итц”?» У старшего из «томми» рыжие волосы и сержантские шевроны на рукавах – весной 1940, он, наверно, еще учился в старшей школе. Какой странный контраст с приходом сюда немцев четыре года назад. Ни одного офицера на всю Вандомскую площадь! Хотя видеть эту стайку заблудившихся парнишек – одно удовольствие. Красивые, энергичные, суматошные, шагают браво и решительно. Маленькие Лучано, с замиранием сердца думает Франк. Они кивают бармену и спешат дальше, им не терпится окунуться в радостную толпу, которую сулит им Париж. Клод Озелло и Ганс Элмигер уже подняли вместо свастики на крыше отеля французский флаг. Английские солдаты уносят в своих сумках несколько пепельниц с надписью «Ритц» – смешные трофеи! Франк улыбается: а что еще брать, после немцев ничего не осталось.
«Ритц» снова замер в одиночестве, окутанный тишиной, ожидая приговора. Франк в своем баре слышит, как толпа приветствует освободителей на площади Оперы. Какой гвалт! Крики, аплодисменты, песни – он представляет себе гигантское людское море. Волнами долетает «Марсельеза», ее горланит кто-то, потом песню подхватывают хором. А если им вздумается пойти к Сене – по нашей улице Камбон? Франк выходит в галерею размять ноги. Ему навстречу попадается экономка мадам Бурис и метрдотель Андре Брен. Тоже выглядят неважно. Они молча и обеспокоенно переглядываются, и затем Франк возвращается на место, ожидая прибытия этой новой армии. Как в 1940, думает он. Все готово. Надраенные бокалы сверкают, шампанское поставлено на холод. Утром он даже нашел немного клубники и черники.
Часы бьют два, бармен, как истукан, стоит за стойкой в одиночестве, но руки дрожат и голова немного кружится. Он не ел со вчерашнего утра, он боится вторжения враждебной толпы. Скорее бы все кончилось, думает Франк. Внезапно ему на плечи словно навалились усталость и лишения последних четырех лет. Он как мог успокаивал себя привычными жестами: пригладил усы, начистил ботинки, повязал черный шелковый галстук. «Не надо ждать смерти, сынок, надо быть к ней всегда готовым», – говорила мать. Если сегодня его пристрелят франтиреры, в гробу он будет выглядеть безупречно. Но вот, наконец, шаги. Кто-то спешит сюда по коридору.
Кто там?
Это Жорж.
– Что, старина, здорово мы надрали задницу фрицам! – выкрикивает он так весело, словно сам в одиночку обратил оккупантов в бегство.
– Вроде, да…
Жорж скрылся назавтра после неудавшегося покушения на Гитлера, а было это уже больше месяца назад. Он как будто помолодел, набрался смелости.
– А ты что торчишь за баром? Черт возьми, на улице праздник!
Как давно он не слышал у Жоржа такого веселого голоса? Раньше его жизнелюбие иногда полностью меняло настрой в баре. Но теперь Франк не в настроении.
– Я никуда не пойду.
– Эй! – кричит Жорж, словно пытаясь его разбудить. – Париж освободили, Франк!
Как ему объяснить? Если сегодня, именно сегодня покину бар, мой мир внезапно сойдет с оси.
Эпилог надо сыграть здесь, а не на улице среди тех, кто завтра обернется против меня.
– Да выйди на улицу, черт возьми! Погода шикарная. Девчонки принарядились. Улыбаются всем и каждому! Как такое можно пропустить?! Ей-богу, такого больше не увидишь. Все фонари облеплены народом. Люди смеются, поют, плачут, обнимаются прямо как братья. Идут, взявшись за руки! Такая радостная толпа! Девчонки залезают прямо на танки Леклера! Ждут де Голля, это будет просто безумие!
– А фрицы? – спрашивает Франк.
– Только те, кого взяли в плен, – и все норовят дать им по оплеухе, милое дело! Айда со мной! Говорю же, весело! А, постой-ка. Налей мне прежде бокал «Перье-Жуэ», а то в горле пересохло…
– Хорошо.
– Я сейчас вернусь, а то мочевой пузырь лопнет…
Жорж празднует свободу – но по пути забежал в «Ритц» пописать! Жизнь возвращается в норму.
Смех Жоржа едва отзвучал, а Франк уже пытается представить будущее. Может, союзники ринутся в бар, чтобы отметить победу? Кому интересно, что происходило здесь в течение четырех лет. Истинное призвание роскошного отеля – быть сказочным дворцом, где сон длится вечно, не прерываясь никогда. «Ритц» по-прежнему будет прекрасной шкатулкой, роскошной рамой для тех, кто сегодня принимает эстафету, вот и все. К черту Вдову, прав оказался Элмигер, и Франк тоже.
Сегодня я распахну двери замка и впущу освободителей, – шепчет он в по-прежнему пустом зале. – И если все пройдет гладко, смогу выйти сухим из воды – со всем, что накопил…
Лучано.
Франк прямо видит его фигуру у входа. Теперь, когда мир не за горами, он догадывается, что больше не увидит мальчика. Иначе он бы давно дал о себе знать. Держись, Франк, нельзя плакать. Он не смог его спасти и будет нести этот крест до конца. Но он переживет и это. Франк пережил две войны, и каждая унесла близких ему людей. Он уже понял, что человек сначала плачет, а потом собирается с силами и живет дальше. К лучшему это или к худшему, но у несчастья короткая память.
Он вспоминает Бланш. Бланш, побежденную собственными демонами.
Бланш, так долго страдавшая от одного из худших изобретений человечества. Бланш, так сильно и тайно любимая им. На лице у Франка возникает невольная улыбка: посреди четырехлетнего хаоса он хотя бы изведал – пусть даже мимолетно, что значит любить. Любить кого-то больше, чем себя. Неважно, что чувство не было взаимным, оно станет самым дорогим воспоминанием.
Мы рождаемся в одиночку и в одиночку умираем. Между этими двумя точками каждый борется с одиночеством, как может.
Сегодня он выпьет за здоровье избранницы своей души.
Да хранит тебя Провидение, ты заслужила отдых.
А если подступят слезы, не надо их скрывать.
И снова шаги в коридоре.
Опять возвращается Жорж?
Нет. Дверь со стороны улицы Камбон распахивается пинком – их много, в коридоре гогот и крики. Франк напрягается, и вдруг чей-то крик, громче и басовитее других, перекрывает все:
– Эгей, фрицы, на выход!
Он знает этот голос.
– Come on, boys!
Возможно ли это?
Это голос Хемингуэя.
Папа вернулся!
Франк слышит его, и сердце начинает колотиться.
Не плакать, сейчас нельзя.
Все случилось так быстро. Пятница, 25 августа, день избавления, впереди выходные. Жизнь снова стартует с того места, на котором она замерла. Франк слышит голос Клода Озелло; сам директор спустится, чтобы поприветствовать Хемингуэя и всех остальных. В коридоре люди толпятся, окликают друг друга, что-то выкрикивают, смеются. Это всего лишь людской гомон, но бармен отличит его от всех остальных: к нему идут те, кто хочет пить и веселиться.
Дверь бара открыта, но Хемингуэй толкает ее плечом. И гордо, грудью вперед, встает в дверном проеме.
– Хэй, Франки! Как жизнь? – спрашивает он так, словно расстался с барменом месяц назад.
На лице Франка расцветает улыбка. И тут же исчезают четыре года ада.
– Привет, папа! – говорит Франк.
– Чертяка, сколько лет, сколько зим!
– Да уж точно! Добро пожаловать в рай…
Приложение
Фотографии
Карл-Генрих фон Штюльпнагель в 1940 г.: © akg-images / TT News Agency.
Отто фон Штюльпнагель: © akg-images / picture-alliance / dpa. Hans Speidel en 1944: © akg-images / ullstein bild.
Эрнст Юнгер в 1947 г.: © akg-images.
Саша Гитри, около 1920 г. (Abel, Paris): collection particulière © akg-images.
Коко Шанель в 1937 г.: © Boris Lipnitzki / Roger-Viollet.
Мари-Луиза Ритц в 1952 г.: © Photopress Archiv / Keystone / Bridgeman Images.
Жор Шоер: Courtesy of Ritz Paris. Hans Elmiger: © DR.
Клод Озелло в 1948 г.: © Keystone-France / Gamma-Rapho. Blanche Auzello: © DR.
Франк Мейер: © DR.
Чудом выжившего после попытки самоубийства Карла-Генриха фон Штюльпнагеля доставляют из Верденского госпиталя в Берлин, где 20 августа 1944 г. судят и приговаривают к смерти за то, что он, находясь в Париже, участвовал в подготовке покушения на Адольфа Гитлера. В тот же день главнокомандующий оккупационными силами вермахта во Франции повешен на мясницком крюке.
После войны Отто фон Штюльпнагель арестован в Германии и в 1946 г. доставлен в Париж. Два года спустя, за несколько дней до начала судебного процесса, первый главнокомандующий оккупационными войсками Франции повесился в своей камере тюрьмы Шерш-Миди в 6-м округе Парижа.
Ганс Шпайдель арестован гестапо 7 сентября 1944 г., но стойко выдерживает допросы. Он один из немногих участников заговора против Гитлера, кому удалось избежать смерти. Освобожден французскими войсками 29 апреля 1945 г. Завершив военную карьеру в немецкой армии, он умер в Бад-Хоннефе в 1984 г.
После капитуляции Юнгер в течение нескольких лет запрещен к публикации в Федеративной Республике Германии. Он уезжает в свой дом в Вильфлинге, в Швабии, где живет уединенно пятьдесят лет. Фигура действительно противоречивая, он остается одним из писателей, оказавших глубокое влияние на XX век. Умер во сне в 1998 г. в возрасте 102 лет.
Проведя шестьдесят дней в тюрьме, Саша Гитри дважды оправдан трибуналом Освобождения за отсутствие состава преступления. После войны драматург продолжил свою блестящую творческую карьеру, хотя она и была омрачена подозрениями в коллаборационизме. Умер от рака в 1957 г.
Арестованная в сентябре 1944 г. французскими Внутренними силами, Габриэль Шанель была допрошена судом по очистке. За неимением доказательств вскоре была освобождена и эмигрировала в Швейцарию в сопровождении барона фон Динклаге, своего немецкого любовника. В 1954 г. она возвращается в Париж, чтобы при поддержке братьев Вертхаймер возобновить работу модного дома. Умерла в 1971 г. в возрасте 87 лет в своем люксе отеля «Ритц».
Не подвергшись с момента освобождения Парижа ни малейшим неприятностям, Мари-Луиза Ритц после войны занимается устройством будущего своего отеля и передает правление своему сыну Шарлю, дабы обеспечить семейную преемственность. Умерла в 1961 г. в возрасте 94 лет.