господин Жоановичи. Спокойной ночи.
– Спасибо, Франки, и тебе.
Бармен остается один. Еще досадуя на ушедшего фанфарона, Франк приступает к уборке. Распахивает только что запертую дверь, чтобы выветрить табачный дым.
Хорошо хоть Жоржа сегодня не было…
Тот уехал на несколько дней навестить мать.
В любом случае поездка пойдет ему на пользу.
Франка неотступно мучают опасения: как бы его старый друг не начал водиться с такими нуворишами, как этот Жоановичи! До сих пор Жорж держал дистанцию: человека, двадцать лет проработавшего в приличном заведении, за полгода не испортить.
Но когда-нибудь и он может поддаться искушению.
– Добрый вечер, Франк.
Франк вздрагивает от неожиданности. Мягкий хрипловатый голос, кошачья походка… – перед ним Бланш Озелло.
– Добрый вечер, мадам Озелло.
Вся в черном, чуть заметно припудренная, она держится еще более гордо и независимо, чем всегда, сверкая глазами абиссинской кошки, – она неотразима.
– Мне нужен сухой мартини, – говорит она.
– Войдите и заприте за собой дверь.
Бланш подходит к барной стойке и изящно усаживается на один из высоких стульев.
– Я убита, Франк… Вы слышали новости? Евреев хватают, арестовывают, сгоняют, как скотину, увозят в неизвестном направлении… Говорят, что так решили фрицы, но это неправда! Всю грязную работу берет на себя французская полиция. Если я правильно поняла, забирают одних мужчин. Вы знаете, куда их отправляют?
– В лагерь Питивье, к югу от Парижа. Говорят, там более трех тысяч человек. Может быть, даже пять.
– Это целый город! Как они там живут? Что с ними сделают? И никто ничего не скажет! Все помалкивают и прячутся за немецкий сапог.
Франк вспоминает, как все та же газета Le Matin недавно ерничала по поводу условий содержания этих евреев, не имеющих французского гражданства: «Бесплатное питание! А перед сном – картишки, вот уж завидное житье! Условия содержания лучше, чем у многих французских военнопленных в Германии».
– А что говорит ваш муж? – спрашивает бармен.
– Клод считает, что Петен никогда не отдаст им евреев-французов. И что меня защищает замужество.
Смешайте джин и вермут в стакане, наполненном кубиками льда…
– Он прав.
– Да все это слова, да и только! В глазах Гитлера любой еврей – прежде всего еврей, независимо от подданства! Так и есть! И ваш маршал смотрит на Францию точно так же.
Помешайте ложкой.
Какой смысл убеждать Бланш в том, что маршал – человек чести?
Перелейте в бокал для мартини с ситечком для льда. Украсьте парой оливок на деревянной шпильке.
– Ваш сухой мартини.
– Спасибо.
Она вздыхает, глядя в пустоту. Потом на лице Бланш снова возникает улыбка. Совсем невеселая улыбка, которую Франк видел так часто.
– В пятницу вечером Клод вытащил меня в кино. Показывали какой-то тевтонский мюзикл о жизни Чайковского, глупость несусветная. Перед фильмом демонстрировали последние новости. Тупая, примитивная пропаганда. В зале было темно, Клод свистнул, и я следом. Негромко, но все равно стало легче на душе. Зрители смеялись вместе с нами. Только ради этого стоило ходить в кино!