– Герр Мейер?
– Я.
– Гутен Морген. Комм битте райн.
– Данке шен.
Жан-Жак предупредил его, что допрашивать будут на немецком: это язык Рейха. Ich bin Frank Meser, Chief Barkeeper im Ritz seit zwanzig Jahren, Veteran von Verdun und aschkenasischer Jude. Франку хотелось бы, войдя, увидеться с Элмигером, может быть, уловить какую-то подсказку в его глазах, но, когда он входит, комната пуста. Менеджера отеля «Ритц», видимо, выпустили через другую дверь.
Франк сразу оценивает обстановку: книжный шкаф в стиле Людовика из черешни, лампа-бульотка с металлическим лакированным абажуром, стол-треножник из патинированного металла, большой шерстяной ковер – маково-красные круги на зеленом фоне, низкий столик со столешницей из серого мрамора с прожилками: типичная гостиная зажиточных парижан. Вот только за красивым бюро работы знаменитого краснодеревщика Сормани сидит тощий полковник СС – волосы ершиком, и сам прямой, как палка.
– Прошу вас, господин Майер, садитесь. Я знаю, что вы прекрасно говорите по-немецки, но я предпочитаю беседовать с вами по-французски, вы не возражаете?
– Конечно, как вам угодно.
Если беседа идет на французском, значит, подслушивать его будут те гестаповцы, которые совсем не владеют немецким. Кто же, интересно?
А вдруг сам Лафон? Наверняка держит на меня зуб! На грандиозной эсэсовской пирушке – и вдруг гостей обслуживает еврей, – такое трудно переварить.
– Штандартенфюрер Кнохен относится к вам с большим уважением, господин Мейер. Он просил меня передать вам поклон.
Я Франк Мейер, шеф-бармен отеля «Ритц», ветеран Верденнской битвы и ашкеназский еврей.
– Весьма польщён. Поклонитесь ему от меня.
– И все же его беспокоит вопрос, вы в курсе, что укрываете опасного еврейчика?
– Если вы имеете в виду молодого официанта, то он не еврей. И никакой опасности не представляет.
– Как вы познакомились с этим молодым человеком?
– Я знал его мать очень давно, еще в Нью-Йорке. Ее зовут София Барези. Поверьте, она католичка и в мальчике нет ни капли еврейской крови.
– Его имя Лучано Леви.
– Нет, его зовут Лучано Барези. И он не знает своего отца.
– Он ваш сын?
Франк сидит в кресле прямо, готовый дать отпор.
– Вовсе нет. Он был моим учеником.
– Где живет его мать?
– В Лозанне, работает экономкой в солидном доме.
– Она пять лет не видела сына, это довольно странно, не правда ли?
– Война, господин полковник.
– Я вот навещал дочь на Пасху. Да, война, но ничто не мешает этой женщине приехать в Париж и провести Рождество вместе с сыном. Или слишком велик риск, что ее разоблачат на границе?
Тон, которым подполковник ведет допрос, недвусмысленно говорит о его намерениях. Франк парирует атаки.
– Мы с Софией на службе. У нас очень мало свободного времени. Вы же видите, я уже двадцать лет служу в «Ритце». Этот палас – вся моя жизнь, это моя миссия. Мне нравится служить людям.
– Служба, да… Вам дали гражданство в 1923 г., верно?
– Нет. В 1921 г.
– Вы родились в Австрии, в…
Эсэсовец делает вид, что просматривает документы, усеивающие рабочий стол.
– …В Кирхберге, 3 апреля 1884 г.
– Совершенно верно.
– В августе 1914 г. вы получили назначение в 1-й иностранный полк в Марокко. Вы пошли добровольцем воевать против Германии… На стороне Франции. У меня есть ваше досье. Полицейское расследование относительно вас открыто в августе 1941 г. Ваша должность бармена в отеле «Ритц» позволяет вам общаться с нашими высшими сановниками и штабными офицерами, и мы хотели убедиться в вашей благонадежности.
– Я понимаю.
– Честно говоря, нас немного удивил тот факт, что в 1914 г. австриец выбрал Францию. У нас возникли подозрения, что вы, возможно, еврей…
Сердце Франка бьется так гулко, что его должно быть слышно во всем кабинете.
– Как, простите?
– Вы еврей, господин Мейер?
– Я католик, крещен тирольским священником.
– Однако ваше имя не значится ни в одной приходской книге Австрии. Ни в Кирхберге, ни в Вене. Это странно, не так ли?
– Я даже не знаю, что вам ответить…
– При этом в еврейских реестрах Тироля вы тоже не фигурируете. Вы известный, уважаемый человек, и потому мы все эти два года трактовали все сомнения в вашу пользу. Как вы понимаете, история с учеником-евреем полностью меняет расклад.
Франк берет секундную паузу, потом заходит с другой стороны:
– Вы думаете, я настолько глуп, чтобы нанять иудея работать среди генералов немецкой армии?
– А почему же тогда он сбежал? – парирует офицер.
Поединок продолжается.
– Не знаю, может быть, чего-то испугался.
– И чего же, господин Мейер? Полиции боятся лишь те, кто нарушает закон, верно?
Франк смотрит на него, не отвечая.
Я Франк Мейер, шеф-бармен отеля «Ритц», ветеран Верденнской битвы и ашкеназский еврей.
– Когда вы его видели в последний раз?
– Вчера, в начале дня. Мы готовились к вечерней смене.
– А потом он испарился… Я думаю, кто-то предупредил его о нашем визите. Вы знаете, кто?
– Нет.
Офицер мгновение пристально его изучает. Затем снова заглядывает в лежащие перед ним листки.
– А этот господин… Зюсс. Вы тесно общались, я полагаю?
– Нет, не совсем.
– Вы знаете, что с ним?
– Я ничего не слышал.
– Тоже еврей?
– Нет, я не думаю.
– Вокруг вас множество подозрений, господин Мейер.
И снова тишина.
– Послушайте, – спокойно говорит Франк. – Вы говорите, что я кажусь вам подозрительным? Что я могу поделать? Вы здесь три года, и я все время на своем посту. Я не делаю различия между моими прошлыми клиентами и теми, кого обслуживаю сегодня. Я обслуживал немецких офицеров так же охотно и преданно.
– Действительно, на вас никто не может пожаловаться. Вас так ценят, что штандартенфюрер Кнохен не дает подвергнуть вас медицинскому освидетельствованию…
– Передайте штандартенфюреру, что я готов пройти его в любой момент. Я не обрезан.
– Какие у вас отношения с мадемуазель Хааг?
– Взаимная вежливость, не более того.
– Она ваша любовница?
Франк вздыхает.
– Ничего подобного.
– Но она часто приходит, не так ли?
– Действительно, она регулярно приходит в бар. Как и капитан Юнгер или генерал фон Штюльпнагель.
– У вас не создалось впечатления, что она прислушивается к беседам людей у стойки?
Неужели гестапо подозревает ее в шпионаже?
– Я не заметил ничего особенного, – говорит Франк.
– Вы явно не хотите пойти нам навстречу.
– Простите, но я говорю только правду.
– Правда! – восклицает подполковник с досадой. – Не смешите меня! Сегодня никто уже не говорит правду, герр Мейер. Правды больше нет! – кричит он.
Кажется, у офицера на руках есть еще козыри. Он в последний раз сверяется с бумагами и устало задвигает их на край стола.
Хозяин кабинета несколько мгновений молчит, а потом с широкой улыбкой и неожиданно любезно произносит:
– Через месяц я женюсь. На француженке! Свадебный ужин состоится в доме у месье Лафона, в Нейи-сюр-Сен. Я буду признателен, если вы в нем поучаствуете. Порадуйте гостей искусством приготовления коктейлей…
Франк поражен. Вот уж сюрприз так сюрприз.
Кое-как ему удается взять себя в руки:
– С удовольствием, полковник. Только я должен отпроситься у руководства.
– Господин Элмигер согласен. Мы с ним уже договорились.
– Тогда все отлично, можете рассчитывать на меня.
– Вот и отлично. Вы свободны. И непременно сообщите всем вокруг, что гестапо умеет проявлять обходительность и понимание.
Полковник провожает его до двери. Они наверняка ровесники и тридцать лет назад сражались друг против друга, в Аргонне или в Арденнах.
Уважал бы хотя бы солдатское прошлое!
Я Франк Мейер, шеф-бармен отеля «Ритц», ветеран Верденнской битвы и ашкеназский еврей.
Сегодня Франк снова встал на тропу войны, во имя всех полукровок Вандомской площади.
Часть 6. Осадное положение. Февраль – июль 1944 г.
Где мои корни? Я и сам уже не очень понимаю.
Если копнуть, то в глубине души, я помню, найдется Австрия. Я впитал в себя Нью-Йорк и Париж, но и немецкая культура – тоже часть меня. И такая большая, что иногда мне близки и понятны немецкие офицеры. Я не ходил в школу, но мой характер определили Гёте и братья Гримм. Я помню, как суровыми зимними вечерами, в Фаворитене, одна старая баварка рассказывала нам, местным ребятишкам, сказки. Говорят, в прошлом она была воспитательницей двух сыновей богатой семьи Клейстов, владельцев ткацкой фабрики, которые жили в своем поместье к западу от Вены. Еще ходили слухи, что однажды во время летней прогулки в Альпах по ее недосмотру случилась трагедия: оба светловолосых мальчика утонули в горном озере.
Она страшно переживала это и изживала вину тем, что приглашала к себе домой соседскую детвору. В полдник по вторникам и четвергам она поила нас настоем чабреца с гренками, на которые намазывала тоненький слой апельсинового желе. Она смотрела на нас с такой лаской, но никогда не сюсюкала, держалась всегда строго. Ее чуть дребезжащий голос завораживал меня. На самом деле мы ее обожали. Сидя в своем жалком жилище, возле обшарпанной печки, зябко кутаясь в клетчатую шаль и нацепив на нос пенсне, она читала нам про Гензеля и Гретель, Красную Шапочку или Лесного царя. Мне тогда было лет восемь – десять, не больше, когда это стихотворение Гёте пронзило мою душу. Оно стало потрясением. Сын, уносимый Смертью, умирающий на руках у отца. Юность, украденная ненасытным и непобедимым Лесным царем. А потом я сам стал свидетелем того, как уже мое поколение сгинуло в «стальных штормах» Великой войны.
Приехав в Нью-Йорк и наверняка тоскуя по дому, я купил чуть ли не за доллар немецкую версию «Страданий юного Вертера». Я впитал до капли этот великий роман о свободе, читал его и перечитывал, поглощал день и ночь в своей каморке на Манхэттене. И стал лучше пон