имать строгость и чопорность Австро-Венгерской империи, в которой вырос. Мир, где моральный порядок подавлял индивидуальные желания и устремления представителей всех слоев общества. В борьбе с этой удавкой в Австрии и Германии возникали молодежные движения, опустошавшие буржуазные лицеи. Так было в 1901-м или 1902-м, уже не знаю, к тому времени я покинул Старый Континент. Молодые люди отправлялись жить на фермы и в леса, покидали города и к отчаянию родителей создавали альтернативную культуру. Я убежден, что одна из целей Верденнской мясорубки была в том, чтобы избавиться от этой немецкой молодежи, отвергавшей порядок и религию.
Этот вопрос плохо изучен, и невозможно понять немецкую культуру, если не рассматривать ее отдельно от государственного порядка подавления личности, которое он порождает. Гёте блестяще объяснил мне, почему я покинул Вену ради Америки, страны свободы и осуществления желаний.
1
2 февраля 1944 г.
Всю ночь валил снег. Ветер намел возле домов целые сугробы. Уже несколько дней стоит такой мороз! Вот и сегодня утром в Париже свирепствует настоящая метель. Ганс Эльмигер ведет курьерскую машину «Ритца» с величайшей осторожностью, почти прижавшись носом к лобовому стеклу «Ситроена-Т23». А в голове у бармена, сидящего на месте пассажира, свой круговорот невеселых мыслей и горечь от предчувствия собственной капитуляции.
Его борьба бесполезна. В одиночку ему не выстоять. Зюсса и Лучано больше нет. Бланш по-прежнему в неволе. Сидеть и ждать новостей – это пытка. Франк еще несколько дней держался молодцом, пока подозрения гестапо не улеглись, а потом сдался. Охваченный тоской, он совершенно опустил руки. Трусость взяла верх, отвага с возрастом куда-то подевалась. Какое-то время он еще цеплялся за визиты Инги, оживал при ней, но после окончания лета исчезла и племянница адмирала Канариса. Она вернулась в Германию, оставив ему на память старинное издание стихов Гете. Он и сейчас иногда открывает его, но черпает в нем скорее не утешение, а еще большую хандру. Он даже не может сказать себе в оправдание, что помогает евреям: с уходом Зюсса он не сделал для них ни единого паспорта. Ферзен дал понять, что сейчас из осторожности надо прекратить работу, риск слишком велик с тех пор, как к власти в Виши пришли французские пронацисты. Уже много месяцев Франк просто выживает, как те парни в окопах Великой войны, которые тупели настолько, что их приходилось выталкивать за бруствер чуть ли не прикладом. Жан-Жак пытался его разговорить: безуспешно. Они с Полиной беспокоятся за него. Каждое утро ему все тяжелее вставать с постели, и каждый вечер он с трудом заставляет себя открывать бар. А немцы все сражаются на востоке. Но и отсюда никуда не ушли, несмотря ни на что.
Ему все труднее притворяться. Нужно бы взять себя в руки, но это сильнее его, какая-то пружина лопнула… Он работает как автомат, делает клиентам то, что они заказывают, и мечтает только о тишине. За двадцать минут дороги они с Элмигером не обменялись ни словом – ну и отлично. Ему теперь безразлично, что о нем думают. Наверно, что он человек конченый.
– Приехали, Франк.
Он поднимает голову и видит проступающие сквозь снежную пелену склады на улице Лекурб.
– Я пойду им навстречу, месье Элмингер. Пока вы припаркуетесь.
– Спасибо. Но не входите без меня внутрь, подождите у здания.
Уже почти год Франк не бывал на левом берегу Сены. А тут немцы решили проинспектировать склады и подсобные помещения «Ритца», разбросанные по всему Парижу: вдруг пресловутые террористы прячут там оружие или взрывчатку. Отличный предлог наложить лапу на то, что еще укрылось от их алчных аппетитов. Ганс Элмигер вынужден подчиниться. Сегодня утром он взял за компанию Франка и поручил ему секретное задание: бармен должен незаметно вынести несколько бутылок селекционных вин, перевезенных на склад в мае 1940 г. Эта отличная мысль – укрыть часть знаменитого винного погреба «Ритца» в недрах 15-го округа Парижа, перед самым приходом немцев, пришла Зюссу.
Франк всегда терпеть не мог этот район города. Грязный, обшарпанный и серый, он напоминает ему о бедности венского квартала Фаворитен. Вон в нескольких метрах от него в остове разбитой машины пятерка мальчишек играет в войну.
Почему дети на улице в такой мороз?
И когда они ели в последний раз? Какие худые – кожа да кости.
Участились бомбардировки, дороги разбиты, и, соответственно, усилились проблемы с доставкой продовольствия. Вчера Полина пришла домой и сообщила им, что в Париже не осталось ни куска мяса. Да если теперь простое яйцо стоит двадцать пять франков! Некоторые матери нарочно наносят себе раны, чтобы попасть в больницу и взять там еды для детей.
Немецкий офицер кивает Элмигеру и входит на склад. Тычет направо и налево хлыстом из воловьих жил, приказывает открывать по очереди все контейнеры. Элмигер подчиняется. Немецкий лейтенант выглядит вполне нелепо в этой пещере сокровищ, на фоне того, что доверили отелю «Ритц» уехавшие клиенты: тут и яйцо Фаберже из лазурита, и панцирь аллигаторовой черепахи, и походный бритвенный прибор из слоновой кости, и эбонитовая трость работы Дома Файе, а еще скаковое седло от Hermès, поплиновые рубашки под смокинг от Charvet, старинная книга об истории придворных париков Версаля, кинжал туарегов с ножнами, украшенными рубинами, дождевой зонт из магазина Антуана, на авеню Опера…
Франк наблюдает за гороховыми мундирами – у них все меньше надежды раскопать спрятанное оружие и все явственнее желание присвоить парочку сундуков. Не будь здесь Элмигера, они бы прибрали все. Вот они застыли в восхищении перед инкрустированной перламутром табакеркой из буйволиного рога, и, пользуясь моментом, управляющий делает знак Франку. Самое время незаметно ускользнуть. У него есть пять минут, не больше. Его задача – забрать несколько бутылок лучшего вина, чтобы пополнить запасы отеля «Ритц», но так, чтобы военные ничего не заметили. В сумке уместится четыре бутылки – может, пять. Одна – шампанского, две бутылки белого, две красного, пока продержимся.
Франк заранее боялся расчувствоваться при встрече с родным винным погребом, но включив свет, чуть не лишился чувств. Это не погреб, это пещера Али-Бабы. Больше трехсот тысяч бутылок! Он забыл, какое тут изобилие. Теперь вспоминает: перевозка длилась шесть недель. У него каждое утро забирали на подмогу Лучано, и теперь понятно, почему. И главное, он понимает, что, если троица военных обнаружит такие сокровища, не поможет даже Элмигер: конфискация практически гарантирована. Но что же ему выбрать? Шевелись, Франк, доверься своему чутью. Он стартует с Krug 1911 г., почти исчерпанного миллезима, коллекционная вещь. Потом берет два «Мерсо». Аккуратно укладывает бутылки в сумку, заворачивая их в крафт-бумагу, чтобы они не тенькали друг о друга. Доходит до бордосских вин, примеривается к Haut-Brion 1921 г. Передумывает и берет в итоге Petrus 1909 г. Потрачено меньше двух минут; он успевает забежать в раздел бургундских вин, где берет «Романе-Конти» 1933 г. Уже собирается подниматься из подвала, как слышит такой знакомый гортанный говор:
– А что там внизу?
Черт. Коротышка-лейтенант решил проявить усердие. Франка охватывает паника. Что ему сказать? Сто тысяч бутылок – как можно оправдать их присутствие в этом подвале? Пот течет по спине. Дыши ровно. Старые деревянные ступени скрипят под сапогами лейтенанта. Немец таращит глаза.
– Майн Готт! Вас ист дас, герр директор?
– Винный погреб, – сухо отвечает Элмигер.
– Отеля «Ритц»?
– Совершенно верно.
– Прекрасно! Значит, вы прятали от нас это сокровище. Реквизируем!
Элмигер с поразительным самообладанием останавливает его одним взмахом руки.
– Сожалею, господин оберлейтенант, это невозможно.
– Ах, варум?
– Э-э… это личный резерв рейхсмаршала Геринга.
– Майн Готт! Прошу прощения!
– Господин Мейер выполняет здесь роль сомелье, отбирает вина, – продолжает Элмигер. – Вкусы рейхсмаршала он знает, как никто.
– Яволь, Яволь. Забудьте все, что я сказал…
Элмигер улыбается.
– Не желаете бутылочку к обеду, господин оберлейтенант? Разумеется, строго между нами.
– Нет, данке шен.
– Хорошо. Значит, мы закончили? Я, как и вы, немного спешу.
Через несколько мгновений они снова вдвоем – в курьерском грузовичке «Ритца».
– Я взял пять бутылок.
– Отлично.
– Надо сказать, вы просто поразили меня своей находчивостью. Немец так остолбенел, словно сам Геринг поймал его с поличным. Лихо вы его.
Элмигер скромно улыбается и откидывается на пассажирское сиденье. Поворачивая на бульвар Пастера, Франк украдкой смотрит на управляющего. Элмигер напоминает ему некоторых людей, которые на арденнском фронте под огнем противника раскрывались совсем с другой стороны. Сначала они казались всем слабаками, тихонями, чуть ли не трусами. Часто это были учителя или помощники нотариуса – чуть что, такие хандрят, тоскуют по дому. От страха гнутся в три погибели, едва не теряют каску. Солдаты не любили таких унтер-офицеров, думали, с ними точно пропадешь. А потом неожиданно их осторожность, предусмотрительность, человеколюбие помогали выжить. Под пулями в них закалялась сила характера. Они распрямлялись, подтягивали ремешки касок, укрощали страх. И с каждым днем, проведенным под градом снарядов, эти люди, которых окружающие не ставили ни во что, приобретали авторитет и симпатию, притягивали к себе других и под конец вели за собой в атаку.
– О чем вы думаете? – спрашивает Франк, протирая запотевшее лобовое стекло.
– Моя жена Люсьен рассказала мне, что в декабре вы добыли для нее фальшивые документы и помогли одному из наших друзей сбежать из Парижа…
Перекресток. Ситроен останавливается.
– Но ведь мадам Элмигер поклялась мне, что вы ничего об этом не узнаете…
– Не беспокойтесь. К тому времени я уже знал от Зюсса, что вы оказываете такого рода услуги. Речь шла об одном из моих самых близких друзей, он попал под облаву в Лионе и был отправлен в лагерь Дранси. Он сумел подкупить одного из охранников с помощью денег, которые передали ему с посылкой. Так он сбежал из лагеря, а потом в декабре три недели скрывался на чердаке «Ритца». Благодаря добытым вами документам он смог добраться до Испании. Теперь он в Лондоне, в безопасности.