По дороге домой Мейер пытается привести мысли в порядок. Он уже воображал себя на улице, но ему дали отсрочку. Впрочем, он знает, что Старуха выставит его при первой же возможности. Или заставит уйти самому. Что тогда? Перейти демаркационную линию, отделяющую оккупированную часть Франции от свободной, добраться до Ниццы и найти сына, почему бы и нет? Наконец представится возможность побыть отцом. Они с Жан-Жаком так и не обрели друг друга. Франк отдал себя целиком отелю «Ритц» и его престижной клиентуре, но какой в этом смысл теперь, посреди фрицев? Все бросить и начать жизнь заново – такое он уже делал. Только тогда он был моложе.
Тогда я только учился. А сегодня…
Начинается дождь, и Франк ускоряет шаг. Выйдя на улицу Анри-Рошфор, он пытается представить себя в Париже без «Ритца».
Невыносимо.
Используй немцев по максимуму, раскручивай на выпивку. Будь расчетлив и циничен, как Жорж. Помнишь, как приговаривали у вас в Иностранном легионе: храбрец рискует словить пулю, трус – попасть в плен; гордец – испытать унижение; слабак – не выдержать; добряк – переживать за всех. Значит, надо искать свой путь, лавируя между окопами! Не стой на месте, иди вперед, хоть ползком, хоть на четвереньках – ты сможешь, Франк!
Он должен защищать не только Лучано и Бланш, а прежде всего – свой бар. Это вопрос самоуважения, это его жизненная позиция, и здесь он не уступит ни фрицам, ни Старухе. Он не уйдет с поля боя.
«Прекрасная эпоха» закончилась 14 августа 1914 г. – в день, когда я записался в Иностранный легион. Клод Озелло был мобилизован 4 августа. Десять дней спустя я стал пехотинцем на службе Франции и отправился воевать против союзника своей родины – империи Вильгельма II. Меня зачислили во 2-й иностранный полк, в принципе не принимавший ни немцев, ни австрийцев, – на самом деле, туда все равно попало несколько парней вроде меня и тоже – добровольцами. Я осваивал винтовку Лебеля в лагере Майи, что расположен в департаменте Об, регионе шампанского…
Боевое крещение случилось очень скоро. Половодье огня и стали, пляска смерти. В тридцать лет для меня праздник закончился. Открылась бездна. Я встретил Жоржа на безвидных полях возле Мааса. Сколько раз мы думали, что не выживем в кровавом месиве войны? Десять, сто, тысячу? Мы сидели в укрытии и слышали, как стонут от боли товарищи, брошенные на ничейной полосе, сжимая в руках развороченные кишки, как они встречают в одиночестве мрачную Жницу. Я видел страх в глазах здоровенных парней, которые звали маму. Перед атакой мы нюхали эфир, странное дурманящее вещество, и потом в ушах стояли жуткие крики раненых ребят, которых оперировали без украденного нами наркоза. Сколько раз я сидел в дерьме на дне траншеи, подтягивая обосранные портки? Даже от миски разило дерьмом – моим или чужим. Мы видели изувеченные, обгоревшие трупы, мы дышали жареной человеческой плотью и засохшей кровью. Мы видели человеческое страдание. А потом мы замолчали. И с тех пор живем, как можем. Вот она, правда. Я выбрался оттуда без единой царапины. Целым и невредимым. А ведь я не гнулся под пулями. Случилось чудо, жизнь словно бы решила пощадить меня, просто дать мне продолжить мой путь. И только прорыв на хребте Вими вместе с Петеном остался в сердце навсегда. Ну и задали мы тогда взбучку фрицам. Осталась гордость. Чувство, что я действовал, как надо.
Часть 2. Наступательная война. Август – ноябрь 1940 г.
1
16 августа 1940 г.
Мари-Луиза Ритц вернулась из Люцерна. По слухам, она в форме, значит, готовься к худшему. Этой ночью, ворочаясь от бессонницы, бармен считает время: прошло четыре года с тех пор, как он видел ее в последний раз.
В баре «Ритц» немецкие офицеры становятся завсегдатаями. Полковник Шпайдель не появляется уже десять дней, Жорж раскланивается во все стороны, Франк привыкает. Оба бармена изображают невозмутимость и стараются избегать опасных тем. Иногда Франку кажется, что он на сцене: выполняет заученные жесты, а голова думает о другом. Иногда он дает попробовать какой-нибудь коктейль тем немногим из высших офицеров, которые вызывают его уважение, – зачастую это самые сдержанные из гостей. Других он с тайным злорадством потчует «Бордо» 1933 г. – год прихода фюрера к власти и худшего урожая десятилетия. С легкой руки Франка оно взлетело в цене, и запасы подходят к концу.
На другом конце Галереи чудес, в Вандомском салоне, – большое сборище, нацистский посол в Париже, Отто Абетц, дает гала-ужин в честь новоиспеченной франко-немецкой дружбы. По этому случаю у них забрали Лучано. Франк пришел взглянуть на происходящее: настоящий пир, с немыслимой помпой! В качестве закуски – обжаренные на сковородке гребешки с шафрановым кремом, перепелиные яйца-пашот с икрой (Франк украл парочку на кухне, объеденье!), орешки ягненка а-ля Эдуард VII, пюре из артишоков и глазированная репка в сопровождении Château-Ausone 1900 г. А в завершение – хрустящее пирожное кракан с кальвадосом и граните из фин-шампань, и к нему бокал Roederer Cristal.
Репутация стоит любых денег, Мари-Луиза Ритц сумела достойно отметить свое возвращение.
Среди немцев Франк замечает несколько знакомых лиц. Шпайдель не зашел к нему в бар, но он здесь, увлеченно беседует с подполковником Серингом. От французской стороны присутствует Пьер Лаваль с родными: дочерью Жозе и зятем Рене де Шамбреном. Франку нравится Лаваль. Он говорит откровенно, не юлит, и он пацифист. За тем же столом сидит адмирал Дарлан в штатском, теннисист Жан Боротра и адвокат Фернан де Бринон. Клан Маршала Петена – в полном боевом порядке. Выглядят невозмутимо, поглядывают даже с некоторым вызовом.
Вот с бутылкой бордо в руке подскакивает Лучано, чтобы обслужить этих новых хозяев Франции. Лаваль бросает ему доброе слово, мужчины поднимают бокалы – по сути, страна именно этого и хочет: мира! Хватит пустой болтовни.
Вернувшись за барную стойку, Франк просматривает газеты.
«Нам выпало жить в неведомый час, и мы сами себя не знаем», – пишет в редакционной колонке газета Le Matin. По ее мнению, ситуация не так мрачна, как можно было ожидать. Франк готов согласиться.
Давайте наберемся мужества и приступим к работе. Да и есть ли у нас другое решение?
– Какого черта, Франк? Я хочу знать, что там задумала мадам Озелло!
Сухой, взвинченный голос Зюсса внезапно выдергивает его из размышлений. Супруги вернулись уже несколько дней назад. Клод спустился из апартаментов, чтобы пожать всем руки, держался любезно и чуть покровительственно, несмотря на временное отстранение от дел. Бланш никто так и не видел. Поползли слухи. Вчера в вестибюле Франк слышал, как молодой посыльный говорил швейцару, что она бросила бывшего управляющего и вроде бы вернулась в Нью-Йорк. Вот бы порадовался Зюсс, услышав такую сплетню! Но настоящий бармен не опускается до пересказа чужих домыслов. Сам он главным образом подозревает морфин.
– Госпожа Озелло, возможно, страдает мигренью, – осторожно говорит бармен. – Ей уже случалось по нескольку дней не выходить из номера…
Заместитель директора морщится. Он с трудом в это верит. И главное, боится. Виконт нервно сплетает пальцы. И у него, и у Вдовы это просто навязчивая идея: предугадать любой эксцесс со стороны Бланш. Но как ее контролировать, если она даже не показывается на люди?
– Я знаю, что вчера вечером в апартаменты супругов Озелло доставлена бутылка «Перье-Жуэ», – нервозно продолжает Виконт. – Когда они в следующий раз закажут спиртное, я хочу, чтобы вы отнесли заказ лично. Вы поняли?
– Прекрасно понял, – отвечает Франк. – Положитесь на меня.
Зюсс залпом допивает виски и торопливо уходит.
Франк закрывает бар, на душе у него погано. Пошли они все подальше, Старуха и оба ее швейцарца! И речи не может быть о том, чтобы он сам отправился к Озелло. Он и с места не сдвинется. И уж точно не пойдет к Бланш первым. Если она захочет его увидеть, спустится сама. И если ей нужен морфий, она знает, где его найти. Как в тот день в июне прошлого года.
После блистательной победы над Старухой, случившейся в июне 1936 г. в компании с пресловутой Хармаевой, Бланш несколько месяцев вела себя тише воды, ниже травы. С весны следующего года она постепенно вернулась в бар и даже стала завсегдатаем элегантного клуба, собиравшегося по вечерам в четверг. Мужчины были от нее без ума, и первыми пали Хемингуэй и Фицджеральд. Даже Гитри принял ее, а уж на что великий женоненавистник.
Я стоял за стойкой: обслуживал, советовал, изобретал.
Как и Арлетти, Бланш обращалась ко мне «мой милый Франк» с легким нью-йоркским акцентом – это просто невинный флирт, думал я. Иногда ее вели под ручку вульгарнейшие субъекты, иногда она приходила одна и дальше пила коктейль за коктейлем, пока ее горящие глаза не начинали потихоньку туманиться. Я должен был понять, что ее мучает жестокая тоска. Ее подруга Лили Хармаева уехала восемь месяцев назад, чтобы вместе с испанскими республиканцами сражаться против Франко, и Бланш ужасно по ней скучала. Лили вела увлекательную, опасную жизнь, а Бланш, запертая в комфортабельном отеле «Ритц», вынуждена была убивать время. Она не видела смысла в такой жизни, ей нечем было себя занять, и она глушила тоску выпивкой. Или запоем читала. Романы Пруста были написаны словно для нее. Конец «Любви Свана» она знала наизусть и вместе с его героем угрюмо спрашивала себя, как можно было потратить долгие годы жизни на любовь к человеку, который, в общем-то, и не в твоем вкусе и вряд ли тебе подходит.
Я не понимал, что она идет ко дну.
А потом наступило 8 июня 1939 г. Вечер был спокойным, как всегда в начале недели. В баре оставалась только она, одиноко сидя за роялем. Она сыграла «Гимнопедию» Сати – лихорадочно, нервно, словно шла по натянутой проволоке. Я предложил ей жасминовый чай. Она предпочла свой вечный «Бижу» и стала уговаривать меня выпить тоже. Как было ей отказать? Словно в тумане, я приготовил «Бижу» и намешал себе коктейль «Бомбардье», воспоминание о манхэттенской юности, щедро сдобрив его бурбоном. Бланш пересела за стойку, вырез ее небесно-голубого платья обнажил белое кружево бюстгальтера, округлость груди. Никогда еще я не видел ее такой красивой.