Пусть наступить конец, – думает он, закрывая глаза.
12
20 июля 1944 г.
В шесть часов вечера Франк Мейер, как автомат, открыл свой бар. Его гложет страх, но как поступить иначе, он не придумал. Утром, в пустой квартире, он ощущал растерянность и опустошенность. По радио Парижа – никаких известий о нападении на Гитлера, и сегодня он отыскал обе компрометирующие записки в ящике секретера. И тут же сжег их в кухонной раковине. Что делать дальше? Сидеть дома на улице Анри-Рошфор и хандрить – но это невыносимо. Надо хоть чем-то себя занять. И тогда он чисто побрился и обработал ссадину, а потом надел белую рубашку с крахмальным воротничком, черный галстук и лакированные туфли. Курс на Вандомскую площадь, как и каждый день в последние двадцать три года.
«Ритц» – это почти все, что у меня осталось.
Видя, что к стойке приближается полковник Шпайдель, взволнованный и строгий, Франк надевает белую куртку, аккуратно положенную на соседний табурет.
– Вы не нальете мне двойную порцию водки?
– Сию секунду.
– Тут сегодня довольно тихо, – замечает полковник.
– Вы – мой первый посетитель.
– Затишье перед бурей…
Франк не осмеливается о чем-то спросить, – тем более что полковник у него на глазах забросил в себя водку со скоростью пикирующего бомбардировщика.
– Все будет сегодня вечером.
Дьявол! Но почему же Шпайдель в такой момент явился сюда?
– Возможно, мы с вами еще выпьем за нормальную власть в Германии, Франк…
Он знает, что я в курсе заговора? Видимо, да.
Шпайдель кивком просит еще водки. Франк наливает сначала полковнику – рука стала легче, потом себе – стакан холодной воды. Внезапно в баре звонит телефон. Полковник не двигается с места. Франк тоже. Шпайдель упорно рассматривает свою ладонь. Телефон звенит снова. Немецкий офицер поднимает глаза на бармена и настойчиво смотрит на него. Франк не отводит взгляд. Время остановилось. Третий звонок, Франк берет трубку.
– Алло?
По-немецки, издалека, ровным строгим тоном просят пригласить к телефону полковника Шпайделя. Франк подчиняется и медленно отдает трубку единственному посетителю. Шпайдель судорожно хватает телефон, делает глубокий вдох и негромко здоровается, после чего слушает собеседника, не произнося ни слова. В мертвой тишине текут секунды, лицо Шпайделя остается бесстрастным, взгляд устремлен в пустоту. Франк подстерегает малейший знак. Ничего. Шпайдель без единого слова возвращает трубку Франку.
– Все погибло…
Голос без всякого выражения.
– Все погибло, Франк. Гитлер остался в живых.
Франк пытается выдержать удар, но в ушах нарастает звон. Бармен сейчас упадет. Он цепляется за свой прилавок. Шпайдель встает.
– Боже мой, мы стремительно движемся к катастрофе, Франк. Штюльпнагель в рассчете на смерть Гитлера отдал приказ арестовать сегодня вечером в Париже более тысячи эсэсовцев, включая Кнохена[30] и Оберга[31]. Чистое безумие. Если я не исчезну сегодня вечером, то меня еще до рассвета удавят струной от рояля.
Франк Мейер наливает себе стопку водки и тоже выпивает. Шпайдель несколько восстановил самообладание.
– Главное, оставайтесь в баре, как ни в чем не бывало, иначе вы подпишете себе смертный приговор.
– Вы так считаете?
– Изображайте полное неведение, доверьтесь мне. Прежде чем дойдет дело о вас, им надо выследить другую добычу.
Франк быстро достает из-за спины бутылку русской водки.
– Возьмите это с собой.
Шпайдель кладет бутылку в планшет и смотрит на Франка с благодарностью. Два ветерана 1914 г. стоят лицом к лицу и горячо жмут друг другу руки.
– Настал час расставания.
– До скорой встречи, полковник.
– Вы невероятно элегантны, Франк.
Шпайдель, не оглядываясь, минует дверь и выходит из здания «Ритца» на улицу Камбон. Его долговязая фигура исчезает в ночи. Замирая от страха, Франк поневоле думает о том, что и его самого могут удавить струной от рояля – такое наказание ждет отступников.
Что же случилось?
Он включает спрятанный в винном погребе ламповый приемник. Радио Парижа как раз передает сегодняшнее послание Адольфа Гитлера немецкому народу: «Я не знаю, сколько попыток покушений на меня готовилось и осуществлялось. Сегодня я обращаюсь к вам по радио, чтобы вы услышали мой голос и знали, что я невредим. Горстка честолюбивых офицеров, проявив подлость и преступную глупость, устроила заговор с целью устранить меня и одновременно разгромить Генеральный штаб вермахта. Мы сведем с ними счеты, национал-социалисты всегда умели карать врагов! Да здравствует Германия!»
Франк не в силах дойти до дома. Он вытирает пот со лба, разворачивает матрас и укладывается под стойкой. Язык еле ворочается, в мозгу путаница, белая куртка похожа на саван.
13
25 июля 1944 г.
С рассвета отель «Ритц» кишит эсэсовцами. Они-то и разбудили Франка, устроившего себе ночлег на матрасе за барной стойкой. Их человек сорок, не меньше, они все обшаривают, их гортанные крики слышны по всем этажам, они жаждут реванша и требуют доступа ко всем номерам.
На данный момент СС, похоже, еще не знает про «почтовый ящик», но это вопрос нескольких часов. И по тому, как в полдень Элмигер бросает на него испепеляющий взгляд, Франк понимает, что директор о чем-то догадывается.
Приходит Жорж.
– Что за бардак, черт возьми? Слышал, что люди болтают? – беспокоится его верный оруженосец. – В деле что, замешаны Штюльпнагель и Шпайдель?
– Я знаю, да.
– Просто в голове не укладывается! И эта парочка организовала заговор против Гитлера. Они прямо стоят у меня перед глазами, как всегда в баре… А вдруг и размалеванная кукла была в деле!
– Конечно, была, Жорж.
Франк какое-то время колеблется, стоит ли хранить секрет, но больше сдерживаться нет сил. И еще он вдруг понимает, что неведение Жоржа не защитит его от опасности.
– И, честно говоря, я тоже участвовал.
И сразу огромный груз спадает у Франка с плеч. Жорж в ужасе отскакивает.
– Что?
– Вначале Штюльпнагель просто попросил меня передать несколько сообщений, как и Инга Хааг. Ты думал, она меня клеит, а я думал, что у них роман. Не понимая толком, что происходит с апреля, я служил почтовым ящиком для заговорщиков.
Жорж осваивает информацию, мучительно морща лоб. Он разом постарел.
– И ты еще здесь?! – кричит он в тревоге и отчаянии. – Да сваливай, ради бога, вали Франк! Тебе не выбраться из их лап!
– Слишком поздно. Мне запрещено покидать отель до дальнейшего уведомления. Я у них под контролем.
– Мы влипли, надо как можно быстрее выйти из этой ситуации!
– Ты – сможешь, – говорит Франк. – Беги, пока они не вернулись. Смойся отсюда, пока тебя не загребли вместе со мной.
– Ладно, – сдается Жорж, как-то подозрительно легко. – Я сваливаю, но я недалеко, да? Жду твоего сигнала! А ты им скажешь, что я просто был обычным коллаборационистом, да?
Жорж еще находит в себе силы улыбнуться.
– Кому скажу? О чем ты говоришь?
Жорж хватает куртку, ждет, пока голоса в коридоре стихнут, и устремляется к выходу. На пороге он оборачивается в последний раз.
– Нам песня победы сметет все преграды,
свобода направила наши шаги,
от севера к югу час битвы настанет,
и горн нам протрубит в кромешной ночи…
«Походная песня»! Ее пели солдаты, и страх отступал. В 1916 г. он услышал ее впервые именно от Жоржа.
– Отчизны враги, короли, трепещите!
Свободные люди выходят на бой!
Товарищи, смело историю вершите,
Пусть встретит нас Слава, тиранов ждет гроб!
И как тогда, у Франка бегут мурашки по коже, когда Жорж Шойер, его собрат по оружию, все же исчезает на улице Камбон. Теперь он один перед лицом врага.
Будущее внезапно представляется ему совершенно четко. Он будет арестован, обвинен, заключен в тюрьму и, несомненно, подвергнется пыткам. Судьба наконец-то соглашается дать мне роль, думает он, пытаясь сдержать страх. Давно пора. Хватит оправдываться войной и прятаться за барной стойкой, я буду наконец существовать в этом безумном мире. Я тоже смогу однажды сказать, что страдал в тюрьмах Молоха, – и если я умру там, Жорж вспомнит обо мне. Честь будет спасена.
Честь? Ты правда в это веришь?
«Придет же такое в голову», – говорит он себе, допивая напиток.
Он закуривает сигарету, огибает стойку и падает в кресло. На сердце тошно, кишки скрутило страхом.
14
22 июля 1944 г.
Уже четыре дня и три ночи, как Франк не покидал бар. Он живет здесь, как в осажденном лагере, – не меняет рубашку, не моет голову, зарос так, что щеки похожи на наждачную бумагу. Он установил себе дневную норму сигарет на случай, если придется сидеть долго, он умывается под краном в подвале и, как может, борется с неприятным запахом изо рта, полоща зубы ликером «Куантро». Бар стал его цитаделью, и здесь, в темноте, взаперти, он подстерегает каждый звук – одинокий монах, отрезанный от мира. Никто и не думал его арестовывать. Эсэсовцы о нем забыли? На вторую ночь ему уже представлялось в горячечном бреду, что он станет жертвой вроде распятого Христа, но, похоже, мученичество – не его судьба. Он еще ждет какого-нибудь Иуду с толпой немецких ратников, но как-то все идет не по плану. Пытка откладывается. Или это его теперешняя жизнь – пытка: сам заточил себя в тюрьму, которую никто не охраняет?
За два дня в отеле не раздалось ни звука. Ни следа Элмигера, Клода Озелло или Вдовы. Неужели «Ритц» опечатан? В наказание за то, что был приютом для горстки генералов, страдавших аллергией на нацистов? Если это так, то Старуха, должно быть, тысячекратно прокляла его имя. Франк живет в темноте, при свете единственной жалкой свечки, все тело затекло.